В самом начале истории нашей рок-музыки находится ЭЛЕКТРОН. Или НОВЫЙ ЭЛЕКТРОН. Была такая группа. Или две разные группы. Все о ней или о них что-то слышали, даже пластинки, выпущенные фирмой «Мелодия», в руках держали, но толком никто ничего об этой группе или группах не знает и не помнит. Причина, к сожалению, очень проста: лидер этой группы или этих двух групп Валерий Приказчиков в 1987 году погиб в автокатастрофе.
Надо было разузнать эту тайну. И счастье однажды улыбнулось мне. Вообще-то это была улыбка Алексея «Вайта» Белова, который сообщил, что ему на днях позвонил Юрий Юров, который в 60-е годы играл на клавишах в группе ЭЛЕКТРОН: «Ему, наверное, уже за 60 лет, но у него по телефону был такой энергичный голос, что я хочу с ним встретиться и, если он готов, предложить поиграть в группе…»
Я долго блуждал среди новостроек, пока меня не окликнул голос сверху: «Вы не меня ли ищете? Надо было мне вас у метро встретить. Давайте знакомиться! Меня зовут Юрий Петрович…»
Музыканты, которые в 1964 году составили костяк, ставшего вдруг легендарным, ансамбля ЭЛЕКТРОН, стартовали в 1957 году на Всемирном фестивале молодежи и студентов, которой состоялся в Москве. Это был квартет гитаристов, в составе которого выступали Валерий Приказчиков, Евгений Гусев, Михаил Топтыгин и Виктор Сафонов – все ученики Иванова-Крамского. За несколько лет до проникновения в нашу страну альбомов английского ансамбля «Shadows» квартет исполнял элегантные аранжировки народных песен, сделанные для четырех гитар. Все четверо музыкантов получили звание «лауреатов фестиваля».
На соседней сцене выступал еще один участник будущей группы – Юрий Юров. Он аккомпанировал ансамблю «Поющие голоса Японии». Не все молодые японцы смогли тогда прорваться в СССР через заградительные кордоны, до Москвы не доехал музыкант, который должен был аккомпанировать певцам. И у Юрова, который работал инженером на заводе имени Лихачева, а в свободное время играл в заводской самодетельности на рояле и аккордеоне, раздался звонок из оргкомитета фестиваля: «К нам приехал ансамбль «Поющие голоса Японии». Вы не смогли бы саккомпанировать им?»
– Я сразу смекнул: «Меня освободят от работы, я все увижу!» – рассмеялся Юров. – А иначе ничего не увидел бы вообще, потому что работал на заводе. И буквально на следующий день из оргкомитета на ЗИЛ направили бумагу с требованием, чтобы мне предоставили отпуск на период фестиваля… Раньше ведь было как? У каждого была и до сих пор есть записная книжка с адресами и телефонами клавишников, басистов, гитаристов. Если надо было собрать группу для чеса или для свадьбы, то стоило лишь раскрыть нужную страницу. Стоило тебе хоть раз где-то появиться, сыграть и понравиться, то твой телефон тут же попадал в такие книжки, и если кто-то вдруг заболел, и его нужно было подменить, то начинались звонки.
Так получилось, что я действительно стоял у истоков этого дела. Каким образом? Когда я занимался самодеятельностью на заводе, мне нужен был гитарист и один из моих заводских приятелей сказал: «Слушай, у меня есть знакомый. Он – отличный гитарист! Он может тебе помочь…» Так я встретился с Валерием Приказчиковым, родители которого, кстати, тоже работали на ЗИЛе. А через некоторое время уже сам Валерка мне позвонил: «А ты не хочешь поработать в Москонцерте?»
Я тогда учился на заочном отделении завода-ВТУЗа и уже пять лет проработал на заводе. Поэтому, что такое инженер, я понимал очень четко. Я трудился в отделе проектирования нестандартного оборудования. Там оплата была полистовая. Ты начертил лист, и если это сложный чертеж, то это – одна оплата, если чертеж несложный, то – другая оплата. А как лист заполнить, когда мне надо гайку начертить? Этот идиотизм я ненавидел!
