Когда я учился в школе в шестом классе, мой отец, Орлов Александр Владимирович записал мне в подарок альбом немецкой группы Kraftwerk. Был такой закон – отец с каждой получки либо записывал мне бобину (у меня был бобинный магнитофон), либо пластинки покупал – постоянно музыкально воспитывал. И вот он привез Крафтверк, а вокруг ребята слушали Дип Перпл, Лед Цеппелин, Юрайа Хип, Блэк Сэббат. Тем же вечером, отслушивая пленку, я обалдел от непостижимой легкости, которая была в музыке Крафтверк, которой не было ни в одной другой группе, что нас окружали. Легкость и холодная пронзительность очень понравились. Проснувшись наутро пораньше, специально, чтобы послушать это чудо перед школой, я врубил Крафтверк (время было весной, как раз перед летними каникулами), выставил колонки в окно, громкость – на полную и сам вышел во двор, на лавочку, оценить – как все это звучит. И просто обалдел. В школе в этот же день предложил ребятам сделать свою группу и заявил, что не буду играть на гитаре, а буду играть на синтезаторе. Все послушали никому не известный Крафтверк и согласились.
“Нужно покупать синтезатор”, – кинулся я с вопросом к отцу, а он говорит: “Нет, это невозможно, это дорого”… Пошли выбирать в Детский Мир, в музыкальный отдел. Я показал: “Мне нужен вот этот!” – это был дорогущий “Фаэми” с гайдаевским звуком, на шести больших батарейках. Родители, наконец, купили мне, единственному сыну этот синтезатор после семейной битвы, холодных слез, визга, крика и истерики под лестничным пролетом “Детского Мира”. В школе с ребятами из будущей группы была договоренность, что в случае удачной покупки я прихожу и насвистываю мелодию – пароль из Крафтверк “We are the robots”, и все поймут, в чем дело. Прихожу, начинаю насвистывать “Я твой слуга, я твой работник”, а в ответ – ни эмоции – все как будто забыли в своей невозмутимости о нашем уговоре и не думаюто моих страданиях.
В результате я с этим “Фаэми” постоянно ходил в школу. Цвета темного кофе с молоком чехол стал моим добрым спутником. Играл на переменах с коленок или вешал на ремень на себя. Крутил ручки изменения тембров, нажимал клавиши – из динамиков звучала настоящая музыка. Курил сигарету в туалете, а другой рукой высекал звуки, атмосферы, настроения. Тем не менее, наша группа сыграла с оглушительным успехом на танцах у старшеклассников, на выпускном балу. Одноголосый синтезатор, гитара, бас, барабаны, колонки – усилитель “Родина”, старинный ленточный ревербератор – классика нашего детства. Однажды, во время перерыва – пауза в выступлении приглашенного профессионального ансамбля – мы схватили гитары, я – синтезатор и просто срубили любовь и внимание, сыграли свой твистовый изи-листенинг. Девчонки были потрясены. Позже пришло понимание, что так ничего не получится – всего один голос синтезатора на две играющие руки – это мало. Нужен секвенсор – машина, несущая ритм и проигрывающая мелодии. Обратился к гитаре, и дальше, уже в “Николае Копернике”, не имея возможности использовать секвенсоры, выворачивался, настраивал гитары на реверберации (делэй) наподобие секвенсоров на повторяющиеся ритмо-мелодические рисунки.
Первый аналоговый сэмплер сделал мне Юра Ушаков, электронщик. С этим сэмплером я приехал в Петербург, где мы начали экспериментировать с “Новыми Композиторами”, делали вместе первые альбомы. Аналоговый сэмплер Ушакова это три линии задержки(!), аналоговый кольцевой модулятор и набор эффектов для обработки звука. В Питере, уже в восьмидесятые, я играл в группе “Джунгли”, познакомившись с ними на их концерте. Понравилась новаторская позиция музыкантов, вот я и предложил подыграть им на “электронном” саксофоне. “Как это на электронном саксофоне?” – спросили они. Это был саксофон с пьезо-датчиком, подсоединенный к сэмплеру Ушакова.
