Когда-то давным-давно была такая замечательная группа Смещение. И пела в этой группе замечательная певица Алеся Троянская. Таких, как говорят, сейчас уже не бывает …
КОГДА-ТО ДАВНЫМ-ДАВНО БЫЛА ТАКАЯ ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ГРУППА “СМЕЩЕНИЕ”. И ПЕЛА В ЭТОЙ ГРУППЕ ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ПЕВИЦА АЛЕСЯ ТРОЯНСКАЯ. ТАКИХ, КАК ГОВОРЯТ, СЕЙЧАС УЖЕ НЕ БЫВАЕТ. ПРОЖИЛА ГРУППА “СМЕЩЕНИЕ” СОВСЕМ НЕДОЛГО, ГОДА ПОЛТОРА, ГДЕ-ТО В САМОМ НАЧАЛЕ 80-Х. ЗАПИСЕЙ ОНА НИКАКИХ НЕ ОСТАВИЛА И СОХРАНИЛАСЬ РАЗВЕ ЧТО В ПАМЯТИ НАРОДНОЙ. ПЕВИЦА АЛЕСЯ ТРОЯНСКАЯ ПОСЛЕ РАСПАДА ГРУППЫ ДОЛГО БОЛЕЛА, ПОТОМ, УЖЕ В СЕРЕДИНЕ 90-Х, ПОЧУВСТВОВАВ СЕБЯ ЛУЧШЕ, СОБРАЛА НОВЫЙ СОСТАВ И ПРИСТУПИЛА К РЕПЕТИЦИЯМ В КЛУБЕ “СЕКСТОН”. НО ЕДВА РАБОТА НАД НОВОЙ ПРОГРАММОЙ БЫЛА ЗАКОНЧЕНА, ОНА УМЕРЛА. СЛУЧИЛОСЬ ЭТО В ИЮНЕ 1995 ГОДА. ТЕМ НЕ МЕНЕЕ Я СУМЕЛ ДВАЖДЫ УСЛЫШАТЬ АЛЕСЮ: ОДИН РАЗ НА РЕПЕТИЦИИ, ВТОРОЙ РАЗ – НА ФЕСТИВАЛЕ ПАМЯТИ ЯНКИ ДЯГИЛЕВОЙ ТАМ ЖЕ В “СЕКСТОНЕ”, И ГОТОВ ПОДТВЕРДИТЬ: ВТОРОЙ ТАКОЙ ПЕВИЦЫ У НАС НЕ БЫЛО И НЕТ. ДРУГИЕ ЕСТЬ, И ЛУЧШЕ, И ХУЖЕ, А ВТОРОЙ ТАКОЙ НЕТ. ПОЭТОМУ, КОГДА ВЫЯСНИЛОСЬ, ЧТО ЛИДЕР ГРУППЫ “МАСТЕР” АЛИК ГРАНОВСКИЙ И ЕГО ДРУГ И ИЗВЕСТНЫЙ ЗВУКОРЕЖИССЕР АНДРЕЙ КРУСТЕР – ЭТО ИМЕННО ТЕ ЛЮДИ, ЧТО СОЗДАЛИ “СМЕЩЕНИЕ” И НАШЛИ АЛЕСЮ, ТО ДАЖЕ ДЛЯ МЕНЯ, УЖЕ ПРИВЫКШЕМУ НИЧЕМУ НЕ УДИВЛЯТЬСЯ, НАША ВСТРЕЧА ПРИОБРЕЛА ЧЕРТЫ МИСТИКИ…
Мы долго шли по Черемушкам, пока не остановились возле утонувшего в тополях пятиэтажного, хрущевских времен, дома.
“Вот это – флэт, – сказал Крустер. – Вокруг музыкантов всегда существовали люди, свои чуваки, которые не играли, но слушали музыку и пытались с нами дружить. И у них были квартиры, где можно присесть и общаться! Ведь нельзя же сидеть в подъезде, да и на улице зимой ты не будешь стоять”.
АЛИК: “Нам нужно было общение, мы пытались встречаться, не столько даже для того, чтобы трахаться, сколько просто общаться, разговаривать о музыке”.
КРУСТЕР: “Вообще с флэтами связано множество самых фантастических историй. Был на Каширской флэт, который назывался “Болото”. Так назвал его я, потому что люди, которые туда приезжали, оставались там, будто их болото засасывало. Был интересный случай: однажды утром приехал человек, который работал на стройке бригадиром: “Алик! Крустер! почему вы такие небритые, почему у вас здесь гора немытой посуды, почему вы ничего не делаете?!” Он был такой жизнерадостный, у него недавно ребенок родился. И начал он бегать, убирать квартиру, выносить бутылки. Я говорю: “Ладно-ладно, посмотрим, что дальше будет!” Через неделю – с такой же щетиной, как и мы. Алик рассказывал, как один его знакомый пошел мусор выносить и вернулся домой через три месяца. А тут человек в гости заехал, да так и остался месяца на два, не вернулся домой, а в итоге и с женой развелся!..”
АЛИК (пока мы поднимаемся по лестнице на пятый этаж): “А здесь живет наш старый друг Юра Камышников”.
КРУСТЕР: “Мы познакомились с ним, когда у нас с Аликом еще не было группы и мы, чтобы день проходил быстрей, играя на коленках, просто напевали песни. Почему у нас с Аликом потом в нашей группе такая сыгранность получилась? А потому что мы с ним, постоянно находясь вместе, напевая и подыгрывая себе, стуча по коленкам, репетировали”.
