о рубцах исчезнувшей советской субкультуры на лице главного её героя
*
ПО ТАРИФУ СЕМЬ СОРОК
Если обделенный музыкальным даром «профессионал» всегда мог сделать карьеру чиновника от «культуры» или, как минимум, тихонько поворовывать худруком в захолустном колхозном клубе на гарантированном окладе и пожизненно «давать ценные указания», — то «самодеятельному» таланту место оставалось лишь «с кайлом в руках», то есть прыгать ему кузнечиком в каком-нибудь «джазе» — в советском, разумеется, понимании этого слова. То есть лабать и бухать в клубе-кабаке умеренной заблёванности под руководством «заслуженного» профессионала (см. выше).
Любопытно, что основной доход тех и других шёл не с выступлений на концертах по строго фиксированным (почти копеечным по современным меркам) ставкам и уж, тем более, не с тиражей халявной «Мелодии» (пусть даже и миллионных!), сколько от круизов на теплоходах и прочих похоронно-свадебных мероприятий. Если профессионалы кормились от бюджетного «отката», то лабухам оставался в буквальном смысле «барабан». Здесь не место углубляться в детали; замечу лишь, что барабанщики были наиболее авторитетными людьми корпорации по той простой причине, что помимо всего прочего от честности барабанщика напрямую зависел доход каждого из музыкантов.
Авторитет же лабуха складывался в зависимости от качества его «практики», то есть влияния количества выпитого на качество игры, что, как правило, приводило к тому, что лабух в конце концов вообще не мог начинать играть «без стакана». Спасением из этого порочного круга могла стать лишь работа среди кормильцев и поильцев местных чиновников – в «джазовых» оркестрах (позднее ВИА) при областных филармониях. Эти «статусные» музыканты входили уже в разряд партийной обслуги, и на то, что делалось в этих оркестрах, как правило, закрывали глаза. Тем не менее, они оставались основным ресурсом государственной звукозаписывающей фирмы «Мелодия», поскольку власти прекрасно давали себе отчет в том, что граждане будут выкладывать бабки скорее за рифмованные мало-высоко-идейно-художественные сны, чем за пластмассовые копии телевизионных передач.
Пить с Партией – это не только обслуживать родственников ихвысокоблагородий. Это та Дружба, результатом которой всегда бывает приобщение к Большой Биографии, Личному Делу того или иного Высокоблагородия, а значит – Компромату в самом высоком и торжественном значении этого магического Слова, всегда звучащего как «необходимо прикормить…». И не подумайте чего плохого. Просто с этого момента «вы достойны бОльшего», и «необходимо сейчас же, нет, сию минуту же отметить ваш возросший художественный уровень». То есть вам просто повышали «тарифную ставку».
Тарификация – это деликатная тема с удивительной внутренней логикой, алгоритм действия которой как-то странно совпадает с механизмом присвоения «государством» плодов труда собственных граждан. Это распределение персональных статусов институтами сомнительной легитимности при полном отсутствии ясных критериев, когда не работает даже знаменитый лозунг сегодняшнего дня: ты сначала покажи, как ты умеешь прыгать с вышки – воду-то в бассейн мы тебе всегда нальём…
Например, один очень популярный певец тех лет «прыгал» по 13 руб. за выход, собирал целые стадионы, а побольше водички в бассейн ему всё так и не наливали. Он не выдержал, взял «химический» карандашик и 13 исправил на 18… Сел. Правда, это была уже вторая ходка – первый свой срок он отбывал за карманную кражу.
К слову сказать, вы можете петь хоть целые сутки без перерыва, это всё равно будет считаться одним выходом на сцену. После первого же перерыва всё остальное выступление считается вторым выходом и – сколько бы вы там потом не пели и не делали всяких-разных перерывов – оплата шла в одноразовом размере: плюс 25% от ставки! Поэтому, чтобы кушать хлеб с маслом, надо уметь оперативно превратить несколько отделений одного концерта в несколько разных концертов, другими словами, устроить «чёс».