А больше всего меня раздражало огромное пятиэтажное здание, в котором было набито по 500 человек конструкторов на каждый этаж. Ежедневно, входя в это здание, я видел вывешенный на стене чей-то некролог. И я подумал, что однажды так и про меня напишут. Когда несколько тысяч человек сосредоточено в одном месте, конечно, каждый день кто-то помирал! И я понял: это не для меня!
Тогда я принес родителям диплом и сказал, что ухожу в Москонцерт. Это был не только мой путь. И Гаранян, и Бахолдин, и еще многие музыканты, которым несть числа, заканчивали технические вузы – железнодорожного транспорта, связи, медицинский – и уходили в музыку, потому что имели к этому призвание.
…Приказчиков и его ребята уже работали в филармонии, но это был еще не ЭЛЕКТРОН. Они тогда попали в руки певицы Альдоны Долиновой, которая была дочерью генерала. Ей сказали, что есть модные ребята с гитарами, которые могут ей саккомпанировать. Она обрадовалась, но тут же заметила: «Мы станем петь «латину», но четыре гитары – это не пойдет! Если хотите работать, ты бери контрабас, а ты – маракасы…» Я пришел к ним в 1962 году как клавишник, но мне говорят: «Нет, бери маракасы!» Я долго не раздумывал, мне было интересно окунуться в эту жизнь, потому что так началась свобода. Музыка для меня – это свобода.
Вначале их было четверо: Валера Приказчиков, Женя Гусев, Миша Топтыгин и Виктор Сафонов. Собственно говоря, я пришел на место Сафонова.
Еще мы аккомпанировали певице Кире Смирновой, которая исполняла романсы и песни Новеллы Матвеевой и пользовалась большой популярностью среди студенчества и молодежи. С ней было очень хорошо работать, потому что мы выступали только в Москве и Ленинграде.
Прошло примерно полтора года. Еще один музыкант не выдержал нагрузок: ушел Миша Топтыгин. Очень сильный был солист и самый способный из всех гитарист.
Решили на его место взять ударника, потому что такие составы – три гитары и ударные – уже начали процветать за рубежом. Тогда ведь уже «Битлы» появились. Мы, правда, вначале ориентировались не на «Битлов», а на «Shadows» – была такая инструментальная группа, которая аккомпанировала Клиффу Ричарду.
Но мы уже знали «Can’t buy me Love». В СССР это все тормозилось, хотя один из руководителей Москонцерта, побывав в Швеции на их концерте, как-то сказал: «Их тут все ругают, но вы, ребята, не верьте ничему! Это колоссальное наслаждение!» Его фамилия была Кадомцев. Прекрасный человек! Он всегда имел свое мнение и не стеснялся его высказывать. В конце концов, мы нашли ударника, у которого оказались очень легкие руки. Его звали Володька Морозов.
Я решил играть на бас-гитаре, но баса у меня не было. Что делать? Я говорю: «Ерунда! У меня руки нормальные, я сам сделаю себе бас-гитару!» И я вырезал себе хитрой формы бас из… пенопласта. Знакомый мастер покрыл его корпус голубой краской. Столяр, который жил во дворе, выстругал для него гриф.
Но где найти струны? В магазинах же нет ничего! Мы натягивали рояльные струны, но они жутко жесткие. Натянуть их можно было, но звучали они плохо. Еще мы использовали струны от бас-домры и бас-балалайки. Но однажды нам повезло: мы попали на выставку ГДРовских музыкальных инструментов, которая проходила в Парке Горького, в кафе «Времена года». Мы походили, посмотрели инструменты, немцы как раз привезли гитары «Музима» и орган «Вельтмастер», а потом спрашиваем: «Можно попробовать поиграть на ваших инструментах?» Когда мы закончили играть, немцы нам говорят: «Ребята, приходите и завтра тоже…»
Когда выставка закончилась, они спросили, типа, чем нас отблагодарить? «Если можно, – говорим мы, – подарите нам комплект басовых струн!» Они уехали. А спустя некоторое время я получил из ГДРовского посольства открытку, в которой было написано, что в посольстве нас ожидает комплект струн.
