Однажды Вячеслав Малежик написал роскошную песню, в которой спел: «Я мозаику сложу…» С тех пор вся его жизнь – это складывание мозаики различных цветов и конфигураций. Разумеется, паззлы не всегда подходили друг к другу.
– Я был первым, кому Серега Дьячков предложил весной 1970 года записать «Алешкину любовь», – начал свой рассказ Вячеслав, – он обратился ко мне, так как слышал, как на институтском вечере я пел «битловскую» песню «Girl» (Дьячков был родственником одного моего однокурсника, а я тогда выступал в составе группы РЕБЯТА, базировавшейся в МИИТе). Он предлагал также спеть и вторую песню, которую предполагалось выпустить на пластинке. Мы уже и репетировать их начали. Но потом я заявил: «Хорошо, я спою, если к своим двум ты прибавишь две наших!» Онегин Гаджикасимов, который написал текст этой песни, работал редактором на радио и имел почти свободный доступ к студии, и я был уверен, что он сможет помочь записать нам наши песни. Дьячков сказал: «Я подумаю» – и исчез.
Мы снова встретились значительно позже, когда песня уже вышла на пластинке. «Старичок, – сморкаясь, говорил он, – ты же понимаешь! Онегин Гаджикасимов был не согласен…» Да я все понимаю! Дьячкову самому-то было сложно пролезть через худсовет, а тут еще какого-то самодеятельного Малежика надо тянуть! Поэтому он и обратился за поддержкой к ВЕСЕЛЫМ РЕБЯТАМ…
Паззл с ВЕСЕЛЫМИ РЕБЯТАМИ сложился у Малежика лишь в марте 1973 года
– Еще когда я играл в МОЗАИКЕ, – продолжил свой рассказ Вячеслав Малежик, – ко мне поступало множество предложений, в том числе, например, от ПОЮЩИХ СЕРДЕЦ, влиться в вокально-инструментальное движение. Но поскольку я – человек достаточно законопослушный, то я продолжал работать в недрах научно-исследовательского института. К тому же мне было жалко терять диплом, поэтому я продолжал отрабатывать распределение. Но в марте 1973 года мне позвонил Валера Шаповалов по прозвищу «Полковник» и сообщил, что Слободкин, послушавшись шепота своей жены, постоянно твердившей ему, что таких музыкантов, как тогда в ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТАХ, в каждой подворотне по сотне, разогнал коллектив и… через газету «Вечерняя Москва» объявил о новом наборе в группу.
На прослушивание явилась хренова туча людей – 500 или 600 человек, которых взахлеб слушали несколько дней. На тех прослушиваниях, кстати, впервые появились Игорь Иванов и Наташа Капустина. Но остальные – жуткая самоделка, от которой отмахнулись.
Я тоже пришел на прослушивание, хотя у меня не было никакого намерения устраиваться на работу. Я просто решил им всем показать, как я умею петь, – а потом свалить! Возможно, состояние расслабленности и позволило мне спеть значительно более интересно, чем – если бы я волновался, как на экзамене. И в итоге Слободкин подошел ко мне и сказал: «Я хочу тебя взять!» И меня взяли. Самое интересное, что в тот день у меня было день рожденья!
Но помимо того, что они слушали, как я пою, меня еще ставили на стул и рассматривали на предмет того, могу ли я стоять в первом ряду, и буду ли я нравиться девочкам. Мне было по фигу: хотите разглядывать – разглядывайте!
До тех пор я к ВЕСЕЛЫМ РЕБЯТАМ относился с иронией. Я считал это жутко не модной музыкой. А когда последовало предложение, я начал слушать записи ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТ и обнаружил, что играют-то они прилично. И в итоге мне захотелось там работать. Вскоре я заключил трудовое соглашение.
– Но стоило ли разгонять прежний состав?! Ведь это был очень приличный ансамбль: и Пузырев, и Лерман, и тот же Избойников…
– Он их разогнал, а потом опять всех назад позвал. Сначала уговорили вернуться Лермана, потом появился Буйнов, которого привел Полонский, вскорости Лерман притащил Алешина, с которым они когда-то пели в ВЕТРАХ ПЕРЕМЕН. Потом я привел туда Чиненкова, который тогда работал у Козлова в АРСЕНАЛЕ… А вот Избойников сам ушел еще до этого разгона.
ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА – это же производство. Как дрейфующая станция «Северный полюс» – когда люди разве что только в туалет не ходят вместе. И настолько все осточертевают друг другу, что, в конце концов, возникает мысль о том, что надо свалить, иначе с ума сойдешь.
