Колючий мне перезванивает через некоторое время и говорит: «Ну, все нормально, я договорился, концерт будет в ДК Курчатова. Как тебя на афише писать?». Тут меня начинает прибивать, и спрашиваю его: «На какой афише?», а он: «Ну, как, надо все-таки зал собрать. Я буду с группой «Узники Ярила», ты со своей группой, кстати, как она называется?». На этих словах я тихо приземлилась на стул возле телефона, поставленный там, видимо, специально для таких случаев. «У меня вообще группы нет, я так, под гитару пою!». «Ну, фигня, соберешь…»,- говорит Колючий. До концерта оставалось полтора месяца.
«Дракула» шел в Академии Наук в большом зале, но вскоре чехи прикрыли спектакль из-за финансовых проблем. «Дракула» был вторым мюзиклом в Москве. До этого был «Метро» с его польским режиссером Янушем Юзефовичем, с которым мне тоже пришлось поработать, на постановке мюзикла «Истквикские ведьмы» в 2001м году. Спектакли шли до 2005го в Театре Киноактера. Юзефович взял английский материал, но сделал постановку авторскую. Если «Дракула» была калькой чешской лицензии, то в «Ведьмах» от оригинала была взята только музыка, а постановку делал Януш как хореограф и режиссер. Были конфликты, была адская работа. Я играла Фелицию Гэбриэл, праведницу, и из моего рта вылетали и пух и перья…
Еще перед концертом, часов в десять утра, как только приехали, мы с саксофонистом и барабанщиком из «Браво» подошли к сцене итолько стали выставлять инструменты на сцену, как увидели человека в светлой куртке, это был Георгий Гурьянов, ударник из группы «Кино». Он подошел и задал вопрос Федору (нашему саксофонисту): «У вас, говорят, девочка появилась, солистка». А Федя показывает на меня: «Вот она!». Гурьянов спрашивает: «А какие девушка цветы любит?», отвечаю: «Любые белые!». – «Розы подойдут?» – «Подойдут!». Спрашиваю Федора: «А мне что, Цой розы подарит что ли?». Он засмеялся в ответ.
В школе Цоя дразнили чукчей, гопники постоянно на улице приставали. Наверное, поэтому Витя страстно увлекался фильмами с Брюсом Ли. Он всегда хотел быть героем и считал, что одной крови с актером. Мог смотреть их по 10, 20 раз, постоянно показывал сцены оттуда.
От этого Витиного желания песни «Кино» постепенно попсовели. «Мы ждем перемен» он сотворил на потребу публике, после провала с лирической программой на фестивале рок-клуба. Из Цоя вдруг полез “несокрушимый” брюслиечный героизм, и, наверное, с точки зрения стратегии это было правильно. Но «Звезду по имени Солнце» я слушать уже не смог, хотя народ был от нее в восторге. На вопросы “как тебе?”, я махал рукой со словами: «Витя переборщил с просмотрами видео с Брюсом Ли».
У неё на участке росла сортовая конопля выше двух метров, за которой она заботливо ухаживала: пропалывала и поливала. Потом её курили все целый год. Сколько она бы не выпила, сколько бы травы ни скурила и чем бы она ни укололась, сознание работало всегда. Её никогда никуда не заносило, психика у неё была гранитная. Я считал её белой колдуньей, потому что когда она начинала танцевать, вызывала собой ветер. И “Северный ветер мой друг” Борька написал именно про неё.
Моя воинская часть располагалась там же – на шоссе Революции, недалеко от Морозова. Со мной вместе служил Владимир Козлов – очень известный в ту пору ленинградский рок-музыкант («САНКТ-ПЕТЕРБУРГ», «БОЛЬШОЙ ЖЕЛЕЗНЫЙ КОЛОКОЛ», «СОЮЗ ЛЮБИТЕЛЕЙ МУЗЫКИ РОК») и уже тогда – папа Никиты (будущего лидера группы «СЕГОДНЯ НОЧЬЮ»). И мы с Володей бегали в самоволку не только к Андрею Барановскому послушать новые западные диски, но и на Ржевку к Коле Васину, чтобы окунуться там с головой в битломанию.
