Первоначально у меня отношения складывались преимущественно с акустическими инструментами, это было домашнее пианино “Красный Октябрь” сороковых годов, на котором я с седьмого по девятый класс учился играть, а к десятому стал играть уже бегло. Это был конец семидесятых, и никаких электронных инструментов тогда не было. Я – самоучка и научился играть буги и рокнроллы достаточно быстро и бегло – начал вращать пальцами по пентатонике. Моими кумирами были Mungo Jerry, в смысле игры мне очень нравился Emerson Lake & Palmer – сольные выкрутасы Кейта, соответственно – Deep Purple и т.д. – вся эта пентатоническая рок музыка. Сейчас я понял, что полно было и других людей, которые играли не хуже рок и пентатонический блюз.
Первая любовь моя – орган, назывался он “Юность” – вместо кнопок с такими пятью крутящимися колесиками, где каждое колесико означало свой регистр. Этот советский орган стоил 500 рублей, а это было порядка шести-семи зарплат, – такой недоступный инструмент, но они всегда валялись в клубах или школах, и обязательно что-нибудь в них было сломано, разбито, фонило, хотя обладал этот инструмент уникальным, неповторимым звуком. На каждую ноту была предназначена своя плата – каждая нота отдельно настраивалась, как бы несколько синтезаторов в одном… У него были странные тембры, довольно визглявые, неприятные, похожие на “Форманту”, а на самом деле – достаточно оригинальные. Я считаю, если найти сегодня в хорошем состоянии такой орган, то можно и приобрести его – ни одним синтезатором он ничем заменен не был.
После школы я поступил в Ленинградский университет, потом перевелся в Москву. Клавиш не было, приходилось играть на рояле, монтировать кнопки в молоточки и устанавливать фуз-съёмник (как Майлз Дэвис трубу подзвучивал), в результате – звучала эта система что-то типа электрогитары. Первый мой электронный инструмент был маленький “Фаэми” за 64 рубля, – с восемью тембрами-регистрами, которые можно было переключать, – с таким специфическим, не поддающимся имитации звуком. Его приходилось настраивать как гитару – перед каждым концертом открывать корпус и настраивать, так как регистры в нем стояли слабые, и настройка постоянно сбивалась. Тогда казалось, что он ужасен по сравнению с Родесами, органами, клавинетами, хотя, сам по себе инструмент был интересный. После окончания университета и уже работая, на все зарплаты за полгода я купил “Фаэми-М” – уже полифонический. Звучал он в духе ранних западных инструментов, там было вибрато, затухание, регистры, в общем, нормальное отставание от запада лет на десять. Он был немножко вялый по атаке выраженным послезвучием, однако, с неплохими стрингами.
Потом я использовал синтезатор “Алиса” в купе с отечественной драм-машиной. Басы, наигранные на этом синтезаторе и звук барабанов, собственно, и были “болванкой” для выступлений – это было наш ноу-хау. Мы выступали вдвоем под магнитофон, на котором был записан бас живьем и ритм-компьютер с однообразными ритмами – это была настоящая электронная группа, тогда мы еще не приглашали на выступления музыкантов. “Алиса” тоже был своеобразным устройством – он расстраивался при нагревании, его надо было остужать, ждать, пока остынет полчасика, чтобы он снова заиграл.
После этого началась целая эпоха “Касио”, и первый “Касиотон” принадлежал Локтеву из группы “Центр”. Это был замечательный “Касиотон” – он был калькулятором, и в нем форма волны задавалась произвольными цифрами – тембры вызывались сочетанием цифр на клавиатуре, хотя клавиатуры как таковой там не было – только кнопки для набора; зато была такая функция – если ты в память набивал какой-то порядок нот, то воспроизводить их мог двумя клавишами и достаточно быстро, то есть, перебирая клавиши, ты мог вызывать эти ноты с шизофреническими тембрами. Этот “Касиотон” доставался на концертах Леше Борисову и, поскольку он играть на клавишах не умел, я ему набивал набор, а он запускал его в нужной ритмике – все равно любая нота “попадала”. Еще один, завалявшийся у него большой “Касио”, предложил нам купить Артемий Троицкий. Он сказал: ребята, вам для новой волны не хватает моего “Касиотона” и – продал нам его, в результате. Он был монофонический, но с кучей драм-ритмов, по тем временам весьма заманчивых: босса нова, сальца, и т.д. Потом мне подарили полифонический синтезатор, напоминавший “Касио” звучанием, – на две с половиной октавы и с восемью тембрами, – я приделал ему ремень и длинный шнур и надевал его на концертах – бегал и играл. Плюс я еще приобрел суперфлэнжер боссовский за огромные деньги, а уж через него все звучало бесподобно – заплывало и накрывало… Это называлось у нас “микроэлектроника”: два таких игрока на инструментах – я бегал с большими клавишами наперевес, а Леша стоял с таким малюсеньким “Касио”.