Чтобы оплатить создание этого дорогого электронного устройства, пришлось мне на лето устроиться грузчиком в тот же “Детский Мир”. Ушаков – известный схемотехник-электронщик, открыто шел на всякие эксперименты, разрабатывал собственные схемы и обеспечивал музыкантов разными приборами, самодельными, но качественными малошумящими хорусами и флэнжерами. Жил он от меня очень далеко, но интерес и желание привели нас к созданию необыкновенной, нашпигованной машины в виде рэка с массой ручек – сверху, с боков, спереди, – очень он получился странный.
Нежиданно Андрей Отряскин (“Джунгли”) сам явился в Москву ко мне домой без звонка (телефона тогда еще не было) познакомиться, посмотреть саксофон, сэмплер и пригласил в Питер – жить и играть с его группой. Жить на чердаке консерватории, где он проживал сам, учась на истфаке университета и работая дворником. Начали репетировать, я врубил свой саксофон, и он начал трубить и визжать как бешеный больной слон. Это очень понравилось. Похоже на “фриппертроник” – настоящий электронный звук.
“Джунгли” показались мне в то время сектанской группой, в хорошем смысле этого слова. Они ни с кем не хотели почему-то общаться. “Все играют попсу, играют поп-музыку, это все попсовики, Юра, ты с ними не дружи…”. Но мой интерес узнать новое, со всеми познакомиться, оказался значительно сильнее, и я, как типичный москвич-путешественник, оказался на студии у Вишни (еще в “докиношный” период); тусовался с Рыбой, познакомился с Игорем Веричевым и Валерой Алаховым, которые так увлеклись моим прибором, что пригласили к себе в гости. Был визит к Арбузову, контрабасисту первого состава “Странных Игр” – с еще живым Давыдовым. Жил на крыше консерватории в комнате с решеткой на окне, помогал иногда Андрею колоть лед, убирать снег между бесконечными репетициями и записями…
“Новые Композиторы” занимались в то время тем, что переписывали музыку с одной кассетной деки на другую – фрагментировали записи с кассет, писали такие тычки, например, несколько-секундные части со звуком только баса и барабанов через паузу. Это были американские деки с хорошими паузами и металл-пленка. И этими тычками создавались некие зарисовки. Получалось что-то вроде индустриальной музыки, но там сложно было разобраться с темпом, и я предложил им гнать звук через мой аналоговый сэмплер. Мы начали экспериментировать, подавая эти фразы через мою машину по аналоговому входу. Поставив в разрыв между деками сэмплер, меняли питчи, скорости, использовали внутренние эффекты. Это был настоящий медиум, аналоговый медиум с тремя линиями задержки, позволяющими вести одновременно независимые звуковые линии! Много и плотно работали, очень много и плотно курили и, в результате, несколько устав от питерской жизни, я оставил прибор Алахову и уехал на пару недель в Москву, домой. Вот таким вот образом “Новые Композиторы” приобщились к настоящему электронному звуку.
Когда же, наконец, я снова приехал в Питер, то обнаружил, что Андрюша Отряскин уже играет на гитаре в “Аквариуме”… И это человек, который говорил, что “все это попса”, а сам при первой же возможности ломанулся играть в попс-группу! Я вернулся в Москву и окончательно решил создать свою собственную группу. Идея назвать коллектив “Мощи” была отвергнута, и я остановился на имени гениального ученого-реформатора, Великого Человека – Николая Коперника. Примерно в то же время я познакомился с Андреем Сучилиным, продолжателем дела Роберта Фриппа в нашей стране.
Как всегда, в музыкальном магазине на Садово-Кудринской, рассматривая отечественные синтезаторы, я обнаружил неподалеку объявление о продаже двухгрифовой гитары и, конечно, поехал посмотреть такую диковину. Позвонил в обозначенную дверь, вышел тип в очёчках и абсолютно голый. Этим типом как раз и оказался Андрей Сучилин; на столе лежала разобранная гитара – колки отдельно, кишки вывернуты … На вопрос: “А как же на ней играть-то?”, прозвучало: “Сейчас я тебе ее буду собирать!” – так мы и подружились. Андрей паял электронные примочки-компрессоры, а я на перепаянном магнитофоне “Эльфа” имел дома возможность делать записи наложением, но особым образом – когда ты пишешь другой канал, ты не слышишь того, что было раньше записано на первый. Получалась очень странная музыка, да еще и с самодельными барабанами, пропущенными через сучилинский компрессор для создания при ударе особенного “шлепка”.
