В то же время стал приглашать в свои Поп-Механики Сергей Курёхин, с которым мы вместе учились в училище. Сергей играл авангардный джаз с моим консерваторским учителем Анатолием Вапировым. Толя и меня приглашал на их концерты поиграть. Поэтому авангардным джазом я владею, можно сказать, хорошо. Хорошо знаю авангард и умею его играть. На концертах Поп-Механики я познакомился со многими рокерами, которые стали меня приглашать на свои записи. Цой пригласил сыграть у Тропилло, но я до него не дозвонился. Он оставил мне телефон, я позвонил, но Виктор не ответил. Потом очень обижался на меня за то, что у нас не срослось. В итоге, Тропилло позвал тогда вместо меня Игоря Бутмана, но Цою его игра не нравилась, казалась нестройной. Однако, у нас были тёплые приятельские отношения.
Еще до этого на хате Дыховичного на Парке Культуры мы встретились с Борей. Тогда был обычай заходить друг кругу в гости без звонка и зайти мог кто угодно и когда угодно. Раздался звонок в дверь и Боря зашел в хату в белом костюме, в пиджаке и брюках, как потом стал ясно – серого цвета. И почему-то я сразу понял, что этот человек имел определенный опыт.
Мы, как привыкшие к подобным инцидентам люди (регулярно к Петровскому бульвару подъезжал автобус местного отделения и грузил всех там находящихся, иногородние, как правило, спасались бегством через окна), пытались сохранять равновесие, хотя столько вооруженных людей видели впервые. Их агрессивное состояние сменилось полной растерянностью, когда они пересекли порог мастерской. Как и ожидалось, интерьеры “перекодировали” их. Они не понимали, как их идентифицировать. Хотя мне и пришлось показывать им на экране около сотни слайдов буквально под дулами автоматов. Их бдительные взгляды пытались выискать “фашизм и порнографию”, а я в это время комментировал происходящее на экране так, как если бы это была рядовая игра.
Я стал жить у деда (Владимир Мотыль – ред.) в новой для меня, диссидентской атмосфере, или, скорее даже, среде независимости и свободы. Прослушка на телефоне, иностранцы, запрещенная литература. Олимпийский год. Ночами по «Голосу» передавали «Москву-Петушки». Позже я сам стал ловить волны и через шипы и хрипы, затаив дыхание, слушал передачи Севы Новгородцева с едва пробивающимися через глушители звуками тлетворной рок-музыки. Дед читал запрещенные книги даже в метро, обернув книгу в газету. Тогда же я познакомился с литературой Войновича и Венечки Ерофеева. Дома пели Окуджава и Камбурова. Друг семьи Игорь Шевцов (сценарист фильма «Зеленый фургон»), близкий друг Высоцкого привозил из Франции только вышедшие его диски и всякую другую музыку.
Скоро будет издан вокальный альбом «Голоса» проекта «Шепот», в котором сейчас два участника: Анна Чекасина и Анатолий Рясов. Там все сделано голосами, то есть в качестве музыкальных инструментов работают исключительно голоса, звуки произнесенные с помощью рта и гортани. Нам были интересно работать с разными эффектами, но уже во время сведения записанного материала. Анатолий сам является звукорежиссером и это слышно на его композициях, где есть очень интересные эффекты, но в большинстве случаев это просто натуральные голоса.
Там же собралось некоторое количество музыкальной аппаратуры и тут позвонил Вовка Рацкевич и сказал, что есть такая группа «Центр» с Васей Шумовым во главе и они хотят записать альбом. У меня был магнитофон, синтезаторы и ритм-машинки и ребята хотели попробовать записать электронный альбом без живого барабанщика. Я был всегда на стороне электроники и к тому времени у меня во владении были «PolyMoog», «Hohner Clavinet» и собрана небольшая студия. В запасе был также набор песен, они сами по себе рождались, это были даже скорее не песни, а короткие зарисовки, речевки и частушки. Тогда было принято распространять записи через пиратов, которые торговали магнитными катушками и в нашем случае они могли даже денег дать за наши альбомы. Я подумал, что если это не работа в ящик, будет выход, надо делать!
Главной принимающей сей удар фигурой в Риге был музыкальный критик Антоний Мархель и некий сантехник, или что-то типа того, Коля Судник. Они активно стали продвигать свободную импровизацию в среду прибалтийских рокеров, тяготевших к мрачной струе европейского авант-рока или рок-ин-опозишн, с его авангардной составляющей. Эти люди представляли некое подобие оккультной секты. Рокеры почувствовали нечто эстетически родное в диссонансах свободной импровизации, которую несли пришельцы.
За Университетом повыше, за 96 улицей, большой дом, и одна часть этого дома принадлежит Мику Джаггеру. Очень большая, трёхэтажная квартира с лифтом. Там был Саша Титов, Дэйв Стюарт и Анни Леннокс, у которой днями раньше случился выкидыш. Она сидела в уголке на полу и скорбела о потере дочки. Я как-то пытался разрядить обстановку. С Дейвом у меня сложились лёгкие отношения еще с тех пор, когда мы играли вместе здесь, в 89 году. Я нашёл игрушечный водяной пистолет и стал брызгаться в Дэйва. И Саша Титов одёрнул меня:
– «Пётр, ты что, это же Дэвид Стюарт!»
После 1986го – год пошел за три, началась перестройка, художники наши сразу стали известными после 17й молодежной выставки 1986 года в Доме Художников на Кузнецком Мосту. Там происходил известный концерт Мамонова, незабываемый концерт Тегина. Как раз тогда в Москву приезжал Брайан Ино и вместе с Гребенщиковым он приходил туда посмотреть Тегина. Я там прославился – повесил свою большую конструкцию, и она получила приз «За лучшую лабораторию», за экспериментаторство. Потом был известный аукцион «Сотбис», а после все ринулись на запад, на гранты. После «Детского Сада» я сменил много мест. У Петлюры, например, пригодились навыки по Порфирию Иванову, потому что там не было отопления. Почти два года я проработал в театре Васильева на Поварской, где была отдельная тусовка: Боря Юхананов и группа «Оберманекен».
Мне тогда очень пригодилась гитара, я разучил романс Гомеса и играл для наших гостей из Большого, чем вызывал большое их расположение. Туда являлись гиперреалисты, концептуалисты, образовалось самое мощное место в Москве, где были все рок-музыканты, художники и поэты того времени. Проводили показы кино, приезжал Курехин из Питера, музыканты «Кино», «Аквариум», «Ночной Проспект». Это длилось два года, и парадокс состоял в том, что организовал, практически, все это мент, а через окно от нас была школа разведки КГБ, приемная КГБ и ОВИР, все в одном месте. Сейчас, когда показывают потопы в Москве, именно там самая высокая вода бывает, к этому перекрестку все стекается из переулков.
Американская или ливерпульская девушка для меня была пределом мечтаний. Одну я увидел один раз в жизни на улице в Ливерпуле. Я шёл по Ливерпулю, она бросилась на меня, поцеловала, и побежала дальше, потому что у меня на груди было написано «All you need is love». Это было лет двадцать назад, но я помню это до сих пор. Она произвела на меня самое сильное впечатление. Если бы у меня был выбор, если бы правильно расположились пути Господни, может быть с ней я бы сошёлся.
Тем не менее, у меня есть четыреста фирменных книг. Они стоят от пола до потолка. Все из Англии и Америки. Есть две из Германии, одна из Польши, одна из Финляндии, одна из Болгарии, но русских нет ни одной, кроме моих. Я написал три книги о Битлз: одна издана, называется «Рок на русских костях». Большая, объёмная книга-альбом, почти 500 страниц. Туда вошли лучшие вещи из сборника «Сочинения Собраний Васи Колина», и много стихов более позднего периода. Это супер-книга, я её обожаю. Я её считаю лучшей в мире книгой о Битлз. Потому что это – книга любви.