Но струны – это только полдела. Нужна еще усилительная аппаратура. В доме звукозаписи на Качалова тогда работал человек, которого, наверное, знала вся музыкальная Москва. Фамилия его была Королев. Он делал ламповые усилители, причем очень хорошего качества. Недешево, конечно, это было, но тех денег они стоили.
Динамики мы достали в Лужниках, которые были недавно построены. Там на складе остался большой запас запчастей, в том числе и динамиков. И втихаря все это, конечно, распродавалось. Оставалось придумать название.
Мы перебирали разные названия, пока не остановились на «Электроне»: вроде бы и с электроникой, и с электрогитарами это связано… Мы стали записываться на радио, поскольку были первым подобным ансамблем. У нас начали выходить пластинки. Но ЭЛЕКТРОН – это не вокально-инструментальный ансамбль. И мы не играли рок-музыку. Мы играли композиции из репертуара «Shadows», делали обработки русских народных песен и песен советских композиторов. И, кроме того, Валерка писал свои произведения.
Во время записи Валерка, чтобы не было ненужного смешивания, разделял ритм-гитару и соло-гитару, не говоря уж про бас, по частоте. Играет соло-гитара – это одна частота, начинается другая гитара – это другая частота. И тогда они обе очень хорошо прослушиваются. Хотя это все искусственно, конечно. Симфонический оркестр наоборот стремится к смешению, так как это дает еще большее богатство звука. А здесь все происходило наоборот, зато была чистота звучания.
Валерка Приказчиков был мотором, организатором всего, у него было много энергии, много мыслей, он хорошо разбирался в электронике, в том числе гитарной и усилительной, то есть он долгое время был основной движущей силой этого коллектива. Пусть я был постарше, но он – это мозговой центр. ЭЛЕКТРОН – это его детище. А потом и нет у меня той энергии, которой обладал он. Я просто люблю музыку. Мне не надо ничем руководить, мне просто хочется играть. Мне этого достаточно.
А потом Валерка сказал, что надо уезжать из Москвы, потому что здесь нам не дадут самостоятельно работать. Он занимался пробиванием песен на радио, ходил по разным редакциям, и в тот день вернулся из очередной редакции – то ли «Маяка», то ли программы «С добрым утром!» «Ну как?» – спросили мы. Но о том, что ему в очередной раз отказали в эфире, можно было догадаться по его внешнему виду: уж больно он пришел хмурый. Вот тогда он и сказал: «Чтобы идти своим путем, надо куда-нибудь из Москвы уехать!» – «Давай! Куда поедем?» – согласились мы.
Сегодня я считаю, что это было нашей большой ошибкой, потому что вся музыкальная жизнь крутилась в Москве. Потому что если ты застолбился, то именно в Москве ты получал необходимый статус. Конечно, мы были первыми, поэтому нам было трудно пробиться, ведь ни «Поющих Гитар», ни «Веселых Ребят» тогда еще не было.
Короче, уехали мы. Договорились с Липецкой филармонией, что они возьмут нас на работу. Конечно, там мы были королями, так как наши пластиночки к тому времени уже широко разошлись и о нас уже знали. Были даже люди, которые в точности исполняли Валеркины импровизации, что грело ему душу. Впрочем, и наши души это грело тоже, потому что популярность – это всегда приятно. Шел 1964 год.
В филармониях была такая градация гастролей: по области, по зоне и – самый высший уровень – по стране. А первый концерт, который мы дали, выехав на зону, прошел в Брянске. Это был странный концерт. Тамошний народ где-то вычитал, что на рок-концертах обязательно ломают мебель, и зрители принялись крушить кресла в зале. Хотя мы ничего такого, ради чего нужно ломать кресла, не играли. Просто они где-то прочли, что там, за границей, это модно, а раз модно там, значит, и у нас давай ломать!
