Головин неоднократно бывал у меня дома. Последний раз, когда мы с ним виделись, в домашней обстановке я спел свою песню – такой экспромт на сонеты Шекспира с намёком на кантри музыку – то есть такой адский замес на русском языке. Песня называлась Любовь И Фантазия, и ему она так понравилось, что он меня просто расцеловал.

Я пришел на худсовет, они мою кандидатуру рассматривали, Опрятная говорит – вот видите, показывая на мои рекомендательные письма от Липницкого и Шумова – это люди все известные, давайте его брать. И это несмотря на то что она мне задала провокационный вопрос, что мол ты любишь Аквариум, Зоопарк, питерских, то есть в вину мне это ставила, а я ей сказал, что мы всех любим, мы тиражируем записи на весь Советский Союз, что мы их вообще всех раскрутили, и что до этого пустыня была. Опрятная говорит – ну ладно, но теперь тебе придется с другими группами заниматься, на что я сказал, что мне все равно, что чем больше, тем мне лучше.

И сколько бы мы не пели, если мы не затрагиваем определенные мышечные движения, то работаем только с эстетикой. Нам нравились «Песняры», мы их слушали, но когда ставили «Битлз» или «Лед Цеппелин», башню сносило совсем по-другому. Теперь понятно, что «Песняры» работали в большей степени в зоне эстетики, а музыка «Битлов» и «Цеппелинов» обращалась к животному нашему началу. Слушая музыку человек, имеющий достаточно расширенную сферу эстетического восприятия, сам вводит себя в состояние транса, самогипноза. Песни – это самое простое средство на время отключить свое «суперэго», переорганизовать нейроны на акт медитации. За это наш бортовой компьютер выдает нам бонус в виде амфитаминовой либо опиатной группы химических соединений, нас «вштыривает» или нам становится просто хорошо.

Самый жуткий концерт был в зале тон-студии на Мосфильме. Там перед нами играл Розенбаум и нас вызвали играть для местной мосфильмовской публики после него, как некий «цимес». Местная публика вся соплями изливала по поводу Розенбаума, а Розенбаум сидел уже пьяный и отвечал на записки из зала и ждал, когда ему настанет время ехать на питерский поезд «Красная звезда». И тут Дмитрий Александрович послал Розенбауму записку, в стиле «А пошел ты, парень, на!», ведь мы уже давно ждали своего выступления, и надо было прекратить дебаты. Розенбаум начал читать, поперхнулся написанным, встал и ушел. Мы начали играть «Галя, гуляй», и все две тысячи человек публики вышли и осталось человек десять, в основном звукооператоры и приглашающая сторона.

Там же собралось некоторое количество музыкальной аппаратуры и тут позвонил Вовка Рацкевич и сказал, что есть такая группа «Центр» с Васей Шумовым во главе и они хотят записать альбом. У меня был магнитофон, синтезаторы и ритм-машинки и ребята хотели попробовать записать электронный альбом без живого барабанщика. Я был всегда на стороне электроники и к тому времени у меня во владении были «PolyMoog», «Hohner Clavinet» и собрана небольшая студия. В запасе был также набор песен, они сами по себе рождались, это были даже скорее не песни, а короткие зарисовки, речевки и частушки. Тогда было принято распространять записи через пиратов, которые торговали магнитными катушками и в нашем случае они могли даже денег дать за наши альбомы. Я подумал, что если это не работа в ящик, будет выход, надо делать!

Очередной новаторский эксперимент Владимира Рацкевича – Contemporary Guitar Fest. В руках участников фестиваля Gитара превращается в нечто совершенно новое и необычное. Создаваемая музыка являет собой набор странных электронных звуков, которые трудно понять при первом прослушивании, а как во все это вплетаются Gитары, является загадкой глобального эксперимента. Все артисты показывают удивительное стремление играть на Gитаре с […]

После появления «черного списка» запрещенных групп, я переименовал «Рубиновую Атаку» в «Цитадель», потом прошел еще один запрет и я переделал название на «Теннис», потом сделал компанию под названием «Вектор». Приходилось заниматься подобным слаломом, чтобы не влететь, потому что регулярно возникали вопросы: «Получаете ли вы деньги?», частным предпринимательством заниматься было нельзя. Это было криминально.

Что нас отличало от всех групп в Москве, которые точно выучивали и копировали композиции. Это продолжалось несколько лет, а потом пошли бесконечные метаморфозы: менялись музыканты, менялись инструменты, менялась музыка, все менялось. Однако, базой оставался биг-бит, «Битлз», «Кинкс», «Дорс», «Роллинг Стоунз» с ритмэндблюзом, дальше повлиял на нас Джими Хендрикс и психоделическая хипповая история. У нас был очень неплохой вокалист и бас-гитарист одновременно – Сергей Ляшенко с шикарным голосом, до его прихода мы играли исключительно инструментальную музыку, включая «surf» в стиле «The Shadows».