Конечно, поначалу было ошаление, а месяца через полтора началась «звездная болезнь», которая продолжалась примерно ещё месяц. Она выражалась в том, что все разговоры я сводил к ВЕСЕЛЫМ РЕБЯТАМ. Например, под таким углом: «В 1962 году был Карибский кризис, когда могла начаться война но ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА считают, что…» – и пошел говорить про ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТ! И было совершенно не важно, о чем шел разговор, я каждый раз делал такой крутой поворот в сторону ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТ.
Но в один момент я вдруг понял, что сам я никакого отношения к ансамблю не имею, что я не ассоциируюсь у людей с успехом ансамбля ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА, а являюсь всего лишь пушечным мясом. Ведь ВИА – это машина, завод! Там всегда было много людей, которые могли заменить друг друга, чтобы машина продолжала работать! Гастроли были жуткими, от трех до пяти концертов в день, с постоянными переездами, с выпивкой, и постоянно кто-либо из ребят вылетал из строя. И должен был быть либо громадный репертуар, либо взаимозаменяемость. То есть одну песню могли исполнять совершенно разные люди. А поскольку на афишах было написано лишь название ансамбля, то комплектующие были не важны. Хотя Слободкин, не смотря на огромное количество людей, которые прошли через ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА, сумел-таки на долгие годы сохранить лицо ансамбля: и репертуаром, и имиджевыми штуками, и аранжировками. Но все те яркие личности, которые работали в ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТАХ, работали – прежде всего – на славу самого Слободкина.
Как только Слободкин принимал музыканта в коллектив, он тут же начинал искать человека ему на замену. В этом был определенный садизм. По его мнению, присутствие дублера тебя подстегивало, не давало расслабляться. Но также это – и элемент морального садизма, когда тебя боятся. Он, наверное, с этим доводом не согласится, но так было…
И в душе у меня начался определенный диссонанс, потому что мне хотелось самовыражения на сцене. Мне вдруг ужасно захотелось вернуться назад, в инженерию, в прежнюю жизнь, где я, скажем, два раза в неделю имел возможность включить аппарат, порепетировать на полную катушку и получить свою долю экстрима. Пусть раньше у меня не было ни концертов на большой сцене, ни нарядных афиш, ни кучи поклонниц, зато у меня была возможность выразить себя.
Но дело не во мне. Потому что, как только у музыканта появляются свои песни, он начинает смотреть в сторону от ВИА. Когда, уже, будучи в ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ, я постоянным нытьем уговорил Гранова взять в репертуар одну мою песню, то он сказал, что петь ее можно, а вот пробивать ее на пластинку он не станет.
В ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТАХ я пел «Телефонную связь», «У берез и сосен», «Честно говоря», потом была русская версия песни «Little men», очень неожиданная. Но в основном там все пелось хором. Бывало, что я пел куплет в какой-нибудь песне, например, “Был еще недавно…” – этот куплет я пел. Или “Разметалось поле где-то по соседству…” – и этот куплет я пел. Но, к сожалению, у меня ни одной сольной песни с ними на пластинках так и не вышло.
Новый паззл, с ГОЛУБЫМИ ГИТАРАМИ обещал быть удачным…
– Это был такой кризисный момент, когда Слободкин привел в состав ансамбля Аллу Пугачеву, хотя до этого он говорил, что никаких женщин в ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТАХ больше не будет. Мы поехали в первую гастроль с Пугачевой, и в городе Пскове весь народ решил написать заявления. Одному мне некуда было идти, и я очень тосковал по поводу того, что не прочувствовал ситуацию и валить мне некуда. Я, правда, созвонился с Дегтяревым, который раньше играл в СКИФАХ, а теперь – в ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ, и он меня позвал в ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ. Но я тогда считал, что ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА – это круто, а ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ – отстой.
Но потом был концерт на ВАЗе, на котором меня чуть не убило током. Одной рукой я держался за микрофон, другой – за гитару, и треснуло меня так, что я потерял сознание. Спас мою жизнь Толя Алешин, вырубив сеть. Я долго лежал без сознания, а когда очнулся, у меня случилась нервное расстройство, и я подумал: «Какая разница, ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА или ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ? Хорошо, что жив остался!» И тут же написал заявление об уходе и свалил из «Весёлых».