Идея пришла ко мне достаточно давно, в конце 90-х, когда пик развития был пройден, выраженный активностью «Оркестра московских композиторов», который объединил всех главных участников музыкального движения. Для прояснения вклада и места нашей Новой импровизационной музыки важно было понять структуру развития и осуществления процесса. Несмотря на как бы маргинальный характер движения, оказалось, что мы имели прямое отношение к развитию этого тренда в мировой музыке и внесли достаточно своеобразный вклад, невзирая на традиционное игнорирование нашей роли в современном искусстве со стороны Запада.
Мы не заметили, как подходит к концу уже пятый сезон нашего вовлечения во всю эту балконную историю, четыре из которых мы снимали на территории «Трех мостов». Лето выдалось дождливыми и много сессий пришлось переносить или вовсе отменять. Пускай мы не успеем доснять должное число эпизодов, и нас переведут на двухнедельный график публикации роликов. Ничего страшного, нас не интересуют результат, которого от нас ждет руководство, мы имеем свой, который заключается в том, что мы обрели друг друга.
И вот, блуждая по сети, я время от времени натыкался на портал www.balconytv.com. Прогуглив, я обнаружил, что это два парня Стивен О’Риган, Тим Миллет и их подруга Полин Фримен, которые дурачились на своём балконе в Дублине, записали песню на один микрофон, сняли это на бытовую видеокамеру и выложили ролик в «тубзике», назвав канал «BalconyTV». Тут же к ним прибежали другие музыканты и попросили записать песенку. Одна-другая-третья группа, и образовался чёткий формат. Они стали записывать своих дублинских дружков по песне в день и ежедневно выкладывать их на своем портале. Я подозреваю, что в Дублине, помимо «U2» достаточно насыщенная музыкальная сцена, огромные пласты музыки: независимой, народной кельтской, уличной, дворовой, домашней — какой угодно. И вот, эти ребята стали все это планомерно снимать и выкладывать осознанно в формате «Lo-Fi», что называется «как есть», безо всяких технических ухищрений.
После появления «черного списка» запрещенных групп, я переименовал «Рубиновую Атаку» в «Цитадель», потом прошел еще один запрет и я переделал название на «Теннис», потом сделал компанию под названием «Вектор». Приходилось заниматься подобным слаломом, чтобы не влететь, потому что регулярно возникали вопросы: «Получаете ли вы деньги?», частным предпринимательством заниматься было нельзя. Это было криминально.
Что нас отличало от всех групп в Москве, которые точно выучивали и копировали композиции. Это продолжалось несколько лет, а потом пошли бесконечные метаморфозы: менялись музыканты, менялись инструменты, менялась музыка, все менялось. Однако, базой оставался биг-бит, «Битлз», «Кинкс», «Дорс», «Роллинг Стоунз» с ритмэндблюзом, дальше повлиял на нас Джими Хендрикс и психоделическая хипповая история. У нас был очень неплохой вокалист и бас-гитарист одновременно – Сергей Ляшенко с шикарным голосом, до его прихода мы играли исключительно инструментальную музыку, включая «surf» в стиле «The Shadows».
Я воплотил там свою идею смешения жанров. У нас была и музыка, и живопись, и театр. В центре богемной жизни Питера бурлила своеобразная лаборатория, где рождались новые проекты. Именно с «Арт-клиники» начались группы «НОМ» и «Два самолёта», они выступали в моем клубе регулярно. Именно мы открыли как ведущего и шоумена Романа Трахтенберга, который пришел в клуб фактически с улицы (он пел на Невском проспекте). У нас действовало рок-кабаре, это было ново и необычно.
Акция возымела успех. Нас вызвали в Комитет культуры города и предложили продолжить диалог. Но уже на официальной основе. Переговоры вылились в регулярные выставки, на которых мы вешали довольно смелые работы. Скандал случился вокруг моих полотен «Леннон в Горках» и «Леннон и дети», наши власти сочли их уж больно вольнодумными. А начался скандал с того, что какой-то студент университета ворвался прямо на лекцию в аудиторию и закричал: «Вот выт тут сидите, х…й занимаетесь, а в ДК Кирова такие картины показывают – отвал башки! Надо бежать смотреть!». После чего весь курс дружно сорвался и уехал на нашу выставку. Естественно, преподаватели написали на нас жалобу.
В процессе наших прогулок мы записывали то самое интервью, которое и стало первым большим материалом о «Мумий тролле». При этом, стоит заметить, диск «Морская» ещё даже не вышел. Я, кстати, помню момент, когда мы были в каком-то заведении с Ильей и нашим фотографом и ели цыплят по-португальски. В этот момент нам позвонили из Москвы на наш единственный мобильный телефон, такую здоровенную штуковину, который был выдан нам для связи, и сказали, что тираж компакт-дисков «Морской» готов и доставлен в Москву. И тут Илья, человек крайне экономный, сказал: «Ну что ж! Ещё по порции цыплят!».
Какое-то первое время для нас, еще детей, была загадка, откуда они, эти записи, берутся, вообще было ощущение, что эти записи приходят из какой-то другой вселенной, спускаются прямиком с небес, а эти исполнители – кто-то вроде пришельцев из космоса, небожителей. Надо сказать, что сейчас я опять стал думать именно так, на полном серьезе, – объясню попозже. Может быть. Невозможно и странно было представить себе, что они живут в одно с тобой время, и когда-нибудь с этими «небожителями» ты встретишься в реальности.
Подборка советов начинающим музыкантам из интервью Специальному радио различных деятелей музыкальной культуру России и зарубежных стран.
“Музыкантам же хочу пожелать, терпения, усердия и удачи. Помните, что ваше творчество дарит людям не только радость и сводит их друг с другом на этой планете, но также спасает кому-то жизнь в определённый момент (всем подряд музыкантам не стоит обольщаться на этот счёт, речь идёт только об избранных артистах). Ведь музыка – это чудеснейшая магия, поэтому распорядитесь этой магией правильно и направьте её в нужное русло.”
Раньше зал ДК Ленсовета набивался полностью на наших артистов, а сегодня фирмач, достаточно известный во всём мире, играет в зале Филармонии джазовой музыки на двести мест, и никто не спрашивает лишнего билетика. Сегодня это норма, и никого ничем не удивишь. Я осуществляю проекты, какие могу, например, «Битва Пианистов». «Битвы» пройдут в октябре, потом в марте. Я определяю состав участников, порядок их выступлений и даже торгуюсь, кому сколько платить. Ведь в филармонии редакторы этой области музыки не знают. Кто-то приехал налегке, и ему инструмент арендуют, а кто-то взял с собой орган Hammond 132 кг. Это же разные деньги. Ведь джазовые музыканты – это безумцы, так же как в классике!
В Америке, например, нет единственного кумира, там их полно. Там и этот кумир и тот, разные. А не тот главный кумир, кто в Белый дом ходит и кто «замотивирован». То ли Никсон, то ли Картер, уже не помню, пригласил в Белый дом Диззи Гиллеспи. Там часто приглашают в Белый дом, у того же Обамы на День Джаза в Белом доме играет Чик Кориа, кстати. А в тот раз Гиллеспи сказал – «Да пошли они!, не люблю Белый дом, не хочу!» Как отразилось это на карьере Гиллеспи? Никак.
