Римский папа в начале девяностых пригласил всех православных в Ченстахово в Польшу и оплатил всем билеты, мы с женой отправились туда. Папа фурами завёз еду для русских, которые приедут в Ченстахово, поклоняться иконе – Чёрной мадонне. Мы купили очень много водки, тетрадей и консервов, потому как хотели всё это продавать на польских рынках. А в поезде прошёл слух, что водки пропустят всего две бутылки, а у всех было по десять. Пока поезд ехал до Бреста, мы всю эту водку выпили и границу пересекали ползком, на карачках. Поклонились Чёрной мадонне, а потом начали тусоваться по всей Польше автостопом. Поехали в Гданьск, в Краков. Видели, как папа Иоанн Павел II проезжает мимо на папамобиле и кричали папе: «Папа!».
Волей случая и в результате переездов с фестиваля на фестиваль у меня собралась большая коллекция подпольной рок-прессы, фанзинов и самиздата. Гурьев с правой стороны, а Волков с Левой, заставили меня написать центральный кирпич третьей «красной «Контркультуры» под названием «Дискретная энциклопедия всесоюзного рок-самиздата», куда вошло большое количество городов и огромное количество изданий. Хотелось всё это как-то образумить, сделать вертикаль и горизонталь. Публикация занимала очень много страниц.
В намеченный день я под моросящий туман вышел из станции «Ленино» и увидел незабываемую картину: в утреней дымке на некотором возвышении недалеко от метро стоял очень маленький автобус, а к нему несчётными кольцами Ньютона тянулась бесконечная человеческая очередь, по сравнению с которой очередь в Мавзолей казалась дождевым червяком.
Для меня очень важно время общения с инструментом. Первое впечатление, когда встречаешься с инструментом, знакомишься с ним, слушаешь его. Само звучание наталкивает – инструмент сразу провоцирует на какие-то темы, образы сами появляются вдруг под руками. Другой момент, когда инструмент – твой старый знакомый, и ты хочешь поиграть на нём, покрутить – повертеть, он, конечно, тоже может всегда тебя удивить. Особенно ценно, когда ты ничего не пишешь, не фиксируешь, а просто с ним общаешься, впечатляешься и что-то изучаешь для себя, открываешь новое.
У Володи Гуськова, нашего музыканта-гитариста, был любимый гитарист Дэвид Гилмор из «Пинк Флойд». Как-то на репетиции у Володи порвалась струна, мы прервались, и он надвязывал, чинил свою струну. Вдруг открывается дверь в репетиционную и в комнату заходит его любимый Дэвид Гилмор! Гилмор разглядывает нас, видит Володю с гитарой, рассматривает его самодельную примочку-дилэй с наклейкой «Soviet Union» и маленьким дисплейчиком.
Только в ходе этой серии интервью я стал лучше понимать, в какой степени мой, как вы выразились, «творческий путь», связан с Россией, и что мне на самом деле следовало бы чаще там показывать свои работы. И желательно не только в Москве и в Питере. Помимо них я выступал лишь в Ярославле (дважды, в середине 2000-х годов), в этот же раз в планах фигурируют Тула, Смоленск, Нижний Новгород и Зеленоград. В течение более тридцати лет я бывал в России каждый год, иногда по несколько раз, но после 2011 года ни разу не ездил туда.
Важной частью психического звукового ландшафта Хельсинки в моём детстве был muzak. Помню, как эта специально нединамически спродюсированная, анонимная фоновая музыка звучала в коридорах частной клиники, куда я ходил к врачу из-за астмы. Она действительно имела анестезирующий эффект, которого добивалась Muzak Corporation, корпорация, которая её придумала.
Мы с Ансси пришли на очередные переговоры, где нас ожидали три человека в строгих костюмах. Когда мы попытались выяснить, в чём дело, они ответили, что Гундлаху нельзя давать паспорт, потому что у него нет работы. Я спросил у костюмов, не могли бы они ему быстренько оформить официальную работу, на что те мне ответили, что это невозможно, потому как в СССР безработицы и безработных нет.
Два года спустя, в 85м году на тот же фестиваль приехал Дерек Бейли, и я снова очутился там. Бейли во многом был противоположностью Кейджа: свободный импровизатор, стиль и звучание которого можно всегда сразу узнать, хотя на словах он давал понять обратное, используя, говоря про свою игру, термин «нон-идиоматическая импровизация». Кейдж же был известным противником свободной импровизации и считал, что она полна повторов и клише. Тем не менее, концерты Бейли были для меня настоящим откровением, и я стал пытаться играть в его стиле.