– Но я слышал такую вещь, что якобы между Слободкиным и Грановым существовал «крепостной» договор о том, что тех, кто уходит из ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТ, в ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ на работу не берут… И наоборот, если кто-то соскакивает из «Голубых», то его не берут на работу в «Веселые»?
– Я думаю, что это была страшилка для музыкантов. Ее распространили, чтобы музыканты знали свое место. Но если кому-то надо было уйти, он уходил… Тем более, что Гранов и Слободкин, Маликов и Векштейн пиратили друг у друга за спиной по-черному. А уж если этот человек был достаточно квалифицированным… Например, Леша Пузырев был классным музыкантом, и он никого не боялся. Но, честно говоря, он себя так полностью и не реализовал.
Разница между ВИА, конечно же, была. ГОЛУБЫЕ ГИТАРЫ были ориентированы Грановым на заработки не столько у себя в стране, сколько за рубежом, поэтому у него был прекрасный дивертисмент, в котором был и рок-н-ролл, и простенькие «совковые» песенки типа «Ветер северный, умеренный до сильного…». А с третьей стороны еще и ложки-побрякушки, чечетки, трещетки, которые делались для выездов за рубеж. Это было типичное коммерческое предприятие.
А Слободкин пытался пройти по лезвию ножа и не упасть. ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА – это первая «оранжевая» революция местного значения.
Но из ГОЛУБЫХ ГИТАР я тоже свалил. Дело все в том, что Гранов в тот момент сделал свой спектакль под названием «Красная шапочка, голубые гитары и серый волк», где я пел Волка… (Я рассказываю так, как вижу эту ситуацию…) А поскольку спектакль не имел успеха, то Гранов обвинял в его провале исполнителей. И когда он в очередной раз начал меня отчитывать, я его послал в достаточно грубой форме. После этого пожара пути для отступления не было ни у меня, ни у него. Интересно, что спектакль Грановым был так сделан, чтобы его тоже можно было несложно прокатывать. То есть все было приспособлено для гастрольной работы, поскольку в качестве декораций служили микрофонные стойки, шторы, кулисы. А сольно я спел в составе «Голубых» только песню “Как же это все, ну как же это все?..”. Она стала хитом. Я был ее первым исполнителем, но потом разругался с Грановым, и на пластинке ее спел другой певец. (Здесь Малежик не совсем точен. Эта запись не только выходила на пластинке, но и была переиздана на CD, – прим. ред.)
– В конце 70-х было модно ставить различные «рок»-оперы. Рассказывают, что Векштейн тоже мечтал написать рок-оперу. «Это все в веках останется!» – говорил Векштейн своим музыкантам.
– Я не думаю, что это остается в веках. Дело все в том, что спектакль проводился по оплате, как опера. И Гранов получал очень приличные авторские, то есть ему это было значительно выгоднее, чем просто песенки исполнять. Когда ПОЮЩИЕ ГИТАРЫ поставили оперу «Орфей и Эвридика», людей пришибло то, что появилась возможность зарабатывать по 150 рублей с концерта. Понимаешь? И все эти разговоры, что «все это останется в веках», полная чушь. Это значительно меньший аргумент, чем 150 рублей с концерта.
Следующий паззл, с ПЛАМЕНЕМ, тоже не был собран до конца…
– Однажды я выпустил сольный альбом… Несмотря на ироничные взгляды коллег, в том числе и Березина, я сказал, что поскольку вокально-инструментальные ансамбли – это молодежное явление, то я должен попробовать сделать собственную карьеру. Сначала все отнеслись к этому иронично, меня не выгнали, на дверь не указали, но когда вышли в свет мои первые альбомы и стали распространяться через сеть подпольных «писателей», и когда они получили успех, ситуация начала развиваться иным образом.
Я уже был достаточно раскручен в андерграунде, как рок-н-ролльная единица. Меня уже начали приглашать сниматься на телевидение, и я уже почувствовал себя звездой. Но с другой стороны, когда я приезжал в ансамбль ПЛАМЯ, мне говорили: «Знай место!» И я понял, что в какой-то момент либо ансамбль ПЛАМЯ станет моим аккомпанирующим составом, либо мне укажут на дверь. А первый альбом мне помог записать Гранов, несмотря на былой наш конфликт.