Наверняка в «Крокодиле» прочитали – они там любили смаковать такие подробности. Короче, какой-то старик сразу написал письма – и в райком партии, и в горком, и в обком, и даже в ЦК КПСС. В общем, молодец: куда возможно было, туда он и написал. В результате в Липецкую филармонию из Москвы приехала комиссия, чтобы посмотреть, из-за чего сыр-бор. Директор вопит: «Ребята, надо все закамуфлировать!» Но как?
Мы договорились, что мы выйдем, одинаково одетые в голубые костюмчики, и будем играть абсолютно спокойные вещи, например, «Шербургские зонтики». К тому же у нас в Липецке уже были знакомые девчонки, которых мы подговорили: «После второй песни ты несешь букет Валерке. После третьей песни ты несешь букет мне…» Короче, надо было создать видимость, что мы вроде бы играем все то же самое, а народ доволен. И комиссия в итоге тоже оказалась довольна: «Нормальный ансамбль, ребята хорошие и скромные…»
С ЭЛЕКТРОНОМ мы объездили тогда почти весь Советский Союз, но никогда не были в Средней Азии. Там я побывал только с Магомаевым. И никогда мы не были ни в Армении, ни в Молдавии. А вот Россию мы объехали всю.
– А как вы вышли на Магомаева?
– Это не мы, Магомаев на нас вышел. У нас был общий хороший друг – Толя Горохов, который для Магомаева собирал коллективы. Это он придумал позвать нас, поскольку ЭЛЕКТРОН был очень модным тогда ансамблем. Мы работали в Новомосковске, как вдруг Валерку подзывают к телефону. Поговорил – возвращается обратно: «Я сейчас разговаривал с Магомаевым. Он предлагает нам срочно вылететь в Тбилиси на концерт!» Мы бы и рады. Но что мы можем? Мы же подневольные люди. Мы же от филармонии работаем! А звонки не прекращаются.
И вскоре к нам в Липецк приехал представитель азербайджанского министерства культуры (Магомаев от Азербайджана работал). И начинается торг. Директор спрашивает этого администратора: «А что мы будем за это иметь? Ну, хоть концерт-то Магомаев сделает в Липецке?» – «Конечно! – пообещал администратор – О чем речь?!» Но, конечно, никакого концерта он в Липецке так и не сделал… Впрочем, это и сразу было понятно…
Работа с Магомаевым – это сплошной праздник, ведь где бы ты ни работал, нас принимали на правительственном уровне. Жили мы в лучших гостиницах.
Ключи от номера нам давали уже на аэродроме. И чемоданов я никогда сам не таскал. В начале концерта мы играли пару вещей, а потом пел Магомаев.
В Москве у нас был один-единственный концерт, зато в зале имени Чайковского. Несмотря на то, что зал Чайковского был «расписан» на много лет вперед, для Магомаева явно сделали исключение. Концерт начинался в 10 часов вечера, когда в СССР обычно все уже заканчивалось. Но здесь, видимо, концерт был назначен после какого-то мероприятия, которое сильно подсократили.
Афиш по Москве не было ни одной, но, тем не менее, зал – битком. Но самое интересное было другое. Там, в зале имени Чайковского, голосовая аппаратура стоит наверху, а наши колонки стояли внизу. Поэтому те, кто сидел в амфитеатре, слышали все очень хорошо, те, кто сидел наверху, говорили, что, кроме голоса, ничего больше не слышали. Те же, кто сидел внизу, говорили нам: «Ребята, вы же угробили Магомаева!» Оказывается, в партере был слышен только наш ансамбль. А так как не было подзвучки, Муслим все время подгонял нас: «Давай громче! Давай!» Ему хотелось, чтобы было очень громко. Но мощи-то необходимой не было, так как аппаратура была самодельная. Сомневаюсь, чтобы там даже по сто ватт было в колонках.
С Магомаевым мы работали очень недолго. Почему? Однажды он мне сказал: «Юра, ребята у тебя хорошие, но квалификация у них не очень высокая. Давай наберем новых музыкантов и будем работать!» Но я, воспитанный в лучших советских традициях, возмутился: как же я брошу своих ребят?!