Приходит комиссия, слушает — да, можно. Даже не тексты литовали, а музыку! А скажите, как джазисту написать, на каких нотах играть, а на каких нет? Он ведь начнёт импровизировать! Поэтому, у нас очень любили большие оркестры – там всё по нотам. Если там и есть импровизация, то она маленькая, и подчинена общей партитуре. Стоит Лундстрем, машет – всем всё понятно, все спокойны: случись чего, он за всё и отвечает. А трио или дуэт импровизаторов в то время невозможно было себе представить, там же крайнего не найдешь! У системы какой главный вопрос всегда: «кто крайний?», как в советской очереди, помните?
Колючий мне перезванивает через некоторое время и говорит: «Ну, все нормально, я договорился, концерт будет в ДК Курчатова. Как тебя на афише писать?». Тут меня начинает прибивать, и спрашиваю его: «На какой афише?», а он: «Ну, как, надо все-таки зал собрать. Я буду с группой «Узники Ярила», ты со своей группой, кстати, как она называется?». На этих словах я тихо приземлилась на стул возле телефона, поставленный там, видимо, специально для таких случаев. «У меня вообще группы нет, я так, под гитару пою!». «Ну, фигня, соберешь…»,- говорит Колючий. До концерта оставалось полтора месяца.
«Дракула» шел в Академии Наук в большом зале, но вскоре чехи прикрыли спектакль из-за финансовых проблем. «Дракула» был вторым мюзиклом в Москве. До этого был «Метро» с его польским режиссером Янушем Юзефовичем, с которым мне тоже пришлось поработать, на постановке мюзикла «Истквикские ведьмы» в 2001м году. Спектакли шли до 2005го в Театре Киноактера. Юзефович взял английский материал, но сделал постановку авторскую. Если «Дракула» была калькой чешской лицензии, то в «Ведьмах» от оригинала была взята только музыка, а постановку делал Януш как хореограф и режиссер. Были конфликты, была адская работа. Я играла Фелицию Гэбриэл, праведницу, и из моего рта вылетали и пух и перья…
Еще перед концертом, часов в десять утра, как только приехали, мы с саксофонистом и барабанщиком из «Браво» подошли к сцене итолько стали выставлять инструменты на сцену, как увидели человека в светлой куртке, это был Георгий Гурьянов, ударник из группы «Кино». Он подошел и задал вопрос Федору (нашему саксофонисту): «У вас, говорят, девочка появилась, солистка». А Федя показывает на меня: «Вот она!». Гурьянов спрашивает: «А какие девушка цветы любит?», отвечаю: «Любые белые!». – «Розы подойдут?» – «Подойдут!». Спрашиваю Федора: «А мне что, Цой розы подарит что ли?». Он засмеялся в ответ.
В школе Цоя дразнили чукчей, гопники постоянно на улице приставали. Наверное, поэтому Витя страстно увлекался фильмами с Брюсом Ли. Он всегда хотел быть героем и считал, что одной крови с актером. Мог смотреть их по 10, 20 раз, постоянно показывал сцены оттуда.
От этого Витиного желания песни «Кино» постепенно попсовели. «Мы ждем перемен» он сотворил на потребу публике, после провала с лирической программой на фестивале рок-клуба. Из Цоя вдруг полез “несокрушимый” брюслиечный героизм, и, наверное, с точки зрения стратегии это было правильно. Но «Звезду по имени Солнце» я слушать уже не смог, хотя народ был от нее в восторге. На вопросы “как тебе?”, я махал рукой со словами: «Витя переборщил с просмотрами видео с Брюсом Ли».
У неё на участке росла сортовая конопля выше двух метров, за которой она заботливо ухаживала: пропалывала и поливала. Потом её курили все целый год. Сколько она бы не выпила, сколько бы травы ни скурила и чем бы она ни укололась, сознание работало всегда. Её никогда никуда не заносило, психика у неё была гранитная. Я считал её белой колдуньей, потому что когда она начинала танцевать, вызывала собой ветер. И “Северный ветер мой друг” Борька написал именно про неё.
Моя воинская часть располагалась там же – на шоссе Революции, недалеко от Морозова. Со мной вместе служил Владимир Козлов – очень известный в ту пору ленинградский рок-музыкант («САНКТ-ПЕТЕРБУРГ», «БОЛЬШОЙ ЖЕЛЕЗНЫЙ КОЛОКОЛ», «СОЮЗ ЛЮБИТЕЛЕЙ МУЗЫКИ РОК») и уже тогда – папа Никиты (будущего лидера группы «СЕГОДНЯ НОЧЬЮ»). И мы с Володей бегали в самоволку не только к Андрею Барановскому послушать новые западные диски, но и на Ржевку к Коле Васину, чтобы окунуться там с головой в битломанию.
Людям сто грамм в день, в то время, как ежедневно для генералитета даже в самые трудные дни войны питерский пивной завод варил сто литров пива в день. А нам говорили про Бадаевские склады какие то. Случайно купил толстую книжку 20 лет назад, называется «Архивные документы по Ленинградской Блокаде» — там всё это написано. В девяностых печатали всё что ни попадя, и вот случайно опубликовали секретные, в бывшем, документы. Не какие-то там идиотские измышления наших великих писателей, где детские ножки в студне, а настоящие задокументированные свидетельства. Они страшнее в сто раз… «Блокадная книга» отдыхает. Книжек много написано — но все одна другой хуже, по сравнению с тем, что мне рассказывали мои родители.
Когда я восстановился в университете после службы, то пошел в велосипедную секцию. И однажды, возвращаясь с тренировки, встретил старого школьного знакомого Бориса Гребенщикова.
— Заходи, послушай, мы здесь репетируем, — пригласил Борис.
Выяснилось, что они репетируют в том же здании юридического факультета, где я тренирую ноги для велика. После ударных занятий спортом я частенько забегал в актовый зал, чтоб послушать первый состав «Аквариума». Сева Гаккель пилил на виолончели, на флейте играл Дюша Романов, на ударных — Джордж Гуницкий, бас-гитаристом был Михаил «Фан» Васильев, а на переднем плане от счастья светился Борис с гитарой наперевес. Пару раз я ходил на их тогдашние выступления, но если честно, не был впечатлен. Мне запомнилась только борода Бориса, покрашенная для концерта в зеленый цвет.
На первом вечере памяти Ивана я сыграл «Китайскую» композицию и подумал, что хорошо бы было, чтобы музыка Ивана продолжала жить. На самом деле, он был очень скромным человеком, себя не выпячивал и часто играл в маске. В проекте Yat Kha он надевал обрядовые шаманские маски, а когда мы с ним играли, он опускал на лицо капюшон и надевал черные очки, становился совершенно неузнаваемым человеком-анонимом. Настоящий музыкальный философ.
Опохмелиться после ночного бдения (в поезд «Машина» часто брала с собой сумку с вином и виски, сидели до утра, вели творческие баталии исключительно под стаканчик горячительного) музыканты не успевали, сразу отправлялись на точку репетировать. А когда все было настроено и выверено, группа просто сидела внутри очередного ДК или клуба, курила, травила байки, народ же бесновался снаружи — в зал никого не пускали. Начать раньше было нельзя, по договоренности с директором я приносил документы, которые удостоверяли: этот концерт художественной самодеятельности проводится для ленинградской молодежи ровно в 19.00. Директор площадки записывал наш сейшн как клубное мероприятие, которое он придумал, а мы получали официальную «крышу».