В кабаках всё было намного проще. Поддатый потный лох бросал капусту на барабан и просил объявить в микрофон, что «Гиви паздравлает нэизвестнаю сымпаатычную бландынку и пиросит дэрузей-музыкантав падарит ей харощей песню». Узнаёте? Это всё тот же формат «концерта по заявкам», где Ободзинский всегда был в топе. (Наряду с лезгинкой, разумеется). Ну, а для чего ещё существуют кабаки? Правильно, для оттяга амбициозных провинциалов. Как латентных, так и явных лохов-понтарей.
Эта мода на Ободзинского и его мотивы с элементарной очевидностью раскрывает провинциальные скобки всего феномена. С другой стороны, – так же легко узнаваем и заказчик «праздника», всегда по образу своему и подобию репрезентирующий ту среду, из которой, собственно, феномен и вышел: десятка два различных разновидностей лезгинок – это азбука настоящего лабуха. Однако, в компетенции музыкантов находились не только лезгинки, цыганочки и прочая, на их языке, «понтяра», по отношении к которой никогда не употреблялся глагол «играть». Лабух всегда говорит «делать»: делать «медляк», делать «ковырялку», делать «понтяру» — что, собственно, и подразумевалось под жаргонным словечком «лабать». Лабух мыслит исключительно функционально. В том смысле, что «чистая» музыка есть ни что иное как чистая функция цепочки вполне определённых приёмов, исходным звеном которой была та самая «пустота».
Тебе – обыкновенному человеку с улицы – эти откровения могут показаться до крайности циничными. Но хороший, то есть компетентный музыкант никогда не уважал тебя, поскольку очень хорошо знал (и знает!) – за какую-такую «музыку» ты выбрасываешь немалые деньги, а потому и делит всю вашу «понтяру» на категории по истинным мотивам заказчика. Это всё равно, что шинковать капусту различными ножами – вашу «капусту»! Другими словами, лабухи ассоциировали каждую категорию с тем или иным пакетом приёмов, с помощью которых музыканты запросто и в любом физическом состоянии могли заставить публику пустить слюни, оторваться на полную катушку или организовать солидную драку, повторяю, чисто «художественными» методами.
И, тем не менее, в репертуаре каждого из лабухов в качестве обязательных всегда присутствовали вещи, которые считались как бы их «визитными карточками», по демонстрации которых, собственно и выстраивалась внутренняя – я подчёркиваю: корпоративная – статусная вертикаль. Визитными карточками могли быть: как упоминавшиеся выше изменённые до неузнаваемости западные шлягеры, так и с виду примитивный блатняк с огромным количеством сложных проходных аккордов.
Как правило, технико-стилистическим катехизисом коллектива и «гвоздём программы» для своих была конструкция из максимального количества приёмов, которые необходимо уметь «делать». Это был настоящий тест для мобильного замещения кадровых вакансий и ротаций вообще. Садишься, типа, за инструмент, и, типа, – точно, быстро и на раз. У Ободзинского – как певца, так и переменно-постоянных его аккомпаниаторов – это фирменный саксофонный «сатл» (фи-фи – фа-фа), но лучшим примером здесь может послужить песня «Проводы» из репертуара ранних «Поющих гитар». Подобные вещи как бы заведомо закладывались в программу в случае неудачной общественной статусной сатисфакции по той или иной причине: уж слишком часто система демонстрировала вопиющее несоответствие высокого общественного статуса своих имиджевых персонажей элементарной компетенции, и умение быстро «нашинковать капусту» становилось попросту жизненно необходимым.
Ещё раз стоит напомнить, что слово «профессиональный» не является синонимом слова «компетентный». Первое означает лишь факт купли-продажи и отнюдь не говорит о подлинной востребованности той или иной функции (профессии). Дело в том, что в информационных метасистемах информация тоже, как правило, распределяется, и процесс не всегда, разумеется, идёт напрямую. В частности, задача может быть поставлена как возможность публичной репрезентации. Таким образом, профессионализм означает лишь приобретённую (за деньги) лицензию на публичную демонстрацию статуса, когда за рамками, во-первых, остаётся, так называемый, «дискурс признания» (а судьи кто?), — а во-вторых, сам статус может оказаться самостоятельным товаром (коррупция и т.п.), как, например, имиджевый продукт массовой культуры.