Крустер нажал кнопку звонка, и дверь тотчас же отворилась, будто Юра специально ждал нас за ней. Мы вошли в комнату, небольшую и, по иным меркам, невзрачную, зато она полностью отвечала любым претензиям настоящего меломана: высококлассный музыкальный центр, несколько стопок компактов с рок-классикой, гитары в углу, тахта – все нужное и ничего лишнего. Юра придвинул к тахте журнальный столик, на котором мы разложили нашу нехитрую снедь. Истории из прежней жизни полились рекой еще на лестнице, и когда был включен на запись диктофон, музыканты были уже захвачены воспоминаниями.
АЛИК: “Это было еще не “Смещение”, у нас уже были готовы текст и мелодии, но не было вокалиста и барабанщика”.
КРУСТЕР: “И сели мы на квартире у Юры, и стали думать, кого взять”.
– Какой это был уже год?
АЛИК: “Это уже начался 1980год”.
КРУСТЕР: “Олимпиада – это очень ответственный момент: людей пачками увозили из Москвы, а кого могли посадить – посадили”.
АЛИК: “Очистили Москву”.
КРУСТЕР: “А мы выжили! Нас даже не особо… Охоту на нас тогда еще не объявили. Тогда же я познакомился со своей будущей женой Любой, и мы до сих пор живем и радуемся!..”
АЛИК: “После долгих споров мы остановились на нашем старом барабанщике, игравшем еще в “Млечном Пути”, Сергее Шелудченко”.
КРУСТЕР: “Его звали “Шелл”. Вообще-то все его называли просто Шелуденком, но “Шелуденок” – это как-то обидно звучит, поэтому он просил называть его – “Шелл”.
И еще у нас был приятель Роман Амиридис. (В 1988-87 годах он играл в “СВ”- Прим. В.М.) Опять же все как связано! Наш барабанщик Сергей Шелудченко жил на Шаболовской, а около него как раз жил и Роман Амиридис, и мы стали все дружить.
АЛИК: “По тому времени все музыканты такого плана были так или иначе знакомы друг с другом, паутина такая как бы была.”
КРУСТЕР: “А мама этого Романа Амиридиса имела некоторое отношение к эстраде, и она видела, что мы занимаемся, репетируем, играем, хотя у нас с Аликом было одно направление, а наш товарищ Роман, он был симпатичный парень и больше старался произвести впечатление на девочек”.
АЛИК: “Он музыкальный, конечно, парень, но в нем больше было понта.”
КРУСТЕР: Он был младше нас и смотрел на нас открыв рот. Но благодаря его маме мы поехали в Саратов, а там в филармонии тогда работал “Интеграл”. Но мы сыграли, и директор филармонии сказал, что мы понравились: “Делайте что хотите, бейтесь головами, лишь бы на вас ломился народ!” То есть делайте альтернативный “Интеграл”.
– Там была проблема с “Интегралом”. Они поссорились с местным обкомом партии и вынуждены были полгода колесить по Поволжью с концертами, не заезжая домой, чтобы ненароком не навлечь новой разборки. Поэтому Саратовская филармония и пыталась найти им замену.
КРУСТЕР: “В итоге мы сыграли что-то, и нужно было оставаться репетировать, искать вокалистов, но мы не знали, кого мы хотим пригласить, такого человека пока не было. И фактически отрепетированных вещей-то у нас с Аликом было всего лишь одна или две. А с Романом – и вовсе ничего. Мы просто сыграли там что-то типа джема, какую-то композицию на полчаса, но директор филармонии выскочил тогда из зала с криком: “Вот это то, что надо!” Помнишь, Алик? Так что мы сказали, что мы можем, конечно, но надо подождать. Но в этот вечер наш Сергей Шелудченко позвонил домой, жена ему начала плакаться, что все ее обижают, он схватил все свои “кадушки” и уехал”.
АЛИК: “И нам тоже ничего не оставалось делать, как уехать домой”.
КРУСТЕР: “Директор этот нам потом постоянно звонил, пытался выписать обратно в Саратов. Но мы уехали и, наверное, к счастью!”
АЛИК: “Но по возвращении в Москву перед нами в полный рост встала проблема поиска вокалиста. Андрей, конечно, пел, но не так, как было нужно на самом деле, потому что в песнях есть какие-то места, где нужно показать голос… К тому же у меня была большая проблема: мы репетировали сложную музыку со сложными оборотами, и, когда что-то не получалось, я бывал очень нервным и постоянно на Ромика орал и почему-то страшно бесился, когда у него что-то не получалось”.
КРУСТЕР: “Ромик, когда чего-то не понимал, просто зацикливался на этом”.
АЛИК: “С Андреем у нас никогда не было проблем, мы с ним решали все это очень просто. Все эти аранжировки соприкасались с нашей жизнью – какой была наша жизнь, такими были и наши аранжировки. Ведь сложность – это понятие относительное, если все сделано логично, если одно переходит в другое и если у человека правильно работают мозги, то нет проблем запомнить какие-то размеры – четыре четверти, потом – пять восьмых, затем – три четверти. Мы играли не так, как все сейчас играют: как начали, так и закончили. Нет, мы постоянно изменяли характер, ритм и тональность импровизаций, и когда мы оттуда сможем выйти, мы наперед не знали. Конечно, у нас были какие-то потайные ходы и мы поглядывали друг на друга: “Все! Уходим!” – и переходили на какой-нибудь запасной ход, а потом – опять на тему. Мы исполняли куплет, припев, а потом уходили в разные поиски минут на 15-20, где совершенно шизели, – и только потом возвращались”.