На первом вечере памяти Ивана я сыграл «Китайскую» композицию и подумал, что хорошо бы было, чтобы музыка Ивана продолжала жить. На самом деле, он был очень скромным человеком, себя не выпячивал и часто играл в маске. В проекте Yat Kha он надевал обрядовые шаманские маски, а когда мы с ним играли, он опускал на лицо капюшон и надевал черные очки, становился совершенно неузнаваемым человеком-анонимом. Настоящий музыкальный философ.

После того, как мы попали в эту тусовку, у нас сильно изменилась психология. Мы ощутили, что мы – не такие, как все. Последние десять лет я старался избавиться от ощущения, что я – не такой, как все. Надо быть скромнее, потому что я общался с такими талантливыми людьми, как, например, Юрий Шевчук или Жора Ордановский. И если они – такие, как все, значит, и я – такой, как все. Не надо эту гордыню! Но тогда мы решили, что мы – не такие, как все. Что наш мир – рок. И сообразно этому строились наши жизненные планы. При этом никто даже не представлял себе, куда мы лезем. Мы не понимали той системы, в которой жили. Мы были абсолютно свободны.

Каждый понедельник заседало правление, на котором заслушивался отчет ответственного за вечер, проводился разбор ошибок, ставилась оценка, высказывались замечания и пожелания, обсуждался сценарий на предстоящую неделю, решался вопрос, кого из музыкантов можно пригласить и сколько им заплатить. Подводя итоги минувшей недели, и обсуждая планы на будущее, ребята спорили до хрипоты, и заседание частенько заканчивалось далеко за полночь. Что же оценивалось проверяющими, и какие могли быть «ошибки», из-за которых факультет лишали права проводить вечера в «Кофейне»?

«Господи, ну зачем я ляпнул про «настоящий рок-н-ролл»!» – сокрушался позже Минаев. Душа у певца, конечно, ушла в пятки, но тут уж пришлось соответствовать сказанному и исполнить рок-н-ролл, по-настоящему отрываясь. «Ну и чего ты орал, как резаный, когда мы рок-н-ролл исполняли?» – поинтересовался гитарист у певца по дороге со сцены в гримерку. «Да в мониторах ничего не было слышно», – ответил Сергей.

Но больше всего начальство волновали не деньги, а тексты песен, которые часто не соответствовали требованиям «взрослого» населения, поэтому и райком комсомола, и наше «мосэнерговское» начальство часто бывали очень недовольны. Например, когда Андрюша Макаревич спел песню «Если бы я был миллионером», начальство устроило мне настоящую проработку: «У меня такое ощущение, что вы никогда не слушаете слова, которые идут со сцены! – выговаривал мне наш куратор Леонов. – Послушайте, о чем они поют! Это же ужасно! Как вообще советский мальчик может такую мысль держать в голове?!»

После концерта мы, организаторы, еще долго сидели наверху, в том фойе, где стоял рояль. Зажигали свечи и просто разговаривали. А как же?! Надо же поделиться впечатлениями, поговорить. Интересные были посиделки. Ничем не хуже, чем сами концерты, потому что мы там и стихи читали, и песни пели. Расходились мы уже далеко за полночь. А бывало, что шли через «Бухарест» ко мне продолжать. «Бухарест» – так назывался ресторан на Балчуге. У меня там мама работала в бухгалтерии, поэтому мы подходили с заднего хода и у буфетчицы покупали водку. А закуска дома всегда найдется…»

Некая гипотетическая задача российской электроники в итоге сводится к тому, что бы органично и эффективно соединить свой интеллектуальный потенциал с культом технологии. С другой стороны, для местных музыкантов, имеет смысл, эффективно преодолеть некоторую технологическую зависимость, или даже ущербность, в пользу творческой свободы, умственной раскрепощенности и независимости от различных клише и пресловутых международных стандартов. Именно тогда, на мой взгляд, возможен интересный результат, который сможет абсорбировать в себе все многообразие и глубину российского «культурного хаоса» и, в то же время, оказать существенное влияние на общемировые творческие процессы.

С другой стороны, в России уже давно накоплен богатый опыт по проведению всевозможных международных фестивалей, конференций, семинаров и прочих форумов. Хотелось бы эффективно применить этот опыт в сфере все той же электроники. Общение и сотрудничество с коллегами из-за рубежа, контакт между ветеранами и молодежью, продуктивный обмен идеями, смотр технических новинок и достижений – все это могло бы способствовать творческому росту наших музыкантов и превращению российской электроники – в частности, и экспериментальной музыки – в целом, – в самостоятельный, интересный и, главное, влиятельный компонент мирового аудиопространства.

Первый концерт группы «Второе дыхание» в составе Игорь Дегтярюк (гитара, вокал), Николай Ширяев (бас), Максим Капитановский (барабаны) состоялся в ДК «Энергетик» 12 октября 1971 года. «Второе Дыхание» специализировалось на композициях Джими Хендрикса, музыка которого была некоей антитезой общему настроению. «Это от Дегтярюка пошло, он как-то проникся творчеством Хендрикса, – говорит Коля. – Я же больше довлел к музыке соул, мне уже в те годы ритмическая основа Хендрикса, в которой все немного расплывчато, не очень нравилась. Но, конечно, это был протест. Можно сказать, что в этом заключалось веление времени».