Чувствовалось наступление нового времени – мы познакомились с Михайлюком, который отметился на гениальном альбоме Синицина “Сверхпроводимость” (группа “Отряд Валерия Чкалова, в альбом вошел хит “ВВС”). Я считаю этот невостребованный альбом абсолютно гениальным, это лучшее, что я слышал на русском языке. Меня это потрясло даже больше, чем “Тяга к технике” Василия Шумова. Потрясло то, что альбом многое опередил лет на двадцать – он богат идеями (там есть и рэп, и “зациклы”, и живые гитары) и талантом самого Синицина.
Михайлюк был неплохим клавишником. Собрав коллекцию синтезаторов, он нам за десять рублей в день давал их на запись альбомов. Сам, кстати, пришел и предложил: “Ребята, хотите за десять рублей в день – можете у меня на кассетниках что-нибудь писать”. Так я познакомился с синтезатором MS-20, который у меня дома и сейчас лежит, именно на нём был записан “Сверхпроводимость” Синицина, правда, я его редко достаю с полки, но, достав, всегда убеждаюсь, что вещь, все-таки, гениальная. Был там также Roland Bass – Line TB-303 и драм-машинки типа Korg-Superdrums и Superpercussions, и мы за десять рублей брали все это у Михайлюка, он нам все это набивал, программировал. Тогда же появился Korg Poly-800, и первый наш альбом “Ночного Проспекта” – “Незнакомые Лица” мы записывали в Зеленограде. Михайлюк тогда сам за десять рублей выехал в Зеленоград, привез Bass-Line, драм-машины, Korg MS-20 и Poly-800. Времени было мало, и на этой сессии я научился собираться и отыгрывать четко, без дублей; понял, что главное – не пальцовка по клавиатуре, а именно способность попадать ровно в темп. Оказалось, что ровно играть гораздо сложнее, чем бегать пальцами по заранее проторенным дорожкам – это была школа “Ночного Проспекта”! Я полюбил очень эти инструменты – Bass Line я с дуру потом продал, но этот же инструмент вернулся ко мне через Лешу Борисова, которому его просто подарили, и я с ним до сих пор работаю, правда, он уже раздолбанный – не работают многие клавиши, но делать с ним что-то все равно можно.
Михайлюк был маньяк всего нового, считал это новое самым лучшим и, когда появилась куча “Касиотонов”, ямаховские ПСС*ки – дрянь, которая никому сейчас не нужна, он повелся и сказал: “Вот это будущее, а вот аналоговая дрянь, что это за моно-синтезатор с одним тембром?!”. И он просто за копейки стал распродавать свою коллекцию. Тогда синтезатор MS-20 стоил 1000 рублей, а PSS*ка – 2200, которую сейчас приличный человек и в руки-то не возьмет! Я купил у него весь этот аналоговый комплект, стал им пользоваться и по-настоящему оценил его, выучил Sync, еще кучу подешевевших приборов, например огромный и классный Korg Monopoly. Я создал систему по принципу Клауса Шульца – с четкими арпеджиаторами и пошаговым программированием.