В общем, дело пошло. Однажды Сергей Жариков, который приглашал меня иногда поиграть на саксофоне в записях его проекта “ДК”, затащил меня на запись куда-то в заснеженное деревенское подмосковье, под церковь, и там познакомил с Игорем Васильевым, который на домашней студии, используя четырехканальный Sony записывал Синицина (“Отряд Валерия Чкалова”). Взяв трехлитровую банку с пивом, мы с Сергеем явились к Васильеву – дверь открыла сексапильная девка в халатике (жена хозяина студии, как выяснилось), а внутри уже сидели Ваня Соколовский и Леша Борисов – они писали там “Ночной Проспект” с Натальей Боржомовой, которая пела в свое время в “Центре”, родила ребенка клавишнику группы и, в конце концов, утонула при странных обстоятельствах. Там мы начали писать альбом “Родина” в составе: Игорь Лень (впоследствии уехал в Америку), Олег Андреев (живет в Колумбии больше десяти лет), Митя Цветков (ныне гражданин Бельгии). Там мы и ощутили магию записи “в накладку” – возможность слышать уже записанное и играть сверху. В альбоме я играл на гитарах и запускал сэмплы со своего сэмплера. Альбом разошелся по стране большим тиражом и многим понравился.
А с Игорем Ленем мы познакомились в консерватории, в то время он сотрудничал с Эдуардом Артемьевым – записывал музыку к Олимпиаде-80, играя все партии руками и являясь как бы “живым секвенсором”. Свердловчанин Олег Андреев (будущий бас-гитарист “Коперника”) и рижанин Игорь Лень жили тогда в общежитии студентов московской консерватории, к ним я и повадился ходить – приехал с гитарой и просто исполнил те песни, которые хотел записать. Ребятам с музыкальным образованием идеи понравились, и мы засели на студию к Васильеву. Благодаря Игорю мы взяли на запись драм-машину “Oberheim”, синтезатор DX-7, драм-машину RX – шикарные вещи для того времени. Прекрасное творческое время! А через Сашу-Фагота я познакомился с его женой Тоней Крыловой, работавшей врачом на скорой помощи, и вместе с моим одноклассником Сергеем Хазановым (ныне группы “Шугс”, “Черные Стрелы Амура”) и Тоней мы открыли московскую рок-лабораторию. Уже потом появились там Булат Урсулович и Ольга Опрятная. В лабораторию сразу же вошли “Вежливый Отказ”, “Звуки Му”, “Центр” и “Николай Коперник”. Стали проводиться рок-фестивали.
Петя Мамонов устроил меня и Васю Шумова лифтерами в доме, где жили писатели, – район метро Аэрофлот. На первом же фестивале после выступления “Коперника” ко мне подошел композитор Рыбников, сказал, как ему мы понравились, но дальнейшие контакты почему-то не заладились. Это было знаменательное выступление с живой арфисткой, синтезаторами и гитарами на сцене “Горбушки”. На песне “Дымки” все рыдали от кайфа, и я понял, что начинается психоделическая революция, что люди уже готовы. Это было очень искренне, по-молодому и привлекало огромное внимание. Шумову позвонил Стас Намин, сообщил, что хочет открыть клуб – нужны команды, типа, присоединяйтесь! К Намину пошли Леша Борисов с Иваном Соколовским, Шумов с “Центром” и я с “Коперником”, в котором в то время было два клавишника: Паша Хотин из “Звуков Му” и Костя Смирнов. Там были репетиционные комнаты, мы репетировали, проводили концерты на стадионах, – на одном из которых, в Олимпийском, я познакомился со своей будущей женой – француженкой Катрин Рое, приехавшей в СССР с группой контрактников.
После концерта подошла девушка, так ей понравилось, что мы подружились, начали жить вместе. Она решила, что я – мегазвезда, собирающая стадионы, а дома увидела скромную жизнь с родителями, но осталась жить и на день рождения подарила мне французский сэмплер “Инсоник” с секвенсором внутри, и я начал сэмлировать, врубаться в сэмплер, перестал спать – по ночам рисовал много картин маслом и акрилом, играл на новом инструменте, а днем ездил на репетиции в ЦСН. Конечно, далее мы поехали с Катрин во Францию, где в академии “Иркам” мне дали адрес профессора акустматического отделения Жана Марка. В лаборатории Пьера Булеза занимались тем, что записывали живые акустические инструменты и разделяли отдельные звуки на обертона, потом этими обертонами играли ноты.