Людям сто грамм в день, в то время, как ежедневно для генералитета даже в самые трудные дни войны питерский пивной завод варил сто литров пива в день. А нам говорили про Бадаевские склады какие то. Случайно купил толстую книжку 20 лет назад, называется «Архивные документы по Ленинградской Блокаде» — там всё это написано. В девяностых печатали всё что ни попадя, и вот случайно опубликовали секретные, в бывшем, документы. Не какие-то там идиотские измышления наших великих писателей, где детские ножки в студне, а настоящие задокументированные свидетельства. Они страшнее в сто раз… «Блокадная книга» отдыхает. Книжек много написано — но все одна другой хуже, по сравнению с тем, что мне рассказывали мои родители.
Когда я восстановился в университете после службы, то пошел в велосипедную секцию. И однажды, возвращаясь с тренировки, встретил старого школьного знакомого Бориса Гребенщикова.
— Заходи, послушай, мы здесь репетируем, — пригласил Борис.
Выяснилось, что они репетируют в том же здании юридического факультета, где я тренирую ноги для велика. После ударных занятий спортом я частенько забегал в актовый зал, чтоб послушать первый состав «Аквариума». Сева Гаккель пилил на виолончели, на флейте играл Дюша Романов, на ударных — Джордж Гуницкий, бас-гитаристом был Михаил «Фан» Васильев, а на переднем плане от счастья светился Борис с гитарой наперевес. Пару раз я ходил на их тогдашние выступления, но если честно, не был впечатлен. Мне запомнилась только борода Бориса, покрашенная для концерта в зеленый цвет.
На первом вечере памяти Ивана я сыграл «Китайскую» композицию и подумал, что хорошо бы было, чтобы музыка Ивана продолжала жить. На самом деле, он был очень скромным человеком, себя не выпячивал и часто играл в маске. В проекте Yat Kha он надевал обрядовые шаманские маски, а когда мы с ним играли, он опускал на лицо капюшон и надевал черные очки, становился совершенно неузнаваемым человеком-анонимом. Настоящий музыкальный философ.
Опохмелиться после ночного бдения (в поезд «Машина» часто брала с собой сумку с вином и виски, сидели до утра, вели творческие баталии исключительно под стаканчик горячительного) музыканты не успевали, сразу отправлялись на точку репетировать. А когда все было настроено и выверено, группа просто сидела внутри очередного ДК или клуба, курила, травила байки, народ же бесновался снаружи — в зал никого не пускали. Начать раньше было нельзя, по договоренности с директором я приносил документы, которые удостоверяли: этот концерт художественной самодеятельности проводится для ленинградской молодежи ровно в 19.00. Директор площадки записывал наш сейшн как клубное мероприятие, которое он придумал, а мы получали официальную «крышу».
Курехин – тот просто напрямую был связан со всеми основными джазистами: и музыкантами и корифеями. Его двоюродный брат, Артем Блох, будучи пианистом по образованию, переиграл с несчетным количеством джазовых исполнителей того времени. А сколько музыкантов ленинградскому року дал только один ансамбль Голощекина! Даже в среде питерских музыкальных теоретиков все так или иначе были одновременно связаны и с ленинградским роком и с джазом. Понятно, что представители обоих направлений использовали друг-друга на разных этапах, поскольку задачи у них были разными, но взаимопроникновение было сильным, хотя об этом почти не упоминается.
И мы вдруг стали становиться суперзвездами. Жили у Васильева в театре на улице Воровского и были театральными ребятами. Однажды журнал «Театр» вышел с нами на обложке, и во всех киосках «Союзпечать» стоял этот номер на видном месте. Еще музыки никто не слышал, а мы уже стали гиперзнаменитыми людьми. Фото это снимал Андрей Безукладников. Мы проснулись знаменитыми и стали делать хорошие дела – помогать друзьям всячески, их записывать, например, Среднерусскую возвышенность.
Приезжаем, надо как-то расселяться. Все разъехались кто-куда по своим впискам, а мы с Борей поехали к Осетинскому, чтобы всё разузнать по нашим выступлениям. Звоним в дверь, а открывает нам Наташа — первая жена БГ, от которой Алиса — киноартистка. Жила она там. В итоге, когда Артём Троицкий вписал нас всех к себе на «секретную» квартиру, Борис не поехал с нами, а остался жить у Осетинского.
Я уже делал концерты Машины Времени и делал записи на разных площадках по городу, и Кашинский, подрабатывая преподавателем в Доме Юного Техника на Панфилова, 23, рассказал мне про студию, которую построило ЛОМО для озвучивания пионерских фильмов. Там стояли два кинопроектора 16 и 35 мм, магнитофон Комета и усилитель «Солист» с двумя колонками и четырьмя микрофонами 825M. Я пошёл туда, посмотрел, и понял, что могу перетащить свой домашний пульт, собранный из шести кассет НИИРПА, распиленных пополам и установленных в деревянный корпус; микрофонов было полно Нойманов – я их по дешёвке списанными покупал, и МЭЗы, что стояли у меня дома на Исполкомовской.