КРУСТЕР: “Пионеры, как говорится, несмотря на трудности и опасности, вовремя пришли к обеду…”
АЛИК: “Это действительно было приключением”.
КРУСТЕР: “Вообще это очень трудно: одновременно петь и играть, особенно ту музыку, где у нас было невозможное число ходов”.
АЛИК: “И мы начали просматривать вокалистов и снова никого не нашли”.
КРУСТЕР: “А просто вокалисты в то время пытались быть или Яном Гилланом, или Робертом Плантом – и все”.
АЛИК: “Однажды я ездил на базу к группе “Волшебные Сумерки”, где пел Артур Беркут, а Володя Холстинин играл на гитаре. Я подошел к Артуру и говорю: “Ты клево поешь. Давай, если хочешь, ты будешь у нас работать!” Он говорит: “Да, я хочу, я буду у вас вокалистом”. И мы договорились, что созвонимся. Но в то время как раз организовывался “Автограф”, и Артур ушел туда, потому что на тот момент “Автограф” был официальной и стабильной группой. Там все было конкретно, а у нас рокенрол продолжался, а настоящий рокенрол – он неконкретный и может изменяться каждую секунду”.
КРУСТЕР: “В настоящем рокенроле никакой стабильности быть не может”.
АЛИК: “И здесь один мой приятель…”
КРУСТЕР: “Подожди, мы, конечно, ищем вокалиста, но репетировать-то было негде, потому что со старой базы на Моспочтамте мы к тому времени должны были почему-то съехать. И наши друзья – Юра и Костя Пиночет – стали искать нам базу. Костя Пиночет позвонил однажды и говорит: “Я устраиваюсь работать сторожем на заброшенный мясокомбинат, и там ночами можно будет репетировать”. Этот мясокомбинат находился в Сетуни: стены заводские, колючей проволокой огороженные, а сзади него – крематорий и болото…”
АЛИК: “И еще кольцевая дорога рядом…”
КРУСТЕР: “Атмосфера там была такая, будто смотришь “Сталкер” или “Хеллрейзер”. Печи стоят с открытыми заслонками, а внутри – цепи и крюки, на которых мясные туши коптились”.
АЛИК: “Под ними – стоки кровяные, а сами крюки – не чистое железо, а с остатками мяса. И крысы огромные!”
КРУСТЕР: “А дорога, которая шла мимо этого мясокомбината, была правительственной, по ней Брежнева возили. А мы привезли туда колонки, поставили в актовый зал аппаратуру и начали там по ночам репетировать. Днем там показываться было не в кайф, потому что днем там ходили милицейские посты и как бы охраняли, а по ночам дежурили наши сторожа. И вот ночью вся наша аппаратура перевозилась на этот мясокомбинат на синих грузовиках, на боках которых было написано “Моспочта”. И что могли подумать люди, которые охраняли эту правительственную трассу? Что там происходит? Что за люди там ходят с футлярами, похожими на ружейные? И в итоге они начали за нами сечь…”
– Короче, вас там повязали?
КРУСТЕР: “Нет, повязали не нас, а тех, что разгружали аппаратуру. Конечно, охранники решили, что они собираются совершить теракт против генерального секретаря. А мы там просто репетировали и многое сделали из нашей программы…
Итак, мы искали вокалиста, и наш приятель, авангардный художник Сергей Шутов однажды сказал: “У меня есть одна девочка, которая поет, как Роберт Плант.” – “Да нет, – ответил я. – Такого не может быть!” – “А почему нет?! Женский вокал – это же необычно!”
АЛИК: “А то, что необычно, для нас всегда было особенно ценно. Мы собрались и поехали к этой девочке: я, Андрей и Шутов”.
КРУСТЕР: “По-моему, это она приехала к нам?”
АЛИК: “Нет, это было уже потом”.
КРУСТЕР: “Хм, значит, ты ездил первый раз к ней без меня”.
АЛИК: “Она взяла гитару и спела несколько песен из “Лед Зеппелин”, какой-то блюз, и я понял, что в ней действительно что-то есть. А некоторое время спустя она приехала сюда, к Юре, и мы устроили ей особый просмотр, взяли акустическую гитару, бас “Рекенбеккер”, познакомили ее с нашим репертуаром, и она попробовала что-то сделать. И у нее получилось!”
КРУСТЕР: Итак, Алеся Троянская. Мы ее звали Лужайка.
АЛИК: На самом деле она – и не Алеся, конечно, и не Лужайка. Ее звали Галя, а фамилия у нее была, кажется, Карякина. Троянской она называла себя по фамилии мужа. У нее был ребенок, только об этом никто не знал. Он жил у бабушки с дедушкой по отцу, а ее даже не подпускали к нему. У нее были проблемы, так как она то и дело пропадала, пускаясь в запой. Мать же к тому времени Алеси умерла. А Лужайкой мы ее прозвали потому, что она все время пела песню: “Ах, зачем я не лужайка, ах, почему не василек?” И мы очень удивлялись, когда кто-то из ее друзей-хиппи называл ее Алесей: какая Алеся, если ее зовут Лужайкой?”
КРУСТЕР: “У нее была двухкомнатная квартира недалеко от Курского вокзала. Но это была не просто квартира, это был настоящий рассадник хиппи. Минимум от 10 до 20 людей жило там ежедневно. Кто проезжает через Москву, все идут к Троянской. И когда мы там появились, то начали все это постепенно очищать. Лужайка нам была нужна, чтобы заниматься, а там ее то напоят, то еще что-нибудь с ней сделают”.