Жан Марк жил в горах под охраной двух гигантских ангелов в виде статуй, и там он открыл мне тайны по сэмплированию, как от щелчков задавать сэмпл-волны не сэмплируя. Потом я передавал этот опыт музыкантам в России, рассказывал о тонкостях создания звука (Владику Лозинскому из “Тетриса”, который тоже имел “Инсоник”; Виталию Стерну из “Видов Рыб”). В Москве, дома я вывешивал микрофоны на кухню, где неизбежно собирались гости и велись разговоры, сэмплировал фразы из интересных волн настроения. Самым запоминающимся явилось: “С Поджигой, Е-твою Мать, Давай На -х-й!”. Неожиданно у меня начали покупать картины, которые стали получаться нечеловечески красивые, видимо, за счет гармонии с музыкальным творчеством. Я заработал деньги, поехал во Францию и купил себе еще один сэмплер, этот второй прибор был новой моделью “Ensonique” – “Инсоник -16 плюс”, рэковый вариант. Я их замидировал между собой, и они работали у меня как один организм. В результате я ушел в минималистическую классику, записывая множество композиций, которые, к сожалению, так и нигде не вышли. И сейчас, слушая эти магнитофонные кассеты, я не понимаю, как я это сделал …
Мы с Олегом натягивали презервативы на чашки, щелкали этим и делали из извлеченных звуков интересные необычные барабаны – получалась музыка, напоминающая ранний Aphex Twin. Появлялись и приезжали музыканты – тувинское трио “Озюм (Ростки)” во главе с Откуном Достаем, Вова Синий, Костя Челита – и мы обязательно что-нибудь создавали, творили и записывали тут же свои невероятные композиции: сэмплеры звучали шаманскими якутскими бубнами, тувинцы пели под сложный индустриальный бит – очень необычно и впечатляюще. Приезжали испанские антиглобалисты, с которыми меня познакомил Александр Дугин – “Автономные Ячейки” со своим праворадикальным протестом. С ними тоже были сделаны специальные гимны-треки, которые они отвезли домой и там популяризировали. В последствии одного парня из “Ячеек” посадили в родной Испании в тюрьму за драку в баре – он говорил о своей любви к России, а его неправильно поняли …
Я работал и с грампластинками, например, сэмплировал фрагменты оперы “Чапаев”, сделал тематический цикл – впоследствии часть материала вошла в сопровождение спектакля “Чапаев и Пустота” по Виктору Пелевину. В спектакле был неплохой актерский состав: Женя Седихин, Гоша Куценко, Никоненко Сергей Петрович, а я стал композитором. Но это было недавно. В конце же 80-х “Николай Коперник” в полном составе уехал во Францию, и мы жили там несколько месяцев. До этого ездили по Голландии с организацией “Цирк” – плавали на корабле, играли концерты как бременские музыканты – приплывали в портовые города и давали концерты. Во Франции все ребята из группы (два гитариста, дудки и тромбон, барабаны) перевлюблялись и “Коперник”, в результате, распался. Мы с Олегом решили сделать тогда новую группу и назвали ее “Ф.И.О.”, то есть “Фамилия – Имя – Отчество”. Олег Андреев – красивый, пластичный человек, профессиональный музыкант, прекрасно игравший и элегантно смотревшийся со своим безладовым басом на сцене, тоже переключился на синтезаторы. Acid House диктовал моду на плотные жужжащие звуки, подверженные внутреннему движению, на аналоговые синтезаторы, на фильтрацию, frequency modulation, q-filter. Я же считаю, что house-музыка появилась еще тогда, когда мы играли с “Новыми Композиторами” на аналоговых машинках, с этими нарезанными, сэмплированными битами. Когда приехал Брайн Ино, он услышал эти записи и удивился. Заинтересовавшись нашими наглыми технологиями беспардонного кромсания, он как-то странно загорелся и тут же увез эту идею на Запад.
