После концерта мы прошли за кулисы пообщаться с великим маэстро. Я его как раз и спросил о том, почему он почти не исполнял сегодня джаз? – «Репертуар должен быть построен так, – сказал тогда Армстронг, – чтобы он был доступен для аудитории, для которой вы выступаете. Сегодня здесь собралась аудитория, для которой джаз был бы непонятен, так как джаз – это трудная музыка, требующая специальной подготовки. Поэтому мы исполняли сегодня легкие эстрадные номера. А серьезную джазовую программу мы готовим для джазовых фестивалей».
Рожденным из шепота и крика голубых и розовых предавать не впервой. Сначала действительную родину. Потом ипотечное, придуманное государство-урод. Режим-замысел, нечто среднее между Казантипом и радиорынком. Отсюда вместо полноценной музыки – свернутый кран в уборной, чьи стены теперь чисты, ибо все пидоры говорят о себе в интернете. Вместо смерти – полутрупы, верхняя часть сизая мертва, только ножки шевелятся и жопка действует. Как третий мир без СССР. Отвечая на заигрывания «среднего класса» мы погубим последний, призрачный шанс на революцию!
Я, вообще-то, больше любил играть на саксофоне. Но когда появились рок-н-роллы, стал играть на гитаре, потому что в рок-н-ролле без гитары делать нечего. Тем более, по образованию я струнник. Начинал с балалайки и мандолины. Но умею играть еще и на баяне. В юном возрасте каждое лето подрабатывал в пионерских лагерях – играл на баяне, как говорится, за стол и дом. У меня даже где-то фотография есть: я сижу на линейке с баяном на фоне огромного портрета Сталина. Мне лет 14 тогда было.
С этим сталкивается каждый гражданин России, начиная с самого простого – видя, например, как наши сельскохозяйственные рынки открыто контролируются иностранцами; продукция сгнаивается на местах, газеты пишут о неминуемом голоде и власти впадают каждый раз в аутизм. С другой стороны – беспрецедентная апатия населения, чья культурная, экономическая и политическая идентичность так и осталась утерянной; эта апатия сводит на нет любую мобилизационную программу. Таким образом, внутрисистемные подходы к преодолению кризиса, ключевой причиной которого является нерешённый национальный вопрос, остаются на сегодняшний день практически заблокированными.
Это было абсолютно волшебно – возиться с портативной многоканалкой! Огромную работу музыканты провели у Гурьянова. Они записывали на одну дорожку драммашину, на вторую бас, на третью электрогитару. Сводили результат на четвёртую дорожку. Затем Цой пел голос два раза, на две дорожки; дабл-трек сводили на третью. Потом Каспарян затирал одиночные голоса двумя гитарами. Это уже была практически готовая запись. Мне было нужно было просто свести это грамотно: развести по панораме и фронтальным планам, наложить поверх голос Цоя или клавишные Андрея Сигле, либо гитару Каспаряна. Суммарно ребята проработали над записью «Группы Крови» больше часов, чем над любым другим из своих альбомов. Потому что впервые в их жизни студия, пусть даже и совсем портативная, надолго оказалась в их собственных руках.
Из студии показался высокий худощавый человек с приветливой улыбкой, представился: «Рыба, очень приятно». Цой выходить не торопился. На минутку выскочил Борис, приветствовал нас. Его лицо выражало восторг и озабоченность одновременно: «Идем, послушаем дубль, ломовая группа, Кино называется!» Борис поставил «Бездельника». Цой смущённо стоял поодаль. Послушав дубль, музыканты решили по-быстрому что-то переписать, и мы мешать им не стали – спешно попрощались со всеми сразу и понесли на помойку студийный мусор. В голове у меня беспрестанно крутилась новая песня на русском языке. Следующий день я как-то продержался, мучая родителей немедленно подобранным «Бездельником».
Наша проблема состоит в том, что во всем мире культура передается из поколения в поколение, а у нас каждое новое поколение музыкантов строит свою новую. Во времена филармонические ты попадал в жернова этой машины и поневоле становился профессионалом. Поневоле! А сейчас они ни в какие жернова не попадают, потому что нет никакой концертной работы. И если шоу-бизнес в профессиональном смысле этого слова у нас отсутствует, то – как могут появиться талантливые артисты? Мы-то – динозавры, которые пришли из прошлого, мы прошли через жернова филармонической машины. Это был шоу-бизнес по-советски, но он был. Герои асфальта, потому что мы прошли через советскую филармоническую школу. А кто из современных певцов может сейчас встать и сказать: «Да, мы заменим их!»? Ведь есть прекрасные голоса. А толку-то? Нет спроса, нет концертной работы, а потому все это варится в своем соку.