АЛИК: “Она, как хозяйка флэта, вынуждена была напиваться самой первой и – главное – со всеми гостями. Приезжают какие-нибудь гости из Сибири или Прибалтики и обязательно с собой привозят портвейна или кокнара”.
КРУСТЕР: “Это было главной задачей – вырубить хозяина флэта, чтобы самим остаться ночевать. У ней еще на кухне, я помню, жил цыпленок. Над его коробкой постоянно горела 60-ваттная лампочка без абажура, и вместо хлебных крошек в миске лежала огромная обглоданная кость. Вся квартира была разрисована. И жил там еще ее защитник, или бойфрэнд…”
АЛИК: “Ну, какой он был бой-френд? Он был младшее ее лет на 10, и он ее просто боготворил и все для нее делал!”
КРУСТЕР: “Звали его Миша, а кличка у него была – Реалист. Он вместе с кучей друзей работал в Кукольном театре на Бауманской”.
АЛИК: “А кроме того, что она пела, она была еще мим, так как в свое время она работала в театре пантомимы, представляла какие-то миниатюры, свободно могла сесть на шпагат или встать на “мостик”.
КРУСТЕР: “Да, она была очень пластичной девушкой, но, откровенно говоря, нельзя сказать, чтобы она была очень красивой”.
АЛИК: “Но она была очень обаятельной, она не лезла за словом в карман, она всегда старалась быть в центре внимания. Она привлекала, хотя у нее были проблемы с внешностью, с ногтями, которые не полностью на пальцах были, а наполовину. Но она цепляла всех и невозможно было избавиться от ее энергии”.
КРУСТЕР: “И когда мы начали репетировать, она с корнями ушла в наше движение, в нашу музыку, она просто сказала: “Живите здесь, репетируйте, я хочу быть с вами!” – и тогда Реалист с друзьями очистили ее квартиру от всех этих хиппи!”
АЛИК: “Отправили их на другие флэта”.
КРУСТЕР: “То есть у нас появилась квартира для наших занятий, и, когда мне негде было жить, я жил у нее. Реалист занимался добычей пиши. У него была лыжная палка, к ней была проволокой прикручена вилка, а у вилки были разведены зубья и сделаны насечки, как у гарпуна. Я его спрашиваю: “Миша, зачем тебе это?” – “Сейчас я еды принесу!” И, вооруженный это палкой, он перед самым закрытием врывался в какой-нибудь маленький магазинчик. “Убью!!”- кричал. Продавец прятался под прилавок, а он втыкал свой “гарпун” в кучу сосисок, наматывал их на палку и скорей убегал из этого магазина. Таким образом он добывал пропитание. И Реалист, и его друзья из кукольного театра, все они были огромные, здоровые ребята и оберегали нас от всевозможных опасностей. И всячески помогали: “Что мне нужно сделать? Ну, что?” – “Иди встань у двери и никого не пускай!” – “Я понял!” Они беспрекословно выполняли любые задания, а мы с Алесей репетировали. И у нее дома, и в трамвайном депо, где и случился первый концерт. В то время у нас как раз закончилась эпопея с мясокомбинатом, но тут мы познакомились с Васей Шумовым, который предложил нам свою базу в трамвайном депо на Таганке, недалеко от Птичьего рынка. Вася Шумов – это “Центр”, группа такая была знаменитая, и самый первый концерт мы отыграли вместе с ними. “Центр” играл первое отделение, а мы – второе. С электричеством, как положено. Этот концерт записан, и его запись существует. Это была зима 1981 года. Сама группа существовала недолго, всего полтора года, и дала только десять концертов. Но вся эта прелюдия, все эти события, которые происходили с нами до этого концерта, необходимы для того, чтобы группа смогла выстрелить”.
АЛИК: “Центр” был тогда известен, группа играла на танцах, у них были свои поклонники, а нас с ними свели музыканты из питерской группы “Россияне” – Жора Ордановский и Женя Мочулов (ныне – директор Театра ДДТ – Прим.В.М.).”
КРУСТЕР: “Откровенно говоря, до них мы не знали, что существует такая группа. А они дружили и ночевали у них, когда приезжали в Москву. И вот они приехали к нам совершенно загашенные, потому что на Ленинградском вокзале напились портвейна с водкой. Ты поехал домой…Нет, сначала мы в ДК заехали, где “Центр” на танцах играл…”
АЛИК: “Ну, я-то постоянно ездил домой, потому что у меня дом был”.
КРУСТЕР: “А у меня дома не было. Я домой даже из принципа не приходил. Я ходил ночевать на вокзал. Причем даже несколько песен там написал, на Павелецком вокзале. И, когда мать говорила: “Я тебя не видела сто лет”, я отвечал: “Возьми мою фотографию и посмотри”. Грубо – не грубо, но вот так было”.
– А кто твои родители?
КРУСТЕР: “Обыкновенные люди. Отец был главным инженером в Центросоюзе по хлебопекарной промышленности, а мать тоже какой-то техник в хлебопекарной промышленности. Им еще их родители сказали после войны: “Поближе к хлебу будьте!”