Курехин – тот просто напрямую был связан со всеми основными джазистами: и музыкантами и корифеями. Его двоюродный брат, Артем Блох, будучи пианистом по образованию, переиграл с несчетным количеством джазовых исполнителей того времени. А сколько музыкантов ленинградскому року дал только один ансамбль Голощекина! Даже в среде питерских музыкальных теоретиков все так или иначе были одновременно связаны и с ленинградским роком и с джазом. Понятно, что представители обоих направлений использовали друг-друга на разных этапах, поскольку задачи у них были разными, но взаимопроникновение было сильным, хотя об этом почти не упоминается.
И мы вдруг стали становиться суперзвездами. Жили у Васильева в театре на улице Воровского и были театральными ребятами. Однажды журнал «Театр» вышел с нами на обложке, и во всех киосках «Союзпечать» стоял этот номер на видном месте. Еще музыки никто не слышал, а мы уже стали гиперзнаменитыми людьми. Фото это снимал Андрей Безукладников. Мы проснулись знаменитыми и стали делать хорошие дела – помогать друзьям всячески, их записывать, например, Среднерусскую возвышенность.
Приезжаем, надо как-то расселяться. Все разъехались кто-куда по своим впискам, а мы с Борей поехали к Осетинскому, чтобы всё разузнать по нашим выступлениям. Звоним в дверь, а открывает нам Наташа — первая жена БГ, от которой Алиса — киноартистка. Жила она там. В итоге, когда Артём Троицкий вписал нас всех к себе на «секретную» квартиру, Борис не поехал с нами, а остался жить у Осетинского.
Я уже делал концерты Машины Времени и делал записи на разных площадках по городу, и Кашинский, подрабатывая преподавателем в Доме Юного Техника на Панфилова, 23, рассказал мне про студию, которую построило ЛОМО для озвучивания пионерских фильмов. Там стояли два кинопроектора 16 и 35 мм, магнитофон Комета и усилитель «Солист» с двумя колонками и четырьмя микрофонами 825M. Я пошёл туда, посмотрел, и понял, что могу перетащить свой домашний пульт, собранный из шести кассет НИИРПА, распиленных пополам и установленных в деревянный корпус; микрофонов было полно Нойманов – я их по дешёвке списанными покупал, и МЭЗы, что стояли у меня дома на Исполкомовской.
В совместных пьянках я не участвовал, поэтому у меня к нему, скорее, дружеское отношение, рассказывал я ему всякие шутки-прибаутки, анекдоты, а с человеком надо по-настоящему попить, чтобы понять… А в 1993м году я остановился с употреблением. Иван мне всегда очень нравился, я ему симпатизировал, разногласий с ним не было, работалось очень легко и приятно. Такой альбом сделать – как в космос слетать и наш совместный полет прошел очень хорошо. Иван сделал разные варианты песен, для радио версии он делал покороче, чтобы в формат вписаться. Получился уникальный альбом, я считаю, чуть ли не лучший из того, что я сделал из митьковской музыки.
В основном идеи придумывал Иван. Он владел информацией и навыками работы с компьютером, с сэмплерами, синтезаторами, генераторами, модуляторами, эмуляторами. Я мог подобрать репертуар песен, сделать наложение на различных народных инструментах: ят-ха, варганы, за тексты тоже отвечал я. Бывало так, что Иван давал мне послушать что-то готовое, и я импровизировал в студии. У Андрея Синяева в студии нам выделялось свободное время. Основное время там было занято записью поп-музыки, а нас пускали записываться без денег, на перспективу. Один раз, правда, я рассчитался за студийное время микрофоном «Байердинамик», тогда это было редкостью. У нас были двух-трехчасовые сессии, остальное время мы бродили по Москве, встречались с друзьями Ивана, с Алексеем Борисовым («Ночной проспект»), с разными художниками.
У него была потребность с разными людьми дружить и общаться, но у нас с Ваней всегда было о чем поговорить. Мы говорили о музыке, где есть и доминанты и время и человек (все составляющие философии), как о философии в какой-то мере. Наши разговоры о музыке – это разговоры о жизни в гармоничном ключе.
Начались репетиции. Николай Курьеров играл на гитаре, Михаил Мошков – на барабанах, Михаил Нестеров – на бас-гитаре. (Забегая немного вперед, нужно сказать, что в 1968 году Мишу Нестерова забрали в армию, и его заменил Михаил Черепанцев, студент Московского химико-технологический института.) Анатолий Мошков, брат Михаила, сначала пытался освоить ритм-гитару, но у него это не очень получилась и, в конце концов, он занял место за роялем, но главное – в ходе репетиций выяснилось, что он был обладателем сильного и красивого голоса. Вячеслав Аракелов по семейным обстоятельствам был вынужден уехать из Москвы и вернуться домой, в Волгоград. Но чуть позже в состав группы вошел еще один волгоградец, приехавший учиться в МЭИ, – клавишник Евгений Балакирев.
Когда настало время XII-го Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, в Москву приехали, кроме прочих, рок-группы, зарубежные: Bob Dylan в качестве всемирного же борца за мир, по непроверенным слухам была тайная встреча с «Pink Floyd», на которой кто побывал ли – неведомо, были никому тогда почти неизвестные «Everything But The Girl». Мы играли второе отделение после них в гостинице «Космос». В «Космосе» играть с «Everything But the Girl” на разогреве… Видеть Дилана и «Пудис»… Группа «Цветы»! Лимонад «Марли»! Леонтьев, поющий «Голубое Турецкое рондо» Моцарта.
Кстати об инструментах. У барабанщика Валерия Брусиловского, сменившего Андрея Круглова (яркого и талантливого музыканта) были первые в СССР электронные барабаны – чёрно-белые шестиугольники, на которых он выдавал 10-тиминутные соло во время длинного «космического» инструментала (солисты могли в это время покурить за кулисами). У Игоря – двухгрифная гитара (не считая трёх других) по кличке «мотыга», у Скачкова – ручные клавиши с грифом, как у Дидье Маруани из «Space». Позже, когда на бас пришёл Ваня Ковалёв, его украсил новомодный инструмент без грифа с колками (струны крепились наоборот, сверху вниз), любовно прозванный «обрубком». У меня – первый же в России радиомикрофон «Синхайзер». Световое шоу соответствовало – за «Землянами» по всем краям бескрайней (по Гоголю) нашей страны неизменно следовала тройка фургонов с аппаратом: светом и звуком.
И тут тоже забавно получилось: когда мне было 11 лет, Союзу кинематографистов выделили пять квартир в доме № 21 по улице Народного Ополчения, корпус 1. И так получилось, что эти квартиры дали Ролану Быкову, народной артистке СССР Максимовой, еще нескольким известным людям, в том числе – и моему отцу, который тогда уже был заслуженным работником культуры РСФСР. А эта Максимова была бабушкой Андрея Лукьянова, поэтому мы с ним жили в одном подъезде. Вот ведь как тесен мир.
После того, как мы попали в эту тусовку, у нас сильно изменилась психология. Мы ощутили, что мы – не такие, как все. Последние десять лет я старался избавиться от ощущения, что я – не такой, как все. Надо быть скромнее, потому что я общался с такими талантливыми людьми, как, например, Юрий Шевчук или Жора Ордановский. И если они – такие, как все, значит, и я – такой, как все. Не надо эту гордыню! Но тогда мы решили, что мы – не такие, как все. Что наш мир – рок. И сообразно этому строились наши жизненные планы. При этом никто даже не представлял себе, куда мы лезем. Мы не понимали той системы, в которой жили. Мы были абсолютно свободны.
В 1985 году на III фестивале, который проходил в Рок-клубе, я впервые увидел Алису и ничего не понял. Правда, девчонки все писали кипятком. Одна мне восторженно говорила:
-Ты знаешь, Кинчев, он такой… представляешь, вышел в обтягивающем трико, ручищами взмахнул – ко мнеееее – а знаешь что? У него там, в трико… когда он пел припев… у него…
Я понял, что у него там, в трико.