Ведь, действительно, есть вещи концертные, а есть неконцертные. И проблема здесь не в музыкантах, а в общей немузыкальности русской публики. Я говорю это, как человек, который мотался по гастролям аж с 1973 года. Вот приезжаешь на Украину – там музыкальный народ, они с полтакта начинают врубаться и резонировать. Но в России – без мазы.
Но Бергер еще год играл в оркестре Клейнота. Он же не мог предугадать, что его документы зависнут в ОВИРе. Все уезжали быстро, а он еще несколько лет просидел здесь, в СССР. Знал бы, наверное, не ушел бы из «Веселых Ребят». Но тогда в «Веселые» не попал бы Саша Лерман. А не попал бы Саша, то не попал бы Буйнов, которого он привел за собой. А не попал бы Буйнов, то не попал бы и я. Такая вот цепочка выстраивается.
Что такое «инсайд»? Это не только точное знание на предмет того, под каким наперстком в данный момент спрятан шарик, но и понимание алгоритма действий наперсточника (очевидно, что самым главным инсайдером будет сам наперсточник), то есть точное знание на предмет того, под каким, конкретно, наперстком окажется шарик в следующий момент. Заметим, что алгоритм этот экзотичен, но предсказуем, и наперсточником мы называем здесь не волюнтариста с початком кукурузы, подарившего чеченцам два казачьих административных района, а человека Традиционной Культуры. Что такое «культура» и что понимают в Северной Нигерии под словом «традиция» – об этом ниже.
Концерты группы, как я и задумал тогда, были похожи на мои предыдущие бардовские выступления. Зрители сидели, внимательно слушая, в паузах, между песнями задавали вопросы, присылали записки, на которые я отвечал. Старался шутить, и мне это часто удавалось. И вообще такая форма выступлений мне нравилась. Но, как говорится, «не долго дёргалась старушка», так как вскоре подоспела её величество ФОНОГРАММА! Хочешь, не хочешь, а на больших сборных концертах приходилось подчиняться ситуации и выступать под «фанеру». Я, правда, пел живьём, поверх фонограммы и старался подключать к пению самих зрителей, передавая им микрофон, чтобы они поняли, что всё по-честному. Но всё равно меня это ломало.
Утром шестого мая, на следующий день, я ехал на работу и на светофоре увидел здоровенную, ржавую зелёную иномарку, хозяином которой был А. Градский. Я ему побибикал, а он, увидев меня, позвал к себе. «Ну, ты вчера дал им просраться! – сказал Саша и громко засмеялся. – Там они все передрались из-за тебя. Чем дело кончится, даже не знаю!» – «А что они со мной сделают, – сказал я. – Не посадят же, а понизить в должности нельзя, я и так сторожем в гараже работаю – ниже некуда».
В середине девяностых мы с Сергеем Хазовым решили сделать проект, посвященный кинематографу и назвали его «Черные стрелы амура», где по задумке, каждая песня соответствует жанру кино: песня-вестерн, песня-триллер, песня-комедия, песня мелодрама и прочее. Даже персонаж на обложке альбома – собирательный образ персонажей жанрового кино – он и Зорро, и самурай, и мумия, и терминатор. Инструменты использовались те же самые, которые у нас были: гитары и Roland MC-505. Альбом был записан, отремастирован и выложен на сайте www.captainnemo.ru, откуда песни можно скачать.
Самый первый проект назывался «Катарсис» – с этим названием и пришли Орлов с Хазом к нам в «Химик». Потом «Катарсис» разбился на «Гималаи», которые мы сделали с Хазом, и – «Николай Коперник», который сделал Юрик. Тогда только начали появляться знакомые с музыкальными базами, где репетиция стоила смешные деньги – три рубля, и все наши проекты мы репетировали на громком звуке. Мне удалось выкупить у Андрея Отряскина из группы «Джунгли» легендарную двухгрифовую гитару, сделанную очень хорошим рижским мастером Жорой. С этой гитарой потом меня Юрий пригласил в «Коперник», в состав, где играли Игорь Лень и арфистка с настоящей арфой.