К тому времени мы уже имели живую группу и внедрили туда все, что могли – получилась богатая смесь живья (барабаны – Сергей Павлов, скрипка – Дима Кутергин, гитара и вокал – Леша Борисов) и электроники. К нам до этого было много претензий, типа, это чисто электронная группа, без барабанщика. И действительно, в рок-лаборатории мы были единственной группой, игравшей без барабанщика, вдвоем. Было непонимание, давление и мнение, что мы не правильные. Когда мы взяли хорошего барабанщика и вмочили с драйвом – эти вопросы сразу же все снялись. Сергей пришел к нам из “Коррозии Металла”, у него был очень хороший удар с хорошим звуком. Когда мы всей когортой засели у Стаса Намина, я помню, почти каждый день приходил Юрий Орлов и критиковал все эти клавиши – “аналоговые”, “отсталые”, то ли дело “Николай Коперник” – живая группа – несколько гитаристов, барабанщики, секция духовых! А это же обман народа, запускаемый одним нажатием кнопки …
У меня использовалось в системе Sync до семи клавиш, и это интриговало тех, кто играл живую музыку, им казалось, что это профанация, обман, не искусство. Мы поехали в Австрию, где нам авторитетно заявили, что музыка эта отсталая и надо играть на гитарах, что клавиши не годятся и вообще все слушают диско. В группе тоже начались обсуждения – может быть, бросить электронику и заняться гитарной поп-музыкой? В результате мне стало неинтересно числиться в группе, играющей манчестерский рок, клавишником – мне, создавшему всю электронную базу звучания. Я подумал и вышел из “Ночного Проспекта” в 1988 году сразу же после поездки в Вену. Конечно, всех тоже мучило такое количество инструментов, которые приходилось возить, а главное – таскать с собой; всегда боялись что-то потерять, а что-то все-таки и действительно пропадало, что создавало дополнительную нервозность. Боялись также, что я не на ту кнопку нажму, и не то заиграет. В результате все остальные участники группы посчитали, что актуален живой звук, живой рок и надо играть живую музыку.
После того как я ушел из “Проспекта”, меня пригласили в группу “Центр”. Заявив, что меня интересует сольное творчество, я услышал от Васи уверение о том, что он будет помогать. У Шумова был мощный Roland-сэмплер, Вася и тогда был богато упакован по сравнению с другими, и я у него, действительно, впервые столкнулся с сэмплером. Он помог мне записать первые сольные треки в таких симфонических красках, дав на это время и возможность. Дал он мне также синтезатор Roland D-10, к которому прилагался секвенсор Alesis. Я научился midi-соединениям и занимался у Васи дома, где у него была комната, куда он мог меня посадить часов на пять и даже не тревожить – я делал что хотел. Потом мы пили чай, он слушал, что у меня получалось и, как всегда, говорил: “Ладно, давай дальше …” и очень благосклонно к этому относился.
Позже я все же продал часть своей коллекции аналоговых инструментов из-за отсутствия денег, о чем жалею до сих пор, а это было в 1988-89 годах. После приступа увлечения midi я вернулся к живью, стал записывать много этого живья, появилась возможность работать у Андрея Синяева в студии ММС, где давались бесплатные смены, особенно ночью; я приводил “живых” музыкантов, записывали даже русский народный хор в сорок человек, записывали живые барабаны… Далее появился проект “Yat-kha” – смесь тувинского горлового пения и электроники. Я пригласил Альберта Кувезина, и он приехал. На студии всю музыкальную часть делал я – он приходил, пел и уходил, а я работал дальше. Это был союз ради самого проекта. В “Yat-kha” я использовал аналоговые наработки, Sync, midi, плюс еще на студии стоял Emu-2 – огромный шкаф с пятидюймовыми дискетами и потрясающим звуком, которого до сих пор нигде нет, плюс еще стояли на студии всевозможные Ямахи и Роланды; я же предпочитал Bass-Line на басах и аналоговые драм-машины.