…Этот первый концерт фактически устроили мы сами, мы и Вася Шумов, но люди пришли конкретно на “Смещение”. Набрался полный зал. Битком, просто битком! Шелл схватил Мурку, нашего звукооператора, и высунул его из окна третьего этажа: “Если ты мне плохо барабаны подзвучишь, я тебя из этого окна выкину!” И начался концерт. Отыграл “Центр” – все нормально. Начали играть мы – полный экстаз. Отыграли несколько номеров – разумеется, отрубилось электричество. Но когда его починили и концерт доиграли, все были просто ошарашены”.
АЛИК: “Ведь мы играли и тяжело, и поиски какие-то в прогрессивном жанре у нас были. Мы не ограничивались рамками просто песни, у нас было очень много импровизаций в музыке. Опять же Лужайка-Алеся, одетая в какой-то жуткий комбинезон, бегала по сцене и садилась на шпагат. Андрей называл ее в то время “Трактор-Беларусь”, потому что голос у нее был луженый, она не столько пела, сколько орала и кричала”.
КРУСТЕР: “У нее не существовало тональностей. Вернее, была одна своя тональность, и почему-то мы все время строили и попадали”.
АЛИК: “Надо сказать, что мы очень серьезно по тем временам подошли к нашему внешнему виду и к нашему шоу. Мы не стояли, как было принято, на месте, помимо того, что мы играли, мы еще общались с залом, у нас существовал посыл в зал, они нам отвечали, а мы отвечали им”.
КРУСТЕР: “Что еще вспомнить о первом концерте? Кому-то там плохо стало. Но все были довольны. И даже не разгромили этот дом культуры”.
АЛИК: “Это была поздняя осень, а второй концерт состоялся уже зимой. Опять же все концерты в то время граничили с криминалом, потому что эти сейшна не были какими-то официальными концертами, с флайерами, афишами. Все концерты делались по телефону. То есть звонят специальные люди и предлагают сделать концерт. Мы думаем и решаем: сделаем! И тут же звоним по нескольким телефонам, а те звонят по своим телефонам, эта круговая порука нужна была для того, чтобы набрать народ на концерт, найти аппарат.”
КРУСТЕР: “Прежде чем рассказывать о концертах, надо уяснить, какая была тогда ситуация в столице. Вся Москва и пригород делились на сектора: вот мы здесь концерт заделываем, и ты сюда не лезь! То есть было четкое распределение территории. Но если у меня нет концерта, но есть армия распространителей, то я тебе помогу распространить билеты. А билеты распространялись по телефону: ты сиди на телефоне, а я тебе в день сейшна скажу, где и когда он будет”.
АЛИК: “…И место стрелки. То есть человек сначала обзванивал знакомых и сообщал, что приблизительно тогда-то будет такой-то сейшн, что все нормально, сидите на телефонах, ждите, а когда будут “тикета”, я вам позвоню”.
КРУСТЕР: “Но если разобраться, то у нас уже тогда был профессиональный коллектив. Мы начали с того, что наши друзья, которые просто любили нашу музыку, на свои деньги собрали для нас репетиционный аппарат. Еще у нас появились люди – специалисты по отмазке. Если приходят к нам, допустим, из органов: “Кто здесь главный?” Человек встает и говорит: “Ну, я!” А человек этот лежал в дурдоме, по статье. Это – Артур Гильдебрандт, царствие ему небесное! У нас был автобус с телевидения, на борту которого была магическая надпись “Телевидение”. У нас был хороший концертный аппарат, который нам ставил – царствие ему небесное! – Ширкин Володя”.
АЛИК: “Володя Ширкин был очень известным человеком, он работал звукорежиссером у Магомаева. И каждый, кто хотел сделать концерт, обращался к нему за аппаратом. Эта аппаратура по тем временам стоила огромные деньги, но для нас он выставлял любой комплект аппаратуры, причем брал с нас всего 150 рублей за концерт”.
КРУСТЕР: “Итак, второй концерт состоялся в Загорянке”.
АЛИК: “Но я хочу вернуться немножко назад. Когда мы уже нашли Лужайку, нашли Шелла, то есть не нашли, а соединили, ведь Шелл-то был наш, старый барабанщик, мы думали, как нам назвать группу: “Млечный Путь” или “Смещение”. И мы чуть ли не начали бросать жребий, но в конце концов решили назваться “Смещением”.
КРУСТЕР: “Честно говоря, я не очень хотел, чтобы группа называлась “Млечный Путь”. Я хотел, чтобы название было в одно слово, чтобы его можно было скандировать. У меня было несколько вариантов названия: “Бедлам”, “Бардак”, “Таран”… А потом, когда ты сказал, что, мол, давай назовем “Смещением”, я понял: вот она, фишка-то! Мы попали в точку с этим названием, и эта мулька способствовала нашей затее. Чувствовалось, что смещение происходит”.
АЛИК: “Смещение” – это название моей самой первой, еще школьной группы. Когда-то давно это название придумал мой старый барабанщик Леша Желманов. Мы не хотели играть хард-рок, как все, поэтому нашей музыке было присуще смещение”.
КРУСТЕР: “У нас была программа, состоявшая из 10-15 песен. Там были хорошие вещи – “Рикошет”, “Дорога в Рай”…
– А тексты кто писал ?
КРУСТЕР: “В основном писал я, помогал Юра Камышников, а несколько текстов было Сереги Жарикова, которые я немного переделал: “Вторая смерть”, “Голодная чума”.
АЛИК: “Жадный трактор” – вот наш хит!
КРУСТЕР (поет):
“Жадный трактор дом разрушил,
Нет ни крыши, ни ворот,
Пыльный ветер выжег душу,
Но меня он не убьет!”