Последнее всегда востребовано в системах неаутентичного позиционирования образов как «блефующих» системных функций. Это можно назвать «впечатлением от ничего», симулякром, — но при самой, что ни на есть линейной тотализации подобный механизм становится до неприличия схож с действием наркотика.
Скажем, советская чисто феодальная квазиимперия, позиционировавшаяся как система «развитого» социализма, будучи идеологическим артефактом всегда нуждалась в имиджах-симулякрах, а ещё лучше – в персонажах, способных эти имиджи производить (Дин Рид, Союз композиторов и прочие «тальковы-богатиковы»). Именно поэтому целый легион более мелких имиджевых артефактов так щедро оплачивался не только артефактом информационным – деньгами, на которые мало что можно было купить, но и награждался особым социальным статусом, скажем, «выездного» артиста, – делясь, таким образом, аутентичной информацией с системными «козлами» за игру «против себя». Другими словами, советский человек не спиться не мог ровно постольку, поскольку отрицание есть лишь псевдоним утверждения, и любая стремящаяся к полноте система поэтому всегда пытается присвоить себе и свои оппозиции.
СОЦИАЛЬНАЯ АЛЬТЕРНАТИВА НОЖУ
Кабацко-филармоническая субкультура заявила о себе во весь рост во второй половине 50-х, когда часть рабочих столовок стало переоборудоваться под «уютные» кафе с названиями в псевдорусском стиле типа «Берёзка», «Ромашка» или «Звёздочка» для творческой интеллигенции и иностранцев. По началу это воспринималось как типичный формат easy life после всех бытовых кошмаров сталинской казармы. Но Фестиваль-57 не мог не расширить горизонты былым комсомольцам, и последние стали уже сами клонировать все эти «москвички», «лиры» и им подобные «русалки».
«Тот, кто кофе утром пьёт – целый день не устаёт», — призывали к новой культуре быта даже спичечные коробки. Речь, разумеется, шла не только о кофе… Каждая приличная общепитовская точка обязательно имела при себе молодёжный джаз-ансамбль с модными тогда саксофонами, от которых, правда, – снова цитируя газетные передовицы того времени, – «до ножа один шаг». Но ведь и обратно – тоже один. И кто-то – из тех, кто поумней – наверху это понял.
Именно здесь, в этих архитектурных «стекляшках», – превращённых уже позже, в застойные времена, в «пельменные» для бомжей, ряды которых стали всё чаще пополнять спивающиеся лабухи, – стал зарождаться (с высочайшего соизволения ихвысокоблагородий, разумеется) советский музыкальный «запад». Разумеется, как социальная альтернатива «ножу».
Аналогично гастрономической статусной цепочке «столовая-кафе-ресторан», в карьере любого лабуха непринуждённо маячила бытовая – если не сказать экзистенциальная – перспектива «танцы-жрачка-сцена», где последний компонент разбивался уже на жёсткую статусную триаду «чёс-пластинки-телевидение», — когда на завершающем этапе вступал в силу человеческий фак(fuc)тор. Звучит этот фак-тор как бы непристойно и замысловато, но до крайности банально: забудь всё, что ты делал до этого, — с этого дня твоя деятельность выходит за рамки того, что ты делал. Другими словами, пить ты можешь продолжать, но в остальном вариантов у тебя только два – либо «кушать», либо «сидеть».
В фильме Александра Галича «Дайте жалобную книгу» показана история перестройки ресторана под кафе. Однако, это было исключением из общих правил: партийно-хозяйственная номенклатура себя «народом» никогда не считала, а потому «классический» ресторан с цыганами, где можно «покушать» всегда предпочитала более дешёвым кафе, где лишь просто, что называется, «сидели». Тем не менее, их сексуальной обслуге – комсомолкам и комсомольцам – всё чаще хотелось «съесть» и «сесть» одновременно – особенно после концертов «мастеров эстрады», куда уже стали проникать эти «душераздирающие» звуки новой молодёжной музыки в отформатированном, правда, «лирическом» виде.