…В конце восьмидесятых, начале девяностых в Зеленом Театре была студия (от ЭсЭнСи-рекордс), где работал Олег Сальхов звукооператором, и где я постоянно бывал. На основе моих технологических идей ребята (Сальхов+Смирнов) сделали проект “Block Four”, который качественно по-новому прозвучал в те годы. Там же мы начали писать альбом “Ослепленный от Солнца” – еще под именем “НК”, используя триггерную технику. Костя Смирнов учился в музыкальном училище Ипполитова-Иванова на Пролетарке вместе с Костей Гавриловым. Там, кстати, я познакомился с Яном Миренским, в будущем – одним из лучших студийных звукооператоров России, и он стал играть в “Копернике” на флейте. Так вот, Смирнов устроился на студию к Сальхову, они подружились и создали собственный сэмплерный проект. Олег бесконечно сэмплировал, а Костя в отдельной студийной комнате делал из этого компиляции. На студии стояли электронные инструменты, и я тоже привез туда свой Макинтош, купленный от продаж картин и по тем временам являвшийся роскошью; на студии стоял Atari -1040. Треки “Block Four” выходили в Англии на сборниках, а в России – начиная с “Русский Pizdance” 1993 года, были записаны и выпущены два альбома.
Итак, там был синтезатор D-70, еще “Инсоники”, старинный, подаренный Намину Фрэнкой Заппой CD-80 Yamaha – гигантская машина в огромном кофре была в нерабочем состоянии, и мы ее вытащили оттуда, починили и удивились качественному, хорошему звуку и начали его использовать. Группы выступали в крупнейшем клубе “Акватория” (система “Бункер”, Южный Порт); появились тогда и журналы по синтезаторам и электронным инструментам (“Keyboard”), где я увидел Waldorf Wave – огромный, дорогой, придуманный Вольфгангом Палом (на основе цифровых таблиц PPG и спектрального синтеза). Я заказал в Германии Micro-Wave – модель, снятую с производства, фирма-производитель ответила, и оказалось, что у них оставались детали еще для одного инструмента, они собрали его мне и даже существуют документы, подтверждающие что это самый последний такой прибор в мире. Это произведение Waldorf у меня есть, и я его очень люблю. Он дорог мне как память, я использовал его в фильме Макса Пежемского (“Как бы не так!”), а фильм Томаша Тота (“Дети чугунных богов”) был сделан, в основном, на сэмплерах. Когда Алекасндр Марягин пригласил меня делать “Мужской спорт”, использовался PC без внешних синтезаторов, только виртуальные приборы: Sampler – Contact, программа Recicle, библиотеки звуков Akai, старые виниловые пластинки с чешскими духовыми группами …
Я всегда мечтал делать достаточно минималистскую музыку, не перегруженную ничем и начал подбирать инструменты. Так у меня появился Drum Station с легким электронным звуком (сухие английские барабаны); дальше я понял, что в этот оркестр мне нужен Nord как ритм-синтезатор, а после того как Мазай купил у меня картину, я приобрел себе Prophecy, который понравился тем, что моделировал звучание TB-3 03, использовавшийся в Acid House, и с его помощью накручивались неплохие духовые. Именно он звучит в моём выступлении вместе с Holger Czukay, я тогда увлекался кино – владел тремя магнитофонами U-matic, а Олег Сальхов подогнал камеру и проектор Sony. Вместе с Лешей Беляевым и Кириллом Преображенским мы сняли фильм и совершили “U-beat-Neu-beat” (“Убит-Неубит”) акцию, нарядившись монстрами под скоростной хардкор в клубе “Птюч” на Старомонетчиковом, чем вызвали крайнее возмущение администрации клуба. Кроме того, нужен был мягкий аналоговый бас, и как раз Waldorf выпустили Pulse, и он подошел для нового проекта “Холодная Рука Москвы” – идея, поддержанная часто приезжавшим тогда в Москву, ныне покойным, Мишей Малинным (питерская электро-группа “Fantom” – образец русской психоделической революции).