Тоже знакомая картина. Начало 70-х, суббота, звезды. Толпа на танцплощадке и вокруг нее. Пальцы на шершавом цементе ограды. Непонятно для чего собрались, но и не расходятся. Невзрачный очкарик уныло тянет “Child in time” и никак не может раздухариться – разораться. Топчутся на сцене, топчутся внизу. И не разойдутся, пока каждый не получит то, за чем пришел. Пока не воздастся им за явное усердие и покорность согласно их тайным вожделениям. Кто-то даст по морде, кто-то получит, кто-то подхватит заразу, кто-то потеряет невинность, кто-то попадет в колонию, кто-то примет твердое решение организовать такой же ансамблик, кто-то поймет, что многие неприличные вещи у мужчин получаются лучше, несмотря на партбилет.
И Шаляпин и Вертинский выражают пренебрежение к Лещенко, но с какой разницей! Видно, что Вертинского Лещенко очень сильно раздражает. Несмотря на незатейливость его «глупых песенок», в 30-ые годы они, пожалуй, стали популярнее грустных песенок Вертинского. И внезапное решение Вертинского покинуть Европу, с которой был связан самый лучший период его эмигрантской жизни, возможно, связано именно с этим раздражением. В 1933-ем Вертинский отправился покорять Америку, там ему не понравилось, однако, он и не думает возвращаться обратно и едет в Китай. Почему же всё-таки Вертинский разменял Париж на Шанхай?
Конечно, озорные песни меня ошеломили, с помощью куплетов таинственный голос повернул меня лицом к реальности во всеоружии. Но абсолютным фанатиком Беляева я сделался, лишь открыв его романтические песни. Ритмичная лирика вывела на тропу Магического Джихада. Скажу больше – я начал постигать лирику зарубежных композиторов, баллады солидных певцов только после Кости. Хампердинк, Азнавур, Поль Анка, Трини Лопец стали понятны мне через беляевские напевы. Важная деталь – я отыскивал не у Беляева отголоски Рафаэля, Адамо, Бобби Дэрина, наоборот, улавливал Костины интонации у заграничных исполнителей. Только благодаря этому парадоксальному опыту мне удалось принести сквозь годы искреннюю любовь к тем и другим.
Когда Толик вернулся в группу, у нас начался невероятный подъем, казалось, что мы сейчас просто взлетим. Программа была отточена. Комаров играл так, как никто и никогда. Он сидел и репетировал в этой нашей конуре день и ночь. Помнится, он как-то раз приехал к нам усталый и голодный. Марина его покормила, и было такое ощущение, что домой он только ночевать ездит.
В итоге напряженной работы к концу 1984 году у Жени Чайко и его друзей была готова аппаратура, на которой худо-бедно, но можно было играть концерты в небольших залах. Надо вспомнить, что в те времена не существовало ни рок-клубов, ни концертных залов с готовой к выступлению аппаратурой. Рок-музыка обитала в глубоком подполье, поэтому о настоящих концертных порталах и речи быть не могло. Настоящая аппаратура был только в филармониях: у певцов Магомаева и Лещенко, у официальных рокеров из «Машины времени» и «Автографа». Впрочем, чтобы устроить концерт, у них можно было аппарат арендовать. Так многие и делали. Но с этими зачатками шоу-бизнеса яростно боролась советская власть, которая уже давно демонстрировала, что удовлетворение потребностей граждан идет вразрез с генеральной линией коммунистической партии.
Я думаю, что Толин талант идет от моего папы и от маминого папы, потому что мамин папа прекрасно играл на виолончели и рисовал в примитивистской манере и, как я понимаю, это сейчас пошло бы «на ура!». А у моего папы был великолепный голос, баритон. У Тольки – тоже баритон, но пониже. Мой папа был из простой семьи, они жили на хуторе, на Украине, в Черниговской области. Когда он подрос, его отравили учиться на рабфак в город, а потом он поступил одновременно в Харьковскую консерваторию и в Харьковский строительный институт. Интересно, что он учился вместе с Гмырей, который тоже одновременно посещал и строительный институт. Первые два года отец так и проучился, но после второго курса ему сказали, что надо выбирать что-то одно, и папа выбрал строительный. Но он очень хорошо пел. У папы был абсолютный слух. Видимо, это передалось и Толе.
С Майком было труднее – и легче! Он был ещё неопытен, неизвестен, иногда выходил на концертах «Аквариума» на разогрев, не считался звездой или даже фигурой первого плана. Он вообще был не из рока. В нём не было хитрости, плебейской зависти, агрессивной обиды на весь мир. У него была подлинная деликатность. Он много читал, переводил, перевёл потом знаменитую книгу Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Почти все его тексты – эстетские. «Веничка на кухне…» – абсолютно эстетский текст. Я приписал туда торжественную коду, которую Майк пел «алла бреве». Даже «Открой бутылку, треснем зелья»… – этот, по моему, его наиболее пронзительный в своей чудесной искренности текст, никакого отношения к року и «ансамблям» не имеет. Он мог быть русским Жаком Брелем, но, увы, в тогдашней России барды не выживали финансово. Тогда в рок-тусовке пинать бардов было – святое дело. Я уговаривал Майка петь одному, но он не смог вырваться из цепких рук соратников-собутыльников, прилипших к его славе.
Сороки – это город с населением 250 тысяч человек. В основном – молодежь, потому что у нас было целых шесть учебных заведений: техникум, медучилище, педучилище, кооперативное училище, училище киномехаников, культпросветучилище. И так как в городе была только одна танцплощадка, там всегда был биток, и если ты туда сразу не зашел, то позже уже невозможно было зайти! А семейные пары чинно прогуливались напротив, смотрели, как молодежь веселится, и слушали музыку. К нам приезжали из Ленинграда топографы, которые местность на карту наносили, молодые ребята, они приезжали раза два в год и были нашими друзьями, так они просто лили нам бальзам на души, говоря: «Да у вас просто Запад!» Ну, действительно: мы же радио западное слушали и делали записи. Радио достаточно чисто шло: и румынское, и «голоса».
Программа была показана несколько раз после фестиваля, отсняты клипы на “Буги-вуги – каждый день”, где девушек ещё добавили для ажитации и танцев (Юля, великолепная гимнастка, волевым усилием освоившая хореографический французский язык), и “Марию” – не сохранившийся шедевр регионального телевидения. Казалось, всё идёт к успеху, гастролям, альбомам – будням славы… Нам казалось – мы изменим этот мир, в то время как менялись мы сами…
С того дня началась наша дружба с Майком, разраставшаяся как снежный ком благодаря частым встречам, прогулкам по городу, поездкам к Васину, который жил тогда на Ржевке, и посещения его коммунального музея приравнивались к полярной экспедиции, и бесконечным беседам. Мы напивались белым и красным вином и упивались разговорами об услышанном и прочитанном. Линялая роскошь декораций дворов, садов и парков Питера как нельзя более удачно оттеняла изысканность наших бесед, пересыпаемых цитатами и восторгами, а неспешное течение каналов при блеске клонящегося к закату солнца, отражаемого бледно-жёлтыми, терракотовыми и нефритовыми плоскостями зданий, способствовало их продлеваемости.
Открыв дверь в ванную, я застал идиллическую картину: Майк, рассеянно кивая головой, полуприсел на край ванной и с внимательным видом слушал пылкие излияния незнакомца, а на краешке стиральной машины расположились аж две бутылки коньяка и пара лимонов: для того города и того времени – целое богатство! Одна из бутылок была уже порядком опорожнена, и я, естественно, присоединился к процессу выпивания.