Я, конечно, вышел из шинельки рок-музыки, в юности играл в институтской рок-группе, потом осваивал джаз-роковую гитару и даже джазовые прогрессии учил, слушал, торчал от Махавишну оркестра. Позже нашёл более утончённую музыку музыкантов ЕСМ Кита Джаррета, Ральфа Таунера и группы Орегон, Прогноз Погоды. Душа продолжала лежать в сфере арт-рока. Прокол Харум, Джетро Талл, Йес, Генезис, Кримсон и т.д. Но постепенно осваивая виолончель, я захотел новой невиданной музыки, что привело меня к авангарду, к Новой импровизационной музыке.
Мы воспитывались на западной музыке, и поэтому для нас никакого выбора между Западом и Востоком не существовало – мы были с Западом всегда. «Мифы» ничего нового не изобрели, но у нас был неплохой вкус. Мой хороший друг Сергей Тимофеев, который тоже музыкант и автор песен, он мне часто говорил, что не понимает, как самая простая песня у «Мифов» всегда сделана по «фирме». И это так и есть, но добивались мы этого не специально. Мы при сочинении собственных песен не «снимали» для этого западные аналоги, у нас это всё происходило само собой.
То выступление я смутно помню, но Макаревич в своей книжке пишет по нас примерно так, что приехали «Мифы» – наглые, волосатые, босиком, в рваных джинсах, а у их звукооператора магендовид был на заднице. В Москве в то время так боялись ходить, вспоминает Макаревич. Звукооператором у нас тогда был Шура Шерман, и у него, действительно, на заднем кармане джинс звезда Давида красовалась.
Через год мы с Андрюхой Зизитопом нашли помещение и сделали новый Р-Клуб. Нашим третьим компаньоном стал Евгений Кармалин. Это было всем известное помещение на Тульской. Этот клуб был самый живучий, самый известный – мы там просуществовали больше шести лет.
Эта была молодость и задор, нам было всё интересно, но все тогда прекрасно понимали, что, чтобы рок уничтожить, его надо разрешить. Запретный плод сладок, а эта тема подвергалась гонениям, и поэтому она для всех представляла первоочередной интерес. С другой стороны, тем, кто выходил тогда на сцену, им было что петь, у них было, что сказать публике.
Мои потуги по извлечению из себя звуков стартовали в начале девяностых и представляли собой индУстриал. Многие мои ровесники также начинали с индустриала в их понимании – грохота кастрюль и прочего бытового металла. Группу делать – это тогда было сложно – нужны были какие-то инструменты, базы, люди, а для индустриала не нужно было ничего – пара кастрюль и он твой.
В тот год я решил себе купить дешёвую акустическую гитару, стал играть для себя, а потом купил себе испанскую классическую гитару. Начал играть классику, в основном раннее барокко. Потом купил лютню, играю лютневые пьесы. Все говорят, что лютня – лёгкий инструмент, если до того играл на гитаре – это не так. Лютня – совсем другой, чем гитара, инструмент, и по ощущениям, и совсем другая техника правой руки, и перестроить правую руку под лютню, если ты поставил руку под гитару, крайне трудно.
Мы живём в постмодерне, и можно сделать одну честную вещь, но, если ты делаешь честную программу, то обязателен взгляд со стороны, а взгляд со стороны предполагает, что делать каждый музыкальный кусок композиции надо начинать с оригинала, с которого этот кусок взят. Следующий шаг – полностью этот кусок развалить, посмотреть на него саркастически или с печалью, но сделать это надо тут же, в рамках одной вещи.
Наш запоминающийся образ потому и запоминался, потому что мы часто меняли костюмы. Мы часто выступали в выцветших рваных джинсовых куртках, а Вася иногда откровенно косил под Заппу с его девичьими косичками. Мы постоянно меняли стиль, мы хотели выглядеть вызывающе в хорошем смысле этого слова, то есть выглядеть не так, как ожидают, или как привыкли.
Нас представили, как дуэт «Ассоциативное Действие», по названию нашего первого альбома. Наша инструментальная композиция сопровождалась в вышедшей программе видеорядом бомбёжек израильской военщины несчастных палестинцев, показывали нас с Васей, израильских солдат и арабов, которые убегали со всех ног. То, что нас тогда показали по телевидению – был большой прорыв.
Однажды Джоанна на улице Горького устроила рекламную акцию в честь какого-то своего продукта. Был банкет – торжественный, хлебосольный, очень весёлый. В Москве в то время всё это было в диковинку. Стингрей была первым таким светским персонажем в этом шествии первых светских советских персонажей. В то время никто ею не пренебрегал. На одной из таких презентаций, это была презентация винила Думаю До Понедельника, вообще пришёл Вознесенский.