Но в 1966 году наш ансамбль распался сам по себе. Произошло это из-за того, что Приказчиков… сочинял слишком много своей музыки. Мы же с Морозовым были очень продвинуты в смысле современной музыки, поэтому постоянно говорили ему: «Валера, в мире сколько прекрасной музыки, почему мы играем только твои вещи?!» Он возмущался: «А как же «Битлы»?! Они ведь играют свои песни! Значит, и мы должны играть свои!» Это была его коронная фраза.
А сочинял Валерка так: он писал Женьке Гусеву гармонии и говорил: «Играй ритм, а я буду выдумывать, что на этот ритм положить…» Мы с Володей в этом процессе не участвовали. Я уже потом подкладывал партию баса и клавишных. И все было бы хорошо, если бы Бог дал ему больше музыкальных
способностей. Но, тем не менее, он – молодец. Парень из простой рабочей семьи, освоил гитару, причем довольно неплохо. Ему не хватало только фантазии, чтобы создать вещи, которые будут жить долго…
Но мы как-то выкручивались, спрашивали у композиторов. Я вспоминаю, что Аркадий Ильич Островский ответил, когда мы спросили у него, можно ли одну его вещь переделать: «Ребята, да делайте что хотите, лишь бы там стояла моя фамилия!»
А с Пахмутовой была другая смешная история, когда мы взяли ее песню «Куба – любовь моя». Сама песня – маршеобразная. Но у меня же в руках маракасы! Какой же тут марш?! И мы ее спрашиваем: «Александра Николаевна, можно ее немного переделать? Это же – Куба! Это же настоящая «латина»!» Но
Пахмутова рассердилась: «Ребята, а вы знаете, что на Кубе голод и все по карточкам?!» Мы лишь руками развели… Нет – так нет! И «Куба» не пошла…
Мы с ударником были, что называется, не разлей вода. У нас было много общих интересов и помимо музыки. Женька Гусев – тоже нормальный парень, но у нас не было точек соприкосновения: мы дружили по двое. И вот, после того как Женьке надоело работать аккомпаниатором Валеркиных фантазий, Приказчиков понял, что опереться ему уже не на кого. И он тогда сказал: «Ладно, ребята, я ухожу. Всю аппаратуру я оставляю вам…» Но мы заплатили ему его долю.
Валерка ушел в Ростовскую филармонию, где создал коллектив, который назвал НОВЫЙ ЭЛЕКТРОН. В том же 1966 году мы устроились на работу в Тульскую филармонию, а они вернулись в Липецк. Больше мы не пересекались. И он, и мы постоянно были на гастролях. Кстати, позже у Приказчикова в НОВОМ ЭЛЕКТРОНЕ некоторое время даже Алла Борисовна работала.
– А Градский у кого работал?
– У нас. Градский появился так. Мы бичевали, кажется, по Владимирской области и встретились там с другим коллективом, с которым обменялись гитаристами. Наш был алкоголик, и мы долго думали: что бы с ним сделать? И вот встречаемся с другим коллективом. И те нам говорят: «О, ребята! Какой у вас гитарист отличный! Давайте поменяемся гитаристами, а то наш – кроме «Битлов» ничего не признает!» Это и был Саша Градский. Но вскоре выяснилось, что мы променяли шило на мыло. С ним было очень тяжело. Тем не менее, надо ему отдать должное…
А вскоре у нас появился прекрасный вокалист, который пел, может быть, даже лучше Магомаева. Это Лев Пильщик.
Его попадание к нам было совершенно замечательно. Он работал у Эдди Игнатьевича Рознера, когда Пашка Слободкин вдруг задумал создать ВЕСЁЛЫХ РЕБЯТ. Мы жили в Туле, в гостинице, и туда приехал Слободкин: «Ребята, я нашел запредельного вокалиста!» Перед концертом мы устроили небольшую импровизацию, а после и уговорили Левку остаться с нами. «Лева, мы – ЭЛЕКТРОН, а твой Пашка – простой аккомпаниатор! Когда это он еще сделает свой ансамбль! А тут, считай, мы – «Shadows», а ты – Клифф Ричард!»