У нас было несколько песен, которые мы сочинили вместе, когда играли на танцах. Серега, он же как начал сыпать: тр-р-р-р-р! Но самые наши хиты – “Рыбы”, “Яма”. В “Яме” так пелось:
Заигравшиеся дети
Могут кровь пустить планете
Разобрать все по частям –
Беззаботных море там!
или:
Заметавшаяся стая
Одного всегда сжирает,
Был он прав иль виноват!
АЛИК: “Пусть это было немножко наивно, но это же не стихи, а песни для рок-группы”.
АЛИК: “Случилось так, что Андрей жил в то время в Загорянке. Как-то он приезжает зимой и говорит, что договорился сделать второй концерт в местном клубе около станции, в деревянном заброшенном здании”.
КРУСТЕР: “В те времена люди еще выезжали за город на концерты, это было вполне нормальное явление. Я договорился, что за 4 микрофона и 40 билетов они нам сдадут помещение. А микрофоны какие! Даже не “биговские”! Обычные советские! Они говорят: “У нас тоже группа, нам микрофоны нужны!” Ну, ладно. 4 микрофона и 40 билетов – нет проблем. А в то время у нас появился уже и директор – Артур Гильдебрандт, и аппарат был ширкинский. Короче, договорился я об этом концерте А в те времена билеты в Москве на такие концерты в среднем стоили 1 рубль 50 копеек, 2 рубля, самое большое – 2 рубля 50 копеек. А мы сделали – 3.50! И не то, чтобы мы решили обогатиться, просто повысили ставку: кто хочет – тот придет”.
АЛИК: “Мы сами сделали билеты: разрезали пополам открытки, поставили на них штамп…”
– Штамп был “Диспансеризация” – его где-то нашел Гильдебрандт.
АЛИК: “Подготовили всех бойцов, распределявших билеты, договорились с Ширкиным и автобусом. Шелудченко новые тарелки купил. И вот – приехали. Завезли аппарат в какой-то совершено жуткий клуб с низкими потолками, готовыми вот-вот обвалиться…”
КРУСТЕР: “Я пытаюсь вспомнить: я уже находился там или я ехал с вами?”
АЛИК: “Ты ехал с нами”.
КРУСТЕР: “Точно! Не как сейчас, когда каждый на своей машине, а тогда группа собиралась и все ехали вместе”.
АЛИК: “А собрались мы не прямо перед концертом, мы готовились с ночи: жили и киряли все вместе на одном флэту”.
КРУСТЕР: “Конечно, а то вдруг кто-то пропадет! Итак, мы приехали, начали настраиваться. Представь: раннее утро, неплохой денечек. Суббота, по-моему, была. Небольшой морозец. В феврале это происходило, как раз у меня в этом месяце день рождения. Народу никого, только собаки ленивые зевают. Магазины на станции только-только начали открываться. Автобус рейсовый подошел: пять человек в нем было всего. И вдруг подъезжает из Москвы на электричке целая орда: “Где магазин!?” Тут же скупается весь портвейн, водка и пиво, и все в экстазе, и эта толпа вбегает в местный дом культуры, и мы начинаем играть так, что у этого дома культуры крыша приподымается. Директриса в ужасе, она-то думала, что это будет просто концерт, а тут – рев, скрежет, вой, крики бешеные…”
– Ну, она-то, наверное,”наварила” на этом?!
КРУСТЕР: “Ей “наварили”! Она там пыталась кого-то остановить, но… Два первых ряда просто убитых лежало, помнишь?”
АЛИК: “Причем концерт был выстроен по тем временам очень профессионально: выскакивал барабанщик и играл какой-то брэк, и тогда выходили мы с Андреем, я с одной стороны, он – с другой. Никогда такого не было, как сейчас: “Давай настроим “бочку”! – “Давай!” Потому что настройка отвлекает и расхолаживает народ. Никогда у нас не бывало саундчека в тот момент, когда народ уже сидит в зале! Концерт начинался настолько неожиданно, что первые ряды просто убивались, а покойный Ширкин говорил, что за такую музыку надо давать молоко за вредность”.
АЛИК: “Я хочу еще добавить одну немаловажную деталь: концерты концертами, музыка музыкой, но жизнь-то шла, где-то мы жили. Я время от времени ездил домой. Конечно, у меня не было таких проблем, как у Андрея. Зато если у Андрея и у Шелла были девушки, то у меня девушки не было. И так получилось, что однажды я остался наедине с Алесей, которая была старше меня на года, и у нас получился союз. Но тут же возникла проблема, что, с одной стороны, мы соединились, но, с другой, началось разъединение. Когда музыканты работают вместе, но не живут вместе, тогда все хорошо, но как только музыканты – мужчина и женщина – начинают жить вместе, то тут же начинается разлад. И во время, прошедшее от первого концерта до второго, у меня была интимная связь с нашей вокалисткой, с Алесей. И получилось, что, с одной стороны, она была нашей вокалисткой, но, с другой, – моей девушкой, и я не смог повлиять на нее серьезно, когда это потребовалось…”
КРУСТЕР: “Итак, мы переходим к третьему концерту. Ивантеевка была в то время спорной точкой. Там время от времени играл “Динамик”, еще какая-то команда играла, и нас пригласили там выступить, когда кто-то не смог или отказался. Так что этот концерт устраивали не мы сами, а двое ребят – Оля и Валера. Аппарат был, разумеется, Ширкина, автобус – телевизионный, и вот едем мы и рабочие Ширкина – их было 6 человек и среди них – Игорь Замараев, известный человек, у него потом была своя студия в Московском Дворце молодежи…”
– Он в Норвегии печет пирожки и торгует ими на улице….