Однажды меня пригласили в Питер на программу «Музыкальный ринг» и ведущий задал мне вопрос: «Почему вы, обладая таким интересным репертуаром, продолжаете работать в ПЛАМЕНИ?» Я ответил, что ПЛАМЯ – это работа, но оно моему сочинительству не мешает. После этого разразился страшный скандал, Березин сказал: «Раз ты всю душу ПЛАМЕНИ не отдаешь, то уходи!». И я написал заявление об уходе…
Естественно, в какой-то момент ты понимаешь: чем ты хуже того дядьки, который тобой рулит? Если успех этому дядьке обеспечиваешь ты, то, ведь, кажется, что ты и сам все это без него сможешь сделать)).
Когда я ушел из ПЛАМЕНИ (а это было еще до «перестройки»), то первый сольный концерт у меня был в Ярославле. Без всякой рекламы собиралось столько народу, что даже я не мог пройти на свой собственный концерт. Так как меня в лицо никто еще не знал, то объяснить, что именно меня собрались слушать, не было никакой возможности.
Но самым запомнившимся был первый концерт, в Ижевске, во Дворце спорта. Я так переволновался, что за пять минут до выхода на сцену, меня дико тошнило, и я просто тогда отсиживался в туалете.
С ГОЛУБЫМИ ГИТАРАМИ было очень много концертов, но нет такого, который мне особенно запомнился бы. Правда, когда мы были на гастролях в Ярославле, произошел смешной случай с нашим администратором Николаем Агутиным. Он очень хотел петь, но Гранов на сцену его не выпускал. Но однажды музыканты, занимаясь своими делами, прослушали звонок к выходу на сцену. Ведущий уже объявил, что сейчас будет исполняться «Песня, моя песня», а на сцене – только сам Гранов за роялем и Агутин – за кулисами. Гранов уже сыграл первые такты песни, а на сцене так никто еще не появился. Тогда к нему подбежал Агутин: «Игорь Яковлевич, я спою! Какие там слова?» – «Разметалось поле без конца и края…» – напел Гранов. – «А дальше, Игорь Яковлевич, какие слова?» – «Пой пока эти…» – ответил Гранов. Эта фаза «Пой пока эти!» стала в ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ любимым афоризмом.
А вот с ПЛАМЕНЕМ – это те, что мы дали в Афганистане, потому что это было в высшей степени ощущение нужности людям. После трех концертов, которые мы делали за день, совершая перелеты на вертолетах, мы еще всю ночь пели с офицерами, выпивая, понимая, что по-другому мы не можем.
Приземлились мы на вертолете, к нам подходят солдаты, которые на нас смотрят даже не как на артистов, а как на людей, которые прилетели из Советского Союза. Смотрят на тебя и ничего не говорят. Я вытаскиваю гитару, расчехляю ее и начинаю петь свои песни. Потом Петерсон включается, потом кто-то еще. Но буквально через несколько минут после того, как там собралась толпа, по нам стали стрелять. Мы сначала даже не поверили. Там не сразу понимаешь, что ты на войне.
А как забыть концерты в госпитале! Там сидели молодые ребята, которые остались на всю жизнь инвалидами, и надо было как-то отвлечь их от мрачных мыслей. Я помню, принесли парня на простыне и подвесили его прямо к потолку, у него были отняты две ноги и рука. Человек молчал, а глаза его кричали! Кричали от ужаса, от того, что он ничего не может сделать, от того, что не понимает, как дальше жить! А тут: «Не надо печалиться! Вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди! Надейся и жди!..» Блядь, опустишь глаза и поешь…
С другой стороны были песни, которые в Афганистане воспринимались совершенно по-другому. Поешь про Родину – у тебя мурашки по коже бегут.
Какой-нибудь умник сейчас обвинит меня в том, что я пропагандировал и поддерживал советский милитаризм, но этот концерт был далек от политики, я пел для ребят, которые попали в эту ситуацию точно так же, как и я – которому тоже эта поездка в Афганистан была совершенно не нужна! Но так сложились обстоятельства, что нас заставили туда поехать, чтобы мы сделали этим людям жизнь более комфортной. Там уже шла драка, и люди уже не думали, из-за чего она началась…
Паззл Вячеслава Малежика сложился лишь после того, как он начал сольную карьеру и оказалось, что у него очень яркий, ни на кого непохожий индивидуальный стиль. Но это уже совсем другая история и другой цвет времени. Говорить о сегодняшнем Малежике можно долго и с удовольствием, но это не так просто, поскольку сегодня уже и Малежик – «неформат». Его новые песни практически отсутствуют в эфире, поскольку вряд ли кому сейчас нужны люди, имеющие петь и сочинять красивые и эффектные мелодии. Вы скажете – публике! А кто её сегодня спрашивает?
Для Специального радио
Октябрь 2005