После “Yat-kha” я занялся “Soft Animals” – практически полностью живым проектом. И во время работы с этим новым проектом я столкнулся впервые с понятием “луп”. Как-то случайно мне подарили четверной диск “Рэйв Эттэк” с лупами, про которых в Москве еще никто не знал. Я по аналогу писал в сэмплеры и зацикливал самые драйвовые лупы, потом живьем наигрывал бас на аналогах, потом люди играли все что хотели, затем я стирал лишнее – возникала какая-то компиляция. Это был 1992 год, и в “Soft Animals” участвовали: Сергей – гитарист из “Центра”, Дима Кутергин на скрипке, масса духовиков, какие-то приезжие французы – это был сэйшн, как у Майлза Дэвиса: куча народа, шашлыки-машлыки, девушки-выпивка и при этом мы шли в студию и что-то ещё играли. Получалось что-то вроде неизвестного тогда в России, но уже раскручивающегося на западе acid-jazz*а, а играло в этом проекте порядка двадцати человек.
В проекте “Солдат Семенов”, где я писал музыку, довелось работать на очень хорошем Oberheim-1000 и на драм-машине TR-909 с замечательным звуком. Тогда же я внушил Диме Постовалову из группы “Arrival” необходимость покупки аналоговых синтезаторов, и он накупил себе огромную коллекцию, а потом давал мне для использования до двадцати (!) синтюков, которые я синхронизовал и играл одновременно (Novation , Six Track , JX-8P и т.д.). Я создавал единый тембр – смешивал, например, звук баса с восьми синтезаторов, получая плотный, насыщенный звук. Дальше я купил Макинтош, понял, что многие вещи достигаются не изобилием инструментов, а умением правильно компрессировать звук, манипулировать общим балансом, управлять динамическими примочками и несколько охладел к инструментам…
Лет на семь я увлекся этим “шизофреническим” инженерингом, не выпускал альбомы, работал за деньги, кому-то что-то записывал, делал, делал, но музыка была “под заказ”, и в результате сейчас я делаю вывод, что дело больше не в технологии, а в музыке как таковой – сейчас главнее и актуальнее сама музыка, чем технологии. Сейчас я периодически беру у приятеля Димы К. “Waldorf-Q” – гениальный инструмент по динамике всевозможных пульсаций и волн, использую живые барабаны, записанные с помощью хороших ламповых микрофонов в хороший оцифровщик, использую вибрафон, живые духовые. Если берется электроника – предпочитаю аналоговый звук или хорошо оцифрованный; сэмплеры использую все меньше – сэмплерный звук меня мало устраивает.
Собственно говоря, я радикальным электронным музыкантом и не был никогда – меня больше интересовала смесь акустики, живья и электроники. Хотя у меня есть альбом, где, например, поет Саикхо Намчилак, но это вопрос к Андрею Борисову из “Экзотики”. Ему был отдан разнообразный материал, а он выбрал только электронные номера, выбросив вещи с саксофоном, сократив огромное количество забавных треков – и вместо разнообразной палитры в “Полуденном отдыхе Чингиз-Хана” мы имеем чисто электронный мёртвый срез. Я считаю альбом достаточно угрюмым и однообразным, не отражающим широту моих настроений.
Сейчас у меня новый проект – “Virtual Flowers” с Анатолием Герасимовым на саксофоне и виброфонистом Володей Голоуховым, который одновременно играет на барабанах и перкуссии. У нас появилась возможность очень качественно записывать живой звук, и вся электроника свелась к по-хорошему динамической драйвовой поддержке, к пульсации; причем, чем менее она заметна, тем меньше она действует на психику. Я считаю, что эта электронная подложка должна меньше всего привлекать внимание, она должна быть скрыта внутри, стать мягким, ненавязчивым фоном.
Мы играем по клубам, сделали первый диск “Virtual Flowers” – ни на что не похожий, достаточно оригинальный продукт. Возможно, для оживления общей картины неплохо приобщить Джавада Заде с набором перкуссий – он хотел такую музыку поиграть … Чистая электроника, я думаю, в чистом виде себя изжила, прошла какой-то порог, но она преодолеет кризис и появится новая гиперэлектроника – “живей живого” – это ее единственный путь. Вредит процессу ещё то, что у нее (электроники) много пользователей, юзеров, которые считают себя музыкантами, а на деле это простые компиляторы продуктов-полуфабрикатов – они заполонили по существу весь рынок…
Для Специального радио
Записано Игорем Шапошниковым в сентябре 2004 года