КРУСТЕР: “А тогда он у Ширкина был простым рабочим. Они радовались, потому что они, молодые ребята, работали у Магомаева, и хоть там было все в порядке, но тянуло-то их к нам! И все предвкушали, что вот сейчас будет праздник! А люди тогда приезжали на концерт часа за три до его начала и сидели, волновались и ждали: приедет группа или не приедет?”
АЛИК: “Надо отдать должное публике того времени, ведь группа тогда могла не приехать вовсе или приехать через пять-шесть часов. Им объявляют: группа на подходе – и все ждут, друг друга подогревая напитками и всякими рассказками”.
КРУСТЕР: “Все были как единое целое. И в принципе слушали-то все одну музыку. Не было затыка, как сейчас, что я вот слушаю что-то одно – и другого не хочу. И вот нас пригласили туда, и зал был набит битком. По-моему, мы первый раз там использовали дым. Это же эффект какой был! Ни у кого этого еще не было!”
АЛИК: “В принципе, у нас и раньше был дым, но другой – сухой лед, а здесь был использован жидкий азот”.
КРУСТЕР: “Целый чан с жидким азотом. И где они его достали?”
АЛИК: “Всегда вокруг музыкантов находились люди, которые хотели сделать сейшн по-кайфу. Чтобы был дым, чтобы был хороший свет. И это было их дело, вся инициатива шла от них самих: а вот мы хотим сделать вам дым на концерте! Чтобы был сейшн классный. Мы все работали на один концерт, на сейшн (не было такого слова – “концерт”), чтобы все было клево”.
КРУСТЕР: “Итак, начали мы играть и чувствуем: народ заведенный и нас уже знает: ведь два концерта уже прошло. Ах, если б запись еще была!”
АЛИК: “Если сейчас группа раскручивается по записям и по рекламе, то тогда больше по словам: я вот там был, и это было круто!”
КРУСТЕР: “Ни одной записи мы не издали, ничего не выпустили в продажу, хотя тогда уже и “Машина” ходила по рукам, и “Високосное Лето”… Значит, отыграли мы две композиции и видим, что принимают нас просто от души, и еще больше мы напряглись и стали играть еще круче, а азот те ребята налили в ведро, и дым стоял ниже колен, его ногами можно было разгонять, и пошел он в толпу. А я играю-играю, а сам думаю: вот залезу сейчас в это ведро ногами, – а там же температура минус сто! И вот я уже ногу занес, думаю: опустить что ли ее туда? И если бы опустил, то все – отмерзла бы и отвалилась. Но тут у меня провод запутался. Я думаю: некогда опускать. Случайность! Первая случайность!”
АЛИК: “Мистическая штучка”.
КРУСТЕР: “Ладно, играем. Народ принимает отлично. А там, как потом выяснилось, находились засланные люди, потому что мы кому-то перешли дорогу, заняли точку, на которой кто-то еще хотел делать концерт. Потому что вот мы сыграем, и потом месяц точку нельзя трогать. Потому что тут же приедет милиция и начнет выяснять, почему был концерт, кто его устраивал, трали-вали и так далее. И там были засланные казачки, которым дали задание сорвать концерт, вызвать милицию, чтобы арестовали устроителей прямо во время концерта, и чтобы группу повязали, чтобы больше не ездили. Уже в то время начались такие вот штучки. Хотели нас убрать. И эти люди что сделали? Они сидели там на заднем ряду (есть даже документальная запись, как все происходило), мы играли песню, где у меня было небольшое соло, во время которого я должен был отойти к аппарату, чтобы завязать гитару, чтобы струны сами по себе начали вибрировать, у музыкантов это называется “завязка звука”. И только я сделал шаг назад, как о то место, где я стоял, разбивается несколько бутылок. Если бы я не отошел, они попали бы мне прямо по голове. А так они разбились у моих ног, и народ, который был в зале, подумал: вот это эффект! Еще бы: в разные стороны стеклянные брызги! Народ весь в экстазе! Кайф пошел. Начали мы играть проигрыш, и только сыграли его, на каденцию вышли, только барабаны замолчали – Шэлл в этой композиции дальше только небольшие брэки стучал – в это время прилетела бутылка и долбанула нашего барабанщика по голове. Это были те же люди. На записи есть звук “бум” – это барабанщик невольно по “бочке” ударил, я еще оглянулся: чего это не вовремя он в “бочку”-то мочит?”
АЛИК: “Это мы рассказываем, уже зная сегодня, что произошло, а на самом деле мы не понимали, откуда и почему эти бутылки летят. Получилось так, что мы переходим на импровизации и видим, как барабанщик встает из-за барабанов и уходит…”
КРУСТЕР: “А я тебе еще кричу: Алик, отходим назад, тут бутылки бросают!”
АЛИК: “Я видел, что ты мне что-то кричал, но ничего не слышал, потому что было очень громко, ведь мы же работали не на самопальном аппарате, а на настоящем “Динаккорде”. Это было очень громко. И я, хоть и видел жестикуляцию Андрея, но ничего не понял. Но потом я смотрю: уходит барабанщик…”
КРУСТЕР: “А он, в то время как я играю рифф, должен был небольшие заставочки делать, и вдруг он встает и уходит. И я вижу, что у него кровь течет, потому-то он и уходит”.