Сказав «более реальный» я имею в виду, прежде всего, профессионализм. Мои амбиции как музыканта никогда не страдали в «Отказе»: мы играли не просто хорошо. Представьте: маленький средневековый городок на Сардинии, старинный театр и в нём – изысканнейший фестиваль музыки, которую так трудно обозначить: «новая», «альтернативная», «авангардная», «независимая» – эти ярлыки мало что проясняют, но публика – несколько сот меломанов из разных стран – отлично знала, на что они приехали. Представьте: 1-й «этнический» фестиваль в Трондхейме, север Норвегии – в ночном небе разносится голос Али Хана, а я вспоминаю другое наше выступление, в Колонном Зале Дома Союзов: впервые Роман играл сидя, времена шоу с протухшим мясом казались далёким детством, всё было чопорно и пиджачно, и во 2-м отделении – Оркестр Лундстрема.
Прибежали мы аккурат за пять минут до, я, уже не раздумывая, внаглую вломился в кабинет главной администраторши и повторил вчерашнюю телегу про киногруппу, звеня у ней перед носом своими «фотопринадлежностями», но дышать стараясь в сторону. По-моему, она просто испугалась и молча выписала пропуск за кулисы на 3 лица, по которому мы все благополучно и прошли.
Потом решили посмотреть на Гаркушу. Незадолго до этого мы видели фильм (то ли «Взломщик», то ли «Рок»), где показывалось, как он работает механиком в кинотеатре. Кинотеатр этот оказался прямо напротив Сайгона, мы вошли, спросили Гаркушу, и вахтёр, не дослушав, ткнул пальцем куда-то вверх. Наверху мы постучались в кинобудку, Олег вышел, встретил нас приветливо, ответил, что не знает, как вписаться на ПОП-МЕХ и глянул как-то так… Очень многие неформалы страны тогда посмотрели этот фильм и почти все они ездили в Питер… Интересно, как он сам его крутил из своей будки – что-то оккультное в этом есть.
Возможно, когда-нибудь состоятся какие-то юбилейные концерты «Наутилуса», только я в этом участвовать абсолютно не хочу и не буду. Я не вижу в этом никакого смысла, и с какой целью это надо делать, мне совершенно непонятно. Для меня это пройденный этап, который я закрыл и к которому не возвращаюсь, не испытывая никакой ностальгии. Поддерживаю отношения с Ильей Кормильцевым, который живет в Москве, хотя общаемся мы довольно редко: у него совершенно иной сегодня бизнес, и у нас мало точек соприкосновения. В Свердловске я не был лет 6, а на свой день рождения я пригласил бы «Чайф» или Настю Полеву.
Кормильцев появился у нас следующим образом. Он пришел проситься к нам на работу, сказав, что хочет быть штатным поэтом коллектива. Он и до этого писал тексты песен, но они были, мягко говоря, малоинтересны. И вдруг, придя к нам, он начал писать совершенно по-другому. Кормильцев приносил огромные папки стихов и ужасно обижался, когда половину этих бумаг мы выкидывали в помойку – для него это было, что называется, «по живому» (истерики и прочее). Жутко ругался. Тем не менее, я по сей день считаю Кормильцева лучшим попсовым поэтом. Что-то схожее я нахожу лишь у Меладзе, по крайней мере, качество товара сопоставимо.
БРАТСТВО И МЕСТА ПОД СОЛНЦЕМ – БЕДНЫЕ РОДСТВЕННИКИ ИЗ РОССИИ – РУССКАЯ МУЗЫКА И РУССКАЯ ВОДКА – ЯПОНСКИЙ ПОСТМОДЕРНИСТСКИЙ ПОНОС И «МАЛЬЧИК-С-ПАЛЬЧИК» – ЛОНДОН, ПОЭТ БОЛЬШЕ ЧЕМ – БАРБАН И БРАКСТОН – И КОНЕЦ МИФА
…Размышляя о Вертинском, я начал понимать, что такое панк. Ну, не то, чтобы понимать, но чувствовать его. Эта музыка никогда мне не была интересна, у меня в музыке другие вкусы. Тем более, исторически у меня сложилось близкое знакомство с тяжелой музыкой, а эта музыка от панка отстраняет. Но, размышляя о Вертинском, я начал видеть то, что с некоторой долей условности можно назвать традицией. Это – некий очень странный пунктир преемственности, где следующее поколение в отличие от того, как это бывает в биологии, удивительно непохоже на своих родителей. И только внимательное изучение домашней библиотеки, содержимого карманов, ассоциаций или оговорок, выныривающих из потока речи, заставляет догадаться, что это – предыдущее воплощение того же самого духа.