Осчастливленный и просветленный нами ортодокс долго еще развивал тему еврейского вопроса (которого, как известно, нет), потом несколько притомился, сник, замолчал и исчез, оставив нам обкусанный лимон и непочатую бутылку коньяка.
«Пиво бывает только двух сортов: хорошее и очень хорошее» – таким образом определил наше отношение к древнему напитку Паркетыч. Правда, это касалось исключительно пивного качества, а что вот касается способов упаковки напитка, то теперь эмпирическим путем нами было выяснено и установлено, что пиво бывает не только бочковым, баночным или бутылочным, но даже и мешочным.
К шасси я шел, как на казнь; проводил по стойке пальцем (масло там всегда есть), возвращался к трапу и с обреченным видом демонстрировал блестящий указующий перст Майку и всем прочим любопытствующим, коих в этот момент насчитывалось уже немало. Майк внимательно изучал замасленный палец и после осмотра резюмировал:
– Мне очень странно, что ЭТО случается с нами постоянно, причем, не совсем по нашей вине: то крылья вот-вот отвалятся (кончики крыльев всегда подрагивают); то при посадке трясет так, что того и гляди йероплан с полосы слетит (а при посадке всегда чуть потряхивает); то еще что-нибудь…
Когда мы только начинали, меня очень интересовали корневые вещи, например архаичный блюз. Я лет пять искал записи сельского американского блюза – но в Москве их невозможно было найти. Ёж свел меня с какими-то людьми из хипповой тусовки, которые дали мне запись на катушке, сказав, что это то, что я ищу. Я послушал, но там оказался какой-то фанк.
Это был первый и единственный сейшн, который «Мистер Твистер» дал в стенах института иностранных языков. Цель была одна: залитоваться, то есть получить разрешение на концертную деятельность в Москве. Поскольку литоваться тогда приходилось по территориальному принципу, «Мистеру Твистеру» надо было пойти в Ленинский районный отдел культуры и пригласить оттуда человека, который должен был послушать группу, чтобы залитовать тексты песен. Именно ради этого Усманов и устроил вечер в своем институте.
Шёл 1980 год. Мне ровно шестнадцать лет, я только что получил паспорт. Вместо учёбы в десятом классе большую часть времени старался проводить в студии, хоть это и было непросто. Андрей Тропилло официально работал четыре дня в неделю – проводил занятия с несколькими группами учеников. Я уже рассказывал, что до сакрального прихода Андрея в наш Дом юного техника, кружок акустики и звукозаписи занимался озвучанием любительских фильмов, производимых соседним кружком кино-фото-репортёров. Потом всё изменилось.
“Тогда идите, мы вас увольняем, никто вас не держит,” – говорим мы, хотя сидим у Алеси дома. Мы были очень наглые ребята. Да, у нас действительно была разница в зарплате, потому что по тем временам, если бы все это оказалось раскрыто, мы могли бы срок получить.
И когда мы все это им высказали, они опять уходят в другую комнату, и через какое-то время, минут через десять, возвращаются: “Мы остаемся”. И мы ни о чем таком больше никогда не разговаривали”.
Его хватают за руки и увозят. А мы не можем выехать, потому что эти гаденыши, что кидали бутылки, они еще подложили что-то под автобус, и у него колеса прокручиваются и ни с места. Вот такая ситуация! Кто-то нам помог, и мы все-таки уехали. Переживаем. Шеллу я отдал свою шапку, она кровью пропиталась – так и не отстирал ее потом от крови. Потом пришел чувак, который у нас “тикета” раскидывал, его звали Рубик, то есть Рубен, и рассказал, что этих людей они поймали – там было два чувака – и жутко их избили, а потом купили банки то ли с томатным соком, то ли с томатной пастой и облили их с ног до головы, превратив в настоящие чучела. Они как раз и рассказали, что получили задание сорвать наш концерт”.
Духом экспериментаторства были заражены и другие ростовские группы. Посиделов был первым, доморощенным продюсером первого альбома «Зазеркалья», при Олеге Гапонове. Он же там сыграл несколько вещей. Будучи первым начальником рок-клуба ещё при «Дне и вечере», на поверхность были вытащены группы «Театр Менестрелей», отличающиеся от большинства своим авангардизмом и юмором. Уклон Алексея Золотухина в панк с ирландским замесом, не похожий на подражательный рок России.
Музыкальный мир Ростова чрезвычайно богат и разнообразен. Чего здесь только нет, разве что самого Шоу-бизнеса. Впрочем, и в столице он ещё как несмышлёный подросток – хулиган, мечется, ищет. На юге, можно гением родиться, но карьеры не сделать. Если уж вспомнить, то в Ростове были Юрии Башмет и Ирина Алегрова… Какой контраст! А уж чего говорить о легендарном скрипаче дяде Моне. Отсюда «Каста», «Запрещённые барабанщики» Пименов и ППК.
История поп-музыки зачастую подменяется биографиями «фронтменов» тех или иных групп, то есть тех, кто сияет в лучах прожекторов. Но очень часто бывает так, что самое важное и интересное – по этой причине – в историю не попадает. А если учесть, что попсари, в неуемном желании нравиться публике, представляют собой, как бы, один психологический тип, то и получается, что многие страницы этой истории написаны буквально под копирку, хотя реальных свидетелей событий более чем предостаточно.
Но начнем мы с истории создания «Волшебных Сумерек» – легенды люберецкого рока. В то время подмосковный город Люберцы (включая Малаховку, Красково, Быково, Лыткарино и др.) был одним из самых серьёзных центров советского рока. Оттуда вышли «Любэ», «Круиз», «Веселые Картинки», известный джазовый музыкант Сергей Летов тоже жил тогда в Красково. Это знают практически все. Но мало кто знает, что в 70-е там зажигали «Волшебные Сумерки».
Однажды я приехал туда самый первый: сидит главбух Вика, перебирает документы, и кассир Лора – подбивает ведомости. Что-то у Лоры не сходится, она нервничает. Открывается дверь и на пороге появляется Сергей Курёхин со своей фирменной, неизменно-лучезарной улыбкой. Мы с ним были знакомы уже давно, с 1984 года. Поздоровался со мной, с Викой, формально с Лорой. Но та была настолько увлечена своим делом, что даже не подняла глаз. У Сергея были какие-то дела с Тропилло, не имеющие к финансам никакого отношения. Он сел рядом со мной ждать Андрея.
Водосточная труба с оглушительным грохотом рухнула оземь. Звук милицейских сирен стал резко приближаться – им удалось локализовать огневую точку, но подобраться сюда было трудно. Опять выстрел – уже по другой водосточной трубе. Следующим он снес вторую водосточную трубу, а мы лежим, потому что запросто его могло и переклинить, а получить такой заряд картечи себе в периметр никому из нас не улыбалось…
И… О, ужас! Першиной понравился «Облачный Край»… понравилась «Новая Земля». Вообще, слово “нравится” или “понравилось” доселе не было в её арсенале. По возвращении, мне Андрей сказал так: «Пока суть да дело, давай-ка, принимай проект Першиной и попробуй с ней поработать». – «А мне то за что, – было рыпнулся я, – чем я могу ей помочь?» – «Своим присутствием, своим мужским обаянием, талантом и умением ты можешь ей помочь, а также знанием примочки, которую я для тебя купил», – Тропилло сделал многозначительную паузу, и я понял: мне не отвертеться. Это – жернова истории, которым суждено нас всех перемолоть.