Левка был, конечно, потрясающий певец. Он обладал уникальной способностью: не зная ни одного языка, мог спеть китайскую песню на китайском с китайской музыкой или итальянскую – с итальянскими словами, которые он воспринимал на слух. Он был очень музыкален… Люба Успенская поет: «Пойдем, послушаем русского Тома Джонса…» Это про него, про Левку. Он действительно обладал и этим тембром голоса, и схожей экспрессией.
Наш ЭЛЕКТРОН просуществовал до 1970 года. Левка пригласил в группу ребят из Риги, с которыми он раньше работал в ресторане «Юрасперле»: басиста Зенона Янушко и ударника Игоря Цинмана. В Туле к нам очень хорошо относились. Кстати, там в это же время работал Кролл со своим ансамблем.
– Почему Тула стала таким оазисом новой музыки? И Кролл, и вы, …
– Во-первых, она недалеко от Москвы. Во-вторых, там давали свободу. Но постепенно и нас «нагрузили» музыкантами. Я оставался руководителем ансамбля, пока ЭЛЕКТРОН, как в «Карнавальной ночи», не превратился в «большой массовый квартет»: «Ребята, у вас музыкантов мало, давайте мы вам добавим…» И когда мы разрослись до восьми человек, мне это стало не интересно, и я решил уйти. Тем более что у сына уже настал школьный возраст, и я должен был при этом присутствовать.
Вернувшись в Москву, я не знал, что делать. Хотел даже на ЗИЛ вернуться. Но друзья Левки Пильщика уговорила меня пойти в ресторан в ансамбль Леонида Геллера. Сам Левка тоже уехал из Тулы. Он устроился в какой-то коллектив, с которым продолжал гастролировать по СССР. Затем он попал к Юрию Маликову в САМОЦВЕТЫ. Я помню, как тот приходил в кабак, где я работал, и просил меня: «Поговори с Левкой, чтобы он пошел к нам работать!» И я действительно поговорил с Левкой.
Я знал Маликова, как хорошего басиста и приятного парня. Он был на гастролях в Японии и вернулся оттуда с аппаратурой. Ни у кого ничего нет, а у них – уже аппаратура. И я сказал Левке: «По-моему, это очень пробивной парень! Там все будет нормально!»
Потом Левка мне с ужасом рассказывал: «Да они меня взяли, чтобы я в хоре пел про «мой адрес не дом и не улица»!» И вот, я получаю от него письмо, в котором Левка сообщает, что многие его знакомые из Риги начали уезжать за границу и что он, наверное, тоже уедет. И в 1976 году он действительно уехал. Сначала в Израиль, потом – в Канаду. А когда Эдди Игнатьевич Рознер перебрался в Западный Берлин, он вызвал туда Пильщика, и Левка пел у него в программе вместе с Иваном Ребровым и сестрами Берри…
Самое интересное, что Пильщик позвонил мне буквально неделю назад! Мы с ним разговаривали, наверное, минут пятнадцать. В конце концов, я говорю: «Ладно, Левка, давай заканчивать. Но скажи: ты приедешь?» Он отвечает: «Я работаю…» Он до сих пор работает, хотя и не так активно, как раньше. Он обещал мне прислать свою пластинку, на которой в свои 60 лет поет весь репертуар Тома Джонса…
***
P.S. Бывший барабанщик группы МАСТЕР Игорь Молчанов (он сейчас живет в Бельгии) как-то рассказал мне про свои встречи с Валерием Приказчиковым:
«Я играл в ЛЕЙСЯ, ПЕСНЯ. Когда все распалось, меня взяли к Сенчиной. Тогда с ней работал Валерий Приказчиков. Это был настоящий музыкант, философ, он мне очень многое дал, многому научил. И для себя я его считаю своим духовным наставником… Он был очень интересный человек, он даже вёл дневник, где описал свою смерть. Так вот, в дневнике он подробно описал, как разобьётся на машине…»
Июль 2005
Для Специального радио