Творчество Вертинского – это дыхание среднего человека, который совершенно не желает одевать какую бы то ни было форму, ни светскую, ни армейскую. Это дыхание, которое сливается с твоим собственным дыханием.
Нет такой идеологии, которая выражала бы позицию среднего человека. В этом Вертинский был на редкость трезв и лишен иллюзий. А что может быть? Интонация, характерный жест, тень гримасы на лице. Вся идеология Вертинского сводится к фразе: «Мне как-то приснилось, что сердце мое не болит…»
Сталину был нужен компетентный зритель, который по достоинству смог бы оценить его государственные свершения. Да и всякому настоящему лидеру нужен компетентный зритель. Другие писатели из «бывших» на эту роль не годились, они были всего лишь «попутчиками». Сталин понимал: эти кормятся у меня с руки, этих я всегда обману и обыграю, эти, если я нахмурю брови, задрожат и умрут от испуга, а вот если эти кривят морду, значит, я сам что-то делаю не так. Для такой оценки нужен был настоящий эксперт. Осознав это, Сталин вернул на Родину некоторых писателей, в их числе Алексея Толстого, который в романах «Петр Первый» и «Хождение по мукам» создал настоящую мифологию сталинской власти.
Александр Николаевич Вертинский – это некий странный феномен, который я тщательно рассматриваю уже на протяжении довольно длительного времени и пытаюсь идентифицировать. Судя по всему, Александр Николаевич Вертинский – это не человек, а маска, которую примеряют к себе самые разные люди, причем примеряют сознательно и более-менее успешно. Но что это за маска? Каковы ее функции, содержание и происхождение? Каков месседж, который скрывается за этой маской? Что люди хотят сказать и какую проблему решить, когда примеряют эту маску? В общем, все это находится совершенно за пределами разумного и совершенно за пределами понимания. Но как только начинаешь думать про Вертинского, то важность этой маски и ее несегодняшнее и неситуационное происхождение становятся очевидными.
Увы, это так – городская культура у нас не сложилась. И повинны в этом сами армяне, точнее – национальная традиция бежать от неустроенности и трудностей жизни, а тем более бедствий, за тот или иной бугор. И именно горожане чаще следуют этой традиции – ведь человек, орудия труда которого не серп и молот, а письменный стол и компьютер, вместе с образованием и квалификацией получает как минимум основы сопутствующей этому городской культуры, и чем он умнее и способнее, тем большие запросы со временем возникают у него и в работе, и в быту, и в духовной сфере, тем сильнее он чувствует себя обделенным из-за несоответствия условий жизни на родине его запросам, тем большие перспективы видятся в более развитых краях, в более урбанизированном обществе.
Любопытна история первого публичного исполнения этой песни. Я спел ее под гитару на общегородском комсомольском собрании, кажется, зимой 1979-го или 80-го года, куда меня пригласили в качестве «культурной программы» после которой намечался банкет. В зале ДК «Мир» сидело 600 человек: комсомольская верхушка предприятий, активисты, функционеры КПСС, отвечающие за молодежную «линию партии». Когда я вышел на сцену, то уже знал, что «сделаю это». Но не потому, что по мне вдруг забегал диссидентский таракан, а, скорее, из любопытства – а что будет? И еще я всегда не любил официоз, а здесь он присутствовал в неразбавленном виде – если не считать усатого дежурного пожарника и вахтеров.
В Дубне тогда было еще 3 или 4 самодеятельных ВИА. На нас, зная, что мы пытаемся играть свои вещи, другие музыканты смотрели как на недоумков: все равно ведь не разрешат, не лучше ли выучить «Косил Ясь конