В намеченный день я под моросящий туман вышел из станции «Ленино» и увидел незабываемую картину: в утреней дымке на некотором возвышении недалеко от метро стоял очень маленький автобус, а к нему несчётными кольцами Ньютона тянулась бесконечная человеческая очередь, по сравнению с которой очередь в Мавзолей казалась дождевым червяком.

Мы воспитывались на западной музыке, и поэтому для нас никакого выбора между Западом и Востоком не существовало – мы были с Западом всегда. «Мифы» ничего нового не изобрели, но у нас был неплохой вкус. Мой хороший друг Сергей Тимофеев, который тоже музыкант и автор песен, он мне часто говорил, что не понимает, как самая простая песня у «Мифов» всегда сделана по «фирме». И это так и есть, но добивались мы этого не специально. Мы при сочинении собственных песен не «снимали» для этого западные аналоги, у нас это всё происходило само собой.

Первый раз я их увидел, когда Берт (Олег Тарасов) устроил концерт в МАМИ, рядом с нашим теперешним складом («Отделения ВЫХОД»). Там была аудитория, куда пришло человек тридцать народа. Ребята честно выступали. Егор яростно рубился, а Янка смотрела в зал, и мы с ней несколько раз глазами встречались. Потом мы им устроили квартирник на Красногвардейской, где были и Егор, и Янка. Запись Егора у меня потом кто-то украл, а запись Янки осталась, и мы через несколько лет её издали под названием «Красногвардейская». После концерта мы выпивали -закусывали, и всё было прекрасно. Потом вдруг «бац!», разведенный только что спирт, который охлаждался в бутылке под холодной водой, загадочно исчез – кто-то эту бутылку умыкнул.

Получив техническое образование, он закончил Лондонскую Королевскую Академию Файнарта, которую заканчивали ребята из «Queen» и некоторые другие музыканты. Он, когда нас послушал, сказал, что наша музыка наиболее близка к «Talkin Heads», потом уже, на гастролях в Америке про нас говорили, что мы – «русский «Токин Хедс». Но если изучать нашу команду, можно понять, что у нас нет четкого ритма в композициях. Саша Липницкий играл на гитаре довольно своеобразно и коряво, с чем Леша Павлов, барабанщик, который играл очень хорошо, боролся как мог. Лелик Бортничук тоже на своей гитаре бегал взад-вперед, то замедляясь, то ускоряясь, Петр тоже играл оригинально, правда вполне ритмично, так что мы с Павловым удержать весь этот поток не могли. Брайн сказал нам: «Вам нужен ритм, – «чуки-чуки»! Вам нужен гитарист».

Егор Летов скрывался от ментов у меня дома. Он познакомился с Цоем, но крепко подружился лишь с АукцЫоном. Все остальные его сторонились, общаться с ним было очень стрёмно. Свинья по сравнению с ним был совершенно безобиден. Он был как бы политик, и все стремались. ГРОБ сыграли концерт в Рок-клубе, и публика была от них сильно в шоке. Правда, концерт был не очень удачный. Звук был очень жёсткий – не такой лояльный, как в его номерных альбомах. Тогда они выдали какой-то нойз, и песни все новые, но не было известных мне хитов.

Американская или ливерпульская девушка для меня была пределом мечтаний. Одну я увидел один раз в жизни на улице в Ливерпуле. Я шёл по Ливерпулю, она бросилась на меня, поцеловала, и побежала дальше, потому что у меня на груди было написано «All you need is love». Это было лет двадцать назад, но я помню это до сих пор. Она произвела на меня самое сильное впечатление. Если бы у меня был выбор, если бы правильно расположились пути Господни, может быть с ней я бы сошёлся.

Когда я восстановился в университете после службы, то пошел в велосипедную секцию. И однажды, возвращаясь с тренировки, встретил старого школьного знакомого Бориса Гребенщикова.
— Заходи, послушай, мы здесь репетируем, — пригласил Борис.
Выяснилось, что они репетируют в том же здании юридического факультета, где я тренирую ноги для велика. После ударных занятий спортом я частенько забегал в актовый зал, чтоб послушать первый состав «Аквариума». Сева Гаккель пилил на виолончели, на флейте играл Дюша Романов, на ударных — Джордж Гуницкий, бас-гитаристом был Михаил «Фан» Васильев, а на переднем плане от счастья светился Борис с гитарой наперевес. Пару раз я ходил на их тогдашние выступления, но если честно, не был впечатлен. Мне запомнилась только борода Бориса, покрашенная для концерта в зеленый цвет.

Приезжаем, надо как-то расселяться. Все разъехались кто-куда по своим впискам, а мы с Борей поехали к Осетинскому, чтобы всё разузнать по нашим выступлениям. Звоним в дверь, а открывает нам Наташа — первая жена БГ, от которой Алиса — киноартистка. Жила она там. В итоге, когда Артём Троицкий вписал нас всех к себе на «секретную» квартиру, Борис не поехал с нами, а остался жить у Осетинского.

И Шаляпин и Вертинский выражают пренебрежение к Лещенко, но с какой разницей! Видно, что Вертинского Лещенко очень сильно раздражает. Несмотря на незатейливость его «глупых песенок», в 30-ые годы они, пожалуй, стали популярнее грустных песенок Вертинского. И внезапное решение Вертинского покинуть Европу, с которой был связан самый лучший период его эмигрантской жизни, возможно, связано именно с этим раздражением. В 1933-ем Вертинский отправился покорять Америку, там ему не понравилось, однако, он и не думает возвращаться обратно и едет в Китай. Почему же всё-таки Вертинский разменял Париж на Шанхай?

С Майком было труднее – и легче! Он был ещё неопытен, неизвестен, иногда выходил на концертах «Аквариума» на разогрев, не считался звездой или даже фигурой первого плана. Он вообще был не из рока. В нём не было хитрости, плебейской зависти, агрессивной обиды на весь мир. У него была подлинная деликатность. Он много читал, переводил, перевёл потом знаменитую книгу Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Почти все его тексты – эстетские. «Веничка на кухне…» – абсолютно эстетский текст. Я приписал туда торжественную коду, которую Майк пел «алла бреве». Даже «Открой бутылку, треснем зелья»… – этот, по моему, его наиболее пронзительный в своей чудесной искренности текст, никакого отношения к року и «ансамблям» не имеет. Он мог быть русским Жаком Брелем, но, увы, в тогдашней России барды не выживали финансово. Тогда в рок-тусовке пинать бардов было – святое дело. Я уговаривал Майка петь одному, но он не смог вырваться из цепких рук соратников-собутыльников, прилипших к его славе.

Программа была показана несколько раз после фестиваля, отсняты клипы на “Буги-вуги – каждый день”, где девушек ещё добавили для ажитации и танцев (Юля, великолепная гимнастка, волевым усилием освоившая хореографический французский язык), и “Марию” – не сохранившийся шедевр регионального телевидения. Казалось, всё идёт к успеху, гастролям, альбомам – будням славы… Нам казалось – мы изменим этот мир, в то время как менялись мы сами…

С того дня началась наша дружба с Майком, разраставшаяся как снежный ком благодаря частым встречам, прогулкам по городу, поездкам к Васину, который жил тогда на Ржевке, и посещения его коммунального музея приравнивались к полярной экспедиции, и бесконечным беседам. Мы напивались белым и красным вином и упивались разговорами об услышанном и прочитанном. Линялая роскошь декораций дворов, садов и парков Питера как нельзя более удачно оттеняла изысканность наших бесед, пересыпаемых цитатами и восторгами, а неспешное течение каналов при блеске клонящегося к закату солнца, отражаемого бледно-жёлтыми, терракотовыми и нефритовыми плоскостями зданий, способствовало их продлеваемости.

Открыв дверь в ванную, я застал идиллическую картину: Майк, рассеянно кивая головой, полуприсел на край ванной и с внимательным видом слушал пылкие излияния незнакомца, а на краешке стиральной машины расположились аж две бутылки коньяка и пара лимонов: для того города и того времени – целое богатство! Одна из бутылок была уже порядком опорожнена, и я, естественно, присоединился к процессу выпивания.
Осчастливленный и просветленный нами ортодокс долго еще развивал тему еврейского вопроса (которого, как известно, нет), потом несколько притомился, сник, замолчал и исчез, оставив нам обкусанный лимон и непочатую бутылку коньяка.

«Пиво бывает только двух сортов: хорошее и очень хорошее» – таким образом определил наше отношение к древнему напитку Паркетыч. Правда, это касалось исключительно пивного качества, а что вот касается способов упаковки напитка, то теперь эмпирическим путем нами было выяснено и установлено, что пиво бывает не только бочковым, баночным или бутылочным, но даже и мешочным.

К шасси я шел, как на казнь; проводил по стойке пальцем (масло там всегда есть), возвращался к трапу и с обреченным видом демонстрировал блестящий указующий перст Майку и всем прочим любопытствующим, коих в этот момент насчитывалось уже немало. Майк внимательно изучал замасленный палец и после осмотра резюмировал:
– Мне очень странно, что ЭТО случается с нами постоянно, причем, не совсем по нашей вине: то крылья вот-вот отвалятся (кончики крыльев всегда подрагивают); то при посадке трясет так, что того и гляди йероплан с полосы слетит (а при посадке всегда чуть потряхивает); то еще что-нибудь…

Как-то Саша Липницкий договорился с Брайаном Ино об издании в России “OPALовского” альбома “Звуков Му”. Уже хлебнув много всякого разного с российскими музыкантами и прожив достаточно долго в Ленинграде, Ино ни на какие деньги не претендовал, просил только договориться между собой. А вот, как раз, это и было самым сложным. Я был готов удовлетворить и группу и Петра: мне казалось, что надо прорваться сквозь этот тяжелый бред, а определить, кто, сколько получит – это уже дело техники.

Андрей Владимирович Тропилло никогда ничего не выбрасывал. У него в доме был замечательный подвал, который он каким-то чудом сумел подмять под себя, и хранил там всякие деревяшки, фрагменты металлических изделий, старые ламповые приборы, какие-то трубы. Говорят, он хранил в этом подвале станок для нарезания грампластинок на костях. Он мог изготовить всё из ничего. Поэтому всегда и везде Тропилло со всего свинчивал всё, что отвинчивалось.

Нельзя сказать, что Майка недооценили, что умер он в безвестности — это совсем не так. Более того, отечественный рок невозможно представить без «Зоопарка», потому что песни Майка выдержали испытание временем. Просто мы привыкаем к классике и не очень обращаем на нее внимание, зная, что она здесь, рядом, «под рукой», и никуда не денется. Да и жил Майк такой сумбурной, чересчур, пожалуй, рок-н-ролльной жизнью, казалось, будто бы и не задумывался он особенно о завтрашнем дне. Жил без претензий, внутри, никому не навязываясь и не афишируя собственную персону, хотя имел для этого основания не в меньшей степени, чем другие наши фронтмены.