После удачного обслуживания целой серии роскошных черноморских теплоходных блядок и участия в каком-то локальном музыкальном фестивале в Болгарии, – где Ободзинский получил грамоту за исполнение русской версии популярной болгарской песни (из репертуара, популярнейшей тогда, болгарской певицы Лили ИвАновой) на пряную гармонию «холодного джаза» конца 50-х, –нашего героя стали потихоньку приобщать к Компромату власть имущих, и он сразу же пошел на корпоративное повышение. Это вам не просто повышение тарифной ставки за выступление, это возможность уже самому (ну, не самому, конечно, а под направляющим руководством вышестоящих товарищей) лить воду на уши населения, то есть работать в имиджевом секторе Партии и Правительства. С кем вы, мастера эстрады? Мля, со стилягами или многонациональным нашим совецким народом?
Наиболее мощные «мастера эстрады» стали появляться, разумеется, на периферии (как времени, так и пространства) – в кавказских и закавказских областных и республиканских филармониях. То есть мастера эстрады выбрали из всего многонационального советского народа самый многонациональный и, тем самым, не попались на удочку мирового империализма. А в качестве компенсации – вот вам, получите – самые, что ни на есть «фирменные», самые, что ни на есть «модные» имена руководителей музыкально-идеологических подразделений Партии: «Мне предложили выбор, — вспоминал Ободзинский, — между оркестром Кролла и оркестром Лундстрема…».
Именно в оркестре Олега Лундстрема закончилась музыкальная маргинальность Заслуженного артиста Марийской АССР Валерия Ободзинского. Да и все остальные кобзоны-мулерманы тоже становятся в ряд «заслуженных артистов» если не отдельной само-по-себе-понтовой Лягушко-Квакушкинской автономной республики, то уж непременно гостеприимной маленькой страны «благодарного и трудолюбивого» Мышко-Норушкинского народа…
Но… как говорится, испугали дембеля дыркой. За право Тиражировать Копии обладателю права Тиражировать Неопасные Заблуждения предстоит ещё долго и долго рыть носом. Навеки замёрзшую землю. И повышать уровень. И особое внимание уделять занятиям по строевой подготовке. Короче, бороться.
И Ободзинский решил бороться. Солидные романтические «морские» вокализы («Я у моря рожден в краю где ветра…») в манере популярного в то время испанского певца Рафаэля стали вытеснять молодежные ковырялки «под подъезд», которые в свою очередь перебрались в репертуар ВИА – новых кумиров советской молодежи. «Что вам здесь надо со своими балалайками? — говорили лабухи «с дудками» молодым «электрогитаристам» с их постоянно отваливающимися шнурами, — шли бы домой голубей гонять!». К слову сказать, «ковырялкой» прозвали тогда полублатной бодрый «шейк» на стандартный блюзовый квадрат с модуляциями в параллельную тональность (типичный пример: С dur – A min), «заводя» который, еще недавно изучавшие контрабас, выпускники музыкальных училищ на практике остервенело осваивали «элекрическую» бас-гитару, нещадно «ковыряя» ее медные струны пластмассовым медиатром — «дробя» доли и «вышибая» динамики звуковых колонок. Поскольку звукосниматели того времени имели явные провалы чувствительности даже в диапазоне обыкновенного телефона, а сами «басовки» редко строили в конце грифа, — открытая басовая нота всегда, что называется, «опаздывала», и музыкант, нервничая, постоянно пытался чуть раньше «выковырить» следующую, которая, как назло, всегда почему-то попадала в резонансные частоты либо динамиков (двухдиффузорные 4А32 – ёпть!) , либо самого звукоснимателя. Предсказуемость звучания инструментов, поэтому, была в прямой зависимости от простоты гармонии; серьёзные же лабухи, предпочитали «серьёзные» гармонии, но «про барабан с капустой», правда, как-то странно всегда помалкивали…
Действительно, до того лезгинок в кафе не исполняли. Зато теперь лабухи превратились в хедлайнеров всех без исключения республиканских государственных филармоний.
Однако, правильно сказал когда-то Ницше: «Долго будешь смотреть в бездну – и не заметишь, как бездна уже всматривается в тебя»… Общественный статус требует социальной сатисфакции. Но и компетенция на самом деле ждёт того же.
Для Специального радио
май 2005