АЛИК: “Я тоже вижу, что барабанщик почему-то убежал, и я совершенно не понимаю в чем дело, ведь нам еще надо работать! Ведь когда мы заключали договор – опять же не на бумаге, а на словах, – то было оговорено, что мы должны отработать 1 час 20 минут. Мы отыграли около часа, и еще минут тридцать у нас в запасе есть. Почему он не может работать, что случилось? Странно заканчивается концерт. Мы даже песню не доиграли. Что это он там себе такое позволяет! Отрезные карманы и накладные воротнички! И когда он убежал, я сделал аккорд, который очень тяжело звучит, подошел к Андрею и он мне говорит такую вещь: “Шелуденка убили!”
Я совершенно ничего не понимаю, все в дымовой завесе, народ орет. Хорошо, что у нас гитары были с длинными проводами, и на концерте мы прыгали и отвязывались. По тем временам у нас была лучшая шоу-группа. Если Лужайка-Алеся, бывший мим, садилась на шпагат, то мы с Андреем бегали, жутко крутили волосами. Это был какой-то зверинец на сцене”.
КРУСТЕР: “Обычно люди просто стоят, а мы оттягивались, как следует, ничего не боясь, потому что терять нам с нашей жизнью было нечего”.
АЛИК: “И вот я подхожу к Крустеру, он мне говорит, что Шелуденка убили, и мы со своими длинными проводами потихоньку уходим за сцену. Заходим в артистическую и я вижу – стоит Шелуденок (я его вижу со спины) и смотрится в зеркало. Там огромное зеркало было в артистической… И вот я вижу, что его лицо разделено как бы на две части: одна нормальная, другая вся в крови. Он был залит кровью ото лба по колени”.
КРУСТЕР: “Еще бы – полная бутылка в него прилетела!”
АЛИК: “И выясняется, что бутылка попала ему в правую часть лба. И за сценой уже начали шептать: Серегу убили!..”
КРУСТЕР: “Тут же прибежали устроители: ребята, надо доиграть, а то толпа нас растерзает! Мы переминаемся и меж собой решаем, что больше не пойдем на эту сцену: если в нас кидают бутылками, значит, им не нужна наша музыка! Ширкин прибежал и тоже советует не выходить: “Все нормально, концерт нормальный, я даже не понимаю, почему летают эти бутылки!” А как поступил Серега? Его перевязали, и он вышел в зал, кровь у него на повязке выступила…”
АЛИК: “А перед этим кто-то обратился в зал со словами, что если среди вас есть врачи, просим пройти за сцену. Прибежало несколько врачей. Тут же нашелся бинт, и Серега, перевязанный, вышел на сцену: “Кто это сделал?! А ну, иди сюда!”
КРУСТЕР: “Мы говорим: “Серега, перестань, ты же артист!” Он возвращается, с него кровь капает: Чапай вылитый! Он берет палочки: “Ладно, играем “Таран” – и все!” То есть фактически он предложил доиграть концерт до конца. Но мы играть не стали, мы не вышли, а народ сидел там очень долго, лупил в ладоши часа два. А наши люди в это время грузили аппарат. Мы сели в автобус, только хотели развернуться, как приезжает милиция. “Кто здесь главный?”
“Я,”- говорит Артур Гильдебрандт.
Его хватают за руки и увозят. А мы не можем выехать, потому что эти гаденыши, что кидали бутылки, они еще подложили что-то под автобус, и у него колеса прокручиваются и ни с места. Вот такая ситуация! Кто-то нам помог, и мы все-таки уехали. Переживаем. Шеллу я отдал свою шапку, она кровью пропиталась – так и не отстирал ее потом от крови. Потом пришел чувак, который у нас “тикета” раскидывал, его звали Рубик, то есть Рубен, и рассказал, что этих людей они поймали – там было два чувака – и жутко их избили, а потом купили банки то ли с томатным соком, то ли с томатной пастой и облили их с ног до головы, превратив в настоящие чучела. Они как раз и рассказали, что получили задание сорвать наш концерт”.
АЛИК: “Причем мы, разумеется, об этом никого не просили”.
КРУСТЕР: “Мы думали, что это такая реакция зала пьяного. А выяснилась, что цель была именно в том, чтобы сорвать концерт, вызвать милицию, создать прецедент, чтобы люди раненные появились, чтобы они оттуда перед приездом милиции не смогли уехать! О! Курили? Выпивали? Бросались бутылками? Незаконный концерт? Если бы все это связалось, то и нас, и тех людей, что концерт устраивали, наверняка бы арестовали. Вот так”
– А что с Артуром сталось?
КРУСТЕР: “Он вернулся буквально через два часа.”
КРУСТЕР: “Литовка – это разрешение играть собственные песни. Это значит, что какая-то комиссия от завода, института, комитета ВЛКСМ или ДК прослушала наши песни, решила, что они вполне нормальные, поставила печать и разрешила их публично исполнять. И вот Артур залитовал наши песни “Голодная чума”, “Вторая смерть”, “Лучше смерти будет только смерть”. На них стояла печать завода, на котором унитазы делают. И было написано: “Одобряю”.
– Они, кстати, не имели права давать такую литовку для исполнения концертов в городе, вне стен своего завода, это все было на дурачка рассчитано.
АЛИК: “Конечно, на дурачка…”
Для Специального радио
Декабрь 2008
АЛИК ГРАНОВСКИЙ И АНДРЕЙ КРУСТЕР. ДИАЛОГИ О КОНЦЕРТАХ. Часть 2