Популярность «Кофейни» была огромна, желающих попасть на вечер всегда набиралось в 3-4 раза больше, чем вмещала столовая. Чтобы получить заветный билетик, люди записывались заранее. И человек от факультета, который являлся ответственным за эти вечера, то есть за билеты, был, конечно, королем, потому что за билеты в «Кофейню» люди были готовы делать все, что нужно: отрабатывать, писать курсовую… Тем более, что билетов было ограниченное количество: 45 мужских, 55 женских. – «Чтобы больше был выбор девчонок!» – убежденно комментирует это положение бывший президент Физтех-Клуба Владимир Трущенков.
Каждый понедельник заседало правление, на котором заслушивался отчет ответственного за вечер, проводился разбор ошибок, ставилась оценка, высказывались замечания и пожелания, обсуждался сценарий на предстоящую неделю, решался вопрос, кого из музыкантов можно пригласить и сколько им заплатить. Подводя итоги минувшей недели, и обсуждая планы на будущее, ребята спорили до хрипоты, и заседание частенько заканчивалось далеко за полночь. Что же оценивалось проверяющими, и какие могли быть «ошибки», из-за которых факультет лишали права проводить вечера в «Кофейне»?
«Господи, ну зачем я ляпнул про «настоящий рок-н-ролл»!» – сокрушался позже Минаев. Душа у певца, конечно, ушла в пятки, но тут уж пришлось соответствовать сказанному и исполнить рок-н-ролл, по-настоящему отрываясь. «Ну и чего ты орал, как резаный, когда мы рок-н-ролл исполняли?» – поинтересовался гитарист у певца по дороге со сцены в гримерку. «Да в мониторах ничего не было слышно», – ответил Сергей.
Послушав, я вполне заинтересовался, единственно сразу решив, что проект с названием «Ракета» раскрутить невозможно, поскольку с таким названием уже существует достаточно проектов и провалившихся исполнительниц (с Людой Ракетой пытался записываться в Москве и Костров и Леша Павлов – это получалось неинтересно). И я предложил: «Ребята, поскольку у вас используются сэмплы и стилизация под музыку из мультфильма «Тайна Третьей Планеты», почему бы не назваться, например «Ким и Буран»? Тем более что в сценическом воплощении вас двое».
Когда я приехала к нему, предупредив, что выезжаю, он к вокзалу через семь дней подошел в задумчивости, зная, что никто к нему через эти семь дней не доезжал. Поведал он мне о своей службе в войсках, как в Египте людей клал из пулемета и у этого трезвого мужика текли слезы, когда он рассказывал о том, как ждал этих брондохлыстов. Он за детей так не переживал когда эти друзья потерялись на просторах нашей Родины, чуть не поседел из-за них.
Вспомнил, как ехал из Москвы в Сочи, на родину. Была пролита красного шипучего и прямо на обложку сингла Окуджавы, и многие годы эта обложка нагоняла на меня настроение южной дороги. И когда недавно из Бразилии мне прислали пачку пластинок, на которые я поменялся винилом «Егор и Опизденевшие» и Янки Дягилевой, в этой огромной кипе экзотической музыки одна из них была залита красным вином. Сильно напомнила мне ностальгическую тему. Очень хорошая, кстати, эта бразильская пластинка 1962-го года, на создание которой исследователи потратили два года, как на ней написано. Скрип панцерной сетки, охи-вздохи с учащающейся амплитудой – типично бразильская запись.
Технологическим толчком к созданию субкультуры было появление электрогитары; и блюз, сыгранный на ней Мадди Уотерсом, произвел эффект потрясающий. Поколение постарше, взращенное на совершенно других звуках, такое принять смогло не сразу, отчего возник миф о рок-н-ролле как о музыке молодежного бунта. Ирония ситуации состоит в том, что миф, исходивший исключительно из истеблишмента, задним числом наполнил этот жанр экзистенциальным смыслом. Я думаю, что тогда же возник и миф о продаже Мадди Уотерсом души дьяволу в обмен на соответствующие навыки; в насквозь религиозной Aмерике чем, как не чёртом, лучше всего пугать обывателя? Поколение мам и пап само вложило в руки чадам приспособление, которое попортит им, впоследствии, немало нервов.
В один из дней, когда почти уже всё было готово, в студию неожиданно приехал Алексей Вишня. Ему срочно нужно было в новую песню записать голос. Песня принадлежала его личным питомцам, группе «Кофе». Этих ребят записывал только он, причем не один альбом, а несколько: два или три. Ту песню он лихо тогда задвинул эстрадно-театральной артистке Наташе Сорокиной, известной в то время своими выступлениями в «Театре-Буфф»:
Стояла подстанция, из неё выходили провода на ближайший столб, а уже от него расходились во все стороны, по всему посёлку. Под покровом темноты Ирина собственноручно спилила этот столб ножовкой. Он упал, и Комарово временно избавилось от электричества, этой лютой напасти двадцатого века. Возмущённые жители обратились к работникам отечественной психиатрии. Они провели с Ириной только им ведомую работу, после чего выписали домой, а тут и мы с Андреем – тут как тут.
За месяц мы дали более 100 концертов на Дальнем Востоке, заработали приличные деньги. Все скинулись по 2,5 тысячи. А нас было человек 11-12. Набрали 30 тысяч и полетели на самолете в Киев, где проходили последние концерты фестиваля. После концерта отметили сделку, напоили братца водкой и купили у него всю аппаратуру – барабаны, клавиши, микрофоны, усилители, колонки, ревербератор и т.д.
На правительственном концерте в честь открытия Олимпиады мы пели «Богатырскую силу» Александры Пахмутовой. Она, буквально, за несколько месяцев до этого закончила работу над музыкой к фильму «О, спорт – ты мир». Мы к этому фильму записали массу песен и музыки. Как сейчас помню, Магомаев там запевал «Здравствуй, стадион», а все хоры – это ансамбль «Цветы». Я там пел «Старт, рывок и финиш золотой». Потом все песни из этого фильма по просьбе Пахмутовой пели и Асадуллин, и Беликов, и Градский, и Ротару, и еще кто-то из серьезных исполнителей. Почему-то этот фильм сейчас вообще никогда не показывают. Показывают только «До свиданья, наш ласковый Миша», когда народ плачет.
Через неделю мы встретились там же, Джино подготовил проект контракта на итальянском с подстрочным переводом, я тупо глядел в него, ища удобный момент, чтобы сказать окончательное «нет». Зачем-то мне понадобилось полезть в карман пиджака, и тут я с ужасом понял, что у меня пропали все документы – студенческий, зачетка, профсоюзный билет и пропуск (чужой) в общежитие МГУ, где я жил. Но утром все документы были при мне, иначе бы я не попал в институт! Причем, документы лежали не в одном кармане – они все там просто бы не уместились – а разных. А вот деньги оказались на месте…
Еще одно важное, на мой взгляд, наблюдение. Бардовское движение в СССР в конце 60-х было очень сильным, мы все хорошо знали, кто такие Высоцкий, Окуджава, Ким и т.д. Но для нас главным – в отличие от бардов – все же было то, какую музыку мы играем, а не какие стихи поем. Зацикленность бардов на трех аккордах и квинтовом ладу – точно таком же, какой беспощадно эксплуатировался на советской эстраде – была для нас жупелом, на долгие годы похоронившим интерес к безусловным творческим достижениям этого жанра.
Как-то с двумя дубненскими друзьями, уже почти сдав вступительные экзамены, мы ехали в метро. Наверху стоял солнечный август, недавно спровоцировавший меня на песню «Отличный день», а внизу, под землей, напротив сидел молодой мужчина, на пиджаке которого красовался значок …предвыборной компании Джона Кеннеди, которая закончилась его победой аж в 1960 году! Я понял, что он американец и предложил поменяться на мой комсомольский значок. Американец же был сражен тем, что я знаком с тонкостями американской политики, и согласился.