В те же времена существовал клуб LSDance, где играли “Cool Front”, и мы с ними крепко подружились. Клуб “Акватория”, бывший кинотеатр, был рассадником электроники, там тусовался Грув, проводились вечеринки U-beat, Hardcore против Drum*n*base, куда приходили тысячи человек молодежи, в большом зале вибрировала человеческая плазма – стояли обнаженные по пояс мужчины и женщины плотными рядами, как армия и… жуткое рубилово на бешеной громкости и воды на полу – просто по щиколотку … Пришла идея сделать там чил-аут зону для небрутальных, более тонких групп: Tetris, Expedition Zero, Подводные Диверсанты, играл там и Max Fofan, покинувший этот мир; там же начинали многие ныне известные ди-джеи – Леша Мешков, Кубиков. После этого клуб “Акватория” закрыли: приезжали власти разбираться – что происходило внутри – трах, пережор и черте-что по стенам; разобрались и сказали, что это нереально, надо закрывать. Тута Ларсен (участница IFK) рыдала на закрытии клуба.
Что дальше делать, было непонятно, сохранилась деятельная энергия, администрация, остались контакты и телефоны разных групп, ведь мы устраивали фестивали электронной музыки с участием 15-20 команд… В результате летом раздался звонок: Сергей Мазай пригласил меня на Москва-реку на кораблик для разговора. И там он меня познакомил с Мишей Масловым, которого я помнил еще по ЦСН, где он бывал. И он мне предложил сделать электронный лэйбл “Космос”. Начали создавать организацию, пригласили множество коллективов: Озоновый Коктейль, Весна на улице Карла Юхана, Тетрис, ДСМ, ФИО, Экспедишин Зеро. Я предложил приобретать технику, чтобы раздать всем участникам, чем вызвал у Миши крайнее удивление. Тем не менее, мы всё же накупили сэмплеров, синтезаторов, драм машин и раздали инструменты – как средства производства для создания новой музыки, альбомов под лэйблом “Космос продакшн”. Группы начали записывать материал, но случился дефолт – Миша потерял много денег, и идея широкого фронта захлебнулась. Хотя к тому времени уже была построена студия, в которой правили Боцман и Коля Анохин из Секонд Хэнд Бэнд, с видом на Белый Дом из окон верхнего этажа сталинской постройки. Там был собран прекрасный инструментарий – цифровые пульты, Pro-tools, синтезаторы, Ким*а, масса приборов обработки. Лэйблом был выпущен проект с романсами-ремэйками, который имел резонанс во Франции и альбом стихов самого Маслова; другие проекты оказались законсервированы.
В целом это было позитивное явление, позволившее музыкантам на этом этапе научиться работать с техникой. Дима из ДСМ (мы вместе делали недолгий проект “Олово” на ломаных ритмах с горячей экспрессивной музыкой) женился и уехал в Канаду, у “Озонового коктейля” – контракт с французами, “SHB” регулярно выпускают альбомы на американском лэйбле, а “Тетрис” поимели отношения с британским лэйблом “Порк”. Кроме того, что мы могли создавать на “Космосе” треки и программы, были совершены несколько коллективных сезонных выездов от лэйбла на Казантип, где Лушенок нас принимал, и мы играли там лайвы по 7-10 команд. Это было интересно и весело, хотя очень странно: музыканты там разогревали ди-джеев – полный абсурд, но мы классно проводили время на побережье, на море – все с инструментами и, конечно, техника ломалась – у меня сгорела пара драм-машин из-за неправильного подключения сети техниками, поэтому концертов я сейчас не даю …
В Московском Доме Молодежи была студия, названная мною “Солнце”, в которой мне хотелось сделать что-то типа колледжа, школы электронной музыки, и для этого имелись все возможности: стоял инструментарий, приезжали молодые ребята, учились… Но больше мы встречались и просто угорали, занимаясь музыкой. Частенько туда наведывались Паша Жагун и Леша Борисов (в то время – как “Piezo” и “FRUITS”), заезжал даже Рома Рябцев из “Технологии”. Там было интересно, можно было крутить ручки, работать с секвенсорами, там были видео-экраны и мы снимали видео, играли на синтезаторах – короче, развлекались. Одно плохо, что там не было окон, была только вентиляция…
Виктор Лукъянов (автор-композитор поп-певицы Светланы Владимирской) познакомил меня с Иваном Шаповаловым – начали общаться еще до того, как ТаТу стали популярны. Сложность была в том, чтобы сделать вторую вещь для проекта (после “Я сошла с ума”). Я ставил голоса, занимался звуком, аранжировкой песни “Нас не догонят” – заработал немножко денег. После оглушительного успеха ТаТу за мной начали гоняться с предложениями сотрудничества. Мы выступали с Богданом Титомиром (в качестве м-си) при поддержке членов ДСМ – Пети и Миши, я пел через войс-трансформер Босс в черной рубашке, ярких резиновых высоких перчатках и очках, охаживал все это на драм-машинах. Сейчас я креативно продюсирую несколько песен в его новом проекте – получается неплохо – поп музыка – романтично и качественно. Продюсер группы Демо Поляков привлек меня к производству нескольких песен – я сделал эти песни, и одна получилась просто шикарной.