В совместных пьянках я не участвовал, поэтому у меня к нему, скорее, дружеское отношение, рассказывал я ему всякие шутки-прибаутки, анекдоты, а с человеком надо по-настоящему попить, чтобы понять… А в 1993м году я остановился с употреблением. Иван мне всегда очень нравился, я ему симпатизировал, разногласий с ним не было, работалось очень легко и приятно. Такой альбом сделать – как в космос слетать и наш совместный полет прошел очень хорошо. Иван сделал разные варианты песен, для радио версии он делал покороче, чтобы в формат вписаться. Получился уникальный альбом, я считаю, чуть ли не лучший из того, что я сделал из митьковской музыки.
В основном идеи придумывал Иван. Он владел информацией и навыками работы с компьютером, с сэмплерами, синтезаторами, генераторами, модуляторами, эмуляторами. Я мог подобрать репертуар песен, сделать наложение на различных народных инструментах: ят-ха, варганы, за тексты тоже отвечал я. Бывало так, что Иван давал мне послушать что-то готовое, и я импровизировал в студии. У Андрея Синяева в студии нам выделялось свободное время. Основное время там было занято записью поп-музыки, а нас пускали записываться без денег, на перспективу. Один раз, правда, я рассчитался за студийное время микрофоном «Байердинамик», тогда это было редкостью. У нас были двух-трехчасовые сессии, остальное время мы бродили по Москве, встречались с друзьями Ивана, с Алексеем Борисовым («Ночной проспект»), с разными художниками.
У него была потребность с разными людьми дружить и общаться, но у нас с Ваней всегда было о чем поговорить. Мы говорили о музыке, где есть и доминанты и время и человек (все составляющие философии), как о философии в какой-то мере. Наши разговоры о музыке – это разговоры о жизни в гармоничном ключе.
Начались репетиции. Николай Курьеров играл на гитаре, Михаил Мошков – на барабанах, Михаил Нестеров – на бас-гитаре. (Забегая немного вперед, нужно сказать, что в 1968 году Мишу Нестерова забрали в армию, и его заменил Михаил Черепанцев, студент Московского химико-технологический института.) Анатолий Мошков, брат Михаила, сначала пытался освоить ритм-гитару, но у него это не очень получилась и, в конце концов, он занял место за роялем, но главное – в ходе репетиций выяснилось, что он был обладателем сильного и красивого голоса. Вячеслав Аракелов по семейным обстоятельствам был вынужден уехать из Москвы и вернуться домой, в Волгоград. Но чуть позже в состав группы вошел еще один волгоградец, приехавший учиться в МЭИ, – клавишник Евгений Балакирев.
Когда настало время XII-го Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, в Москву приехали, кроме прочих, рок-группы, зарубежные: Bob Dylan в качестве всемирного же борца за мир, по непроверенным слухам была тайная встреча с «Pink Floyd», на которой кто побывал ли – неведомо, были никому тогда почти неизвестные «Everything But The Girl». Мы играли второе отделение после них в гостинице «Космос». В «Космосе» играть с «Everything But the Girl” на разогреве… Видеть Дилана и «Пудис»… Группа «Цветы»! Лимонад «Марли»! Леонтьев, поющий «Голубое Турецкое рондо» Моцарта.
Кстати об инструментах. У барабанщика Валерия Брусиловского, сменившего Андрея Круглова (яркого и талантливого музыканта) были первые в СССР электронные барабаны – чёрно-белые шестиугольники, на которых он выдавал 10-тиминутные соло во время длинного «космического» инструментала (солисты могли в это время покурить за кулисами). У Игоря – двухгрифная гитара (не считая трёх других) по кличке «мотыга», у Скачкова – ручные клавиши с грифом, как у Дидье Маруани из «Space». Позже, когда на бас пришёл Ваня Ковалёв, его украсил новомодный инструмент без грифа с колками (струны крепились наоборот, сверху вниз), любовно прозванный «обрубком». У меня – первый же в России радиомикрофон «Синхайзер». Световое шоу соответствовало – за «Землянами» по всем краям бескрайней (по Гоголю) нашей страны неизменно следовала тройка фургонов с аппаратом: светом и звуком.