У нас было две гитары. Одну привез я, это была переделка из семиструнки, декорированная цветными шариковыми ручками под «полуакустик» и с переклеенным под шесть колков грифом. Буквально месяц назад с помощью Иштвана я выучил полтора десятка аккордов, и мне хотелось закрепить эти хрупкие еще познания: на басу я просто играл те ноты, которые мне показывал Иштван – строго по одной.
Это был 1989 год, мы как раз должны были играть на «Звуковой дорожке» в Лужниках. И перед концертом кто-то позвонил… Кажется, кто-то из «Круиза» – они тогда репетировали на базе у Векштейна. Мы пришли на концерт, но играть не стали, а пешком ломанулись – это ж рядом было – сначала в церковь, а потом – на базу, в ДК имени Свердлова, куда также пришли директор «Поющих Сердец» Гришин, ребята из «Круиза» и «Раунда», чтобы помянуть Виктора Яковлевича…
Проблема Андрея состояла в том, что у него были хорошие песни, но они были толком не аранжированы, и он не понимал, как это делается. Для аранжировщика, прежде всего, требуется умение компилировать. Аранжировщик – это компилятор. А вот придумать мелодию или стихи – для этого действительно талант требуется. Но Макаревич тянул одеяло на себя, мои композиции он старался не учить, говорил, что это ему непонятно. И в конце концов я решил, что нам лучше расстаться.
Тогда мой однокурсник Сергей Грызунов, который при Ельцине был министром печати, привел на факультет журналистики своего приятеля-барабанщика Максима Капитановского. А Максим привел за собой бас-гитариста Колю Ширяева – они познакомились где-то в военкомате. Коля был очень талантливый – я не могу сказать «гениальный», потому что «гениальный» – это очень ответственное слово, но он был феноменальный человек.
Грэм Бонд не лез в Валгаллу, подобно некоторым белокурым бестиям. Его магия сугубо наша, черноморская. Все, что он делал, звучит, словно на запись к Северному привели Эрика Долфи и Джона Колтрейна, и те, распив пару бутылок виски из «Березки» задудели, толком не понимая, чего от них хотят. Несмотря на жизнерадостный, неготический характер его музыки в чашу земных радостей Грэма Бонда были обильно подмешаны наркотики. Благодаря им жизнь «сына Алистера Кроули» оборвалась на рельсах лондонской подземки.
За счет того, что мы были такие дикие с Германом, возможно, так оно и получалось, хотя рождалось оно в яростных спорах и конфронтациях. Влад, абсолютный интриган, постоянно находил себе жертву в группе и дружил против нее со всеми остальными. Персонажи менялись местами, но дружить против кого-нибудь в группе он не переставал. После репетиций мы выходили охрипшие настолько, что слова не могли вымолвить, потому что орали друг на друга, психовали как дети, ей богу. Один Витя был всегда таким спокойным эльфом. Он никогда не играл на концертах импровизации. У нас был период более года, когда не было репетиционной базы, и мы репетировали новые песни прямо на концерте.
Был там балет с неграми в программе, потом мы с показом, а после нас выступал Кузьмин, который пытался нас подковырнуть со сцены типа у него сейчас все будет по-настоящему, не то, что у этих предыдущих. Я ему предложил выступить живьем под сэмплер, чтобы секвенсоры вовремя включались, и обработки: попробуй – сыграй! Герман тогда у нас ди-джействовал – сводил шумы, пленки, подыгрывал и бубнил иногда в микрофон. Деньги платили немалые – косарь грина за вечер. Приходилось серьезно готовиться – работать кропотливо, сроку дали две недели, приезжал Герман, и мы отбирали сэмплы, думали, что как будет, что подходит, что не нравится. Виктору эта история не нравилась и в 1994-м группа распалась.
В былые времена Герман, модный и красивый пел со сцены «Третьего Пути» свои оптимистические песни вместе со своей громкой и задорной группой «Матросская Тишина». А теперь где-то здесь витает его свободный бесплотный дух. Хорошо, что за мониторной колонкой спряталась бутылка перцовки наполовину пустая, наполовину полная. Перцовкой я поприветствовал дух Германа и пожелал ему счастливого пути по бескрайним космическим просторам. Германа с нами больше нет, но в сети по ссылке «Маша пляшет пого» можно увидеть яростный концерт «Матросской Тишины в ДК Горбунова. Там публика запрыгивает на сцену и делает отчаянный слэм, а Герман молод и героичен, а в интервью блещет умом и юмором.
С Игорем (Егором) меня познакомил его старший брат Сергей где-то в начале 80-х. Летов-младший жил тогда в Омске, интересовался музыкальной альтернативой, в частности «группой ДК», и, зная, что мы дружим, через старшего брата как-то попросил сделать ему качественные копии с мастер-ленты. Оба они слыли большими знатоками продвинутой музыки, ну а мы все, если кто помнит, после смерти рока к концу 70-х – смерти окончательной и бесповоротной – увлекались радикальным пост-роком, который носил тогда название «Rock In Opposition». А чуть позже у меня уже были записи его «Гражданской обороны».
Как-то раз мне в кладовке, что была нашей вокальной комнатой, свело губы в позе поцелуя. Нервный шок, допелись, ничего не помогает. В итоге мы идем на скорую помощь, благо она находилась недалеко, почти рядом, а там уже сидит моя мама – ей сообщили. Мне поставили какой-то хороший укольчик, мышцы разжались и мама спросила: «Ну что? Опять петь пойдешь?» Мы вернулись, я допел, и все было ништяк.
Дембельский миньон Вова родил сразу же, по возвращению. Пленку мне прислали почтой, а там: «Девки, водка, деньги, мясо, родительский дом. Кино, концерты, дискотеки – так было давно. Сменил гражданские ботинки на сапоги. Мотаю длинные портянки, забыл про носки. Появление, школа, армия, смерть. Появление, школа, армия, смерть!». Технология была та же, звук отчаянно плохой, а вокал задиристый и с напором, несмотря на непроходимую солдатскую грусть: «Все дни друг на друга похожи, как лица восточных друзей. Зато много здесь молодежи и серых больных голубей. Госпиталь, госпиталь – солдатская забава, до конца не долечили, выпустили раньше. Рано!».
Однажды мне позвонили доверенные лица и сообщили, что нас уже заложили и вот-вот придут по домам с обысками именно, кстати, по теме запрещенного творчества. Я тогда, к своему стыду сломал и тихо выбросил оригиналы-негативы обложек двух альбомов, сделанные на стеклянных пластинах. Очень не хотелось нервировать родителей по пустякам, тем более, что параллельно я упражнялся дома игрой на альт-саксофоне, чем довел пэрентов до белого каления, хотя инструмент был красивый, серебряный, чешский, с инкрустацией.
Достаточно было всего одного такого выступления на новогоднем вечере, чтобы вся школа выпала в осадок от невероятности происходящего – вместо новогодних вальсов, хороводов и белого танца – гитарист на коленях на сцене, барабанщик в мамином парике и вокалист спиной к публике с песнями о завоевании космических далей. Завуч школы даже похвалила за художественность образа. Ну а потом – цыганочка свое взяла все-таки, и белый танец состоялся как надо. После этого настала магнитофонная эпоха и ребята, побросав инструменты, взялись за девичьи прелести, наливающиеся соком и за сам сок в виде вина. Выпьют, свет потушат, и давай танцевать и обжиматься – ведь нашу молодежь не задушишь, не убьешь.