Когда же в этом году случился концерт Крафтверк в Москве, мы поехали в Лужники и там наблюдали сцену на развилке дорожек: на Крафтверк налево, к Таркану – направо, и приятно было то, что все люди шли на отцов мировой электроники и хип-хопа. Я, честно говоря, не ожидал, что Крафтверк приедет к нам – возникли теплые чувства из детства, и группа очень правильно сыграла – все свои хиты с элементами ноу-хау, а в начале третьего отделения все включили экранчики сотовых телефонов вместо свечек – весь зал мерцал этими светлячками. Люди выражали свое теплое отношение к артистам и концерту.
Если говорить о развитии электроники и технологий, могу сказать, что сейчас мне интересен сурраунд саунд – занимаюсь пока синусоидами и расставляю их в пространстве 5+1 – стандарт, интересный для художников, работающих с видеоартом и кино. И, так как клубов в нашем большом городе, где можно играть концерты, не очень много (как правило, в них платят очень мало), приходится больше времени проводить дома и заниматься сурраундом – именно это и интересно. Думаю, что скоро появятся сурраунд клубы, и это будет новая эпоха в звуковосприятии. Сурраунд танцпол: стоит мощный суб-бас для создания плотного низа, чтобы девочки кончали, пересекающиеся пронизывающие звуковые линии, круговые панорамы и видео, конечно.
О кино: есть такой режиссер Максим Пежемский – талантливый парень, он мне нравится своими работами – “Мама не горюй”, например. Позвонил мне как-то домой Женя Седихин – известный наш киноактер и говорит: присоединяйся к проекту; познакомил на съемочной площадке с Максом – снимался фильм “Как бы не так!” – такой трэш, простебывающий отечественные сериалы, и мы сделали из этого комедию. Сейчас я пишу музыку для “Мама на горюй -2” – сочинил две песни, прорабатываю звучание музыкального оформления фильма – хочется сделать интересно. Сижу с компом, отслушиваю много пластинок, сэмплирую старинную музыку в Сэмплер-Контакт (PC), создаю музыкальные темы. Скоро съемки – буду диджеить на съемочной площадке – создавать атмосферу движения, колорит для актеров. Хочу, чтобы на площадке было угарное, веселое отвязное настроение.
О технологии: дальше, я думаю, будут специализированные виртуальные машины – не синтезаторы даже, а модуляторы звука – сурраунд процессоры, hardware. Представьте: я впечатываю в компьютер условия: комната треугольной формы, стенки состоят из серебряной фольги, я нахожусь посередине этой комнаты; ко мне приближается какой-то предмет с некоей скоростью. Он пронизывает эту фольгу и пролетает у меня над головой – вот это ощущение! Это имеет больше отношения к модуляции и, конечно, спиралевидное LFO. Представьте, вы находитесь в комнате, и над вами на высоте 20 км висит какая-то воронка радиусом 15 км – модуляционная спиралевидная фигура. И по этой спирали к вам приближается с нарастающей скоростью предмет – вы слышите, как он летит, летит и пролетает сквозь вас у уносится вниз… Думаю, подобная технология будет скоро применяться в кинематографе. Специальные шлемы будут надеваться на таких дискотеках: в таком легоньком шлеме устроены динамики сурраунд, переговорное устройство, и у каждого свой позывной пароль. Это будут такие радиодискотеки – все надевают шлемы и начинают выплясывать как подорванные, а влюбленные смогут находить друг друга по радиосвязи. Каждый может присоединиться к каждому шлему и разговаривать с ним, знакомиться, регулировать уровень музыки, общаться – вот так будет выглядеть дискотека будущего…
Для Специального радио
Записано Игорем Шапошниковым в сентябре-октябре 2004 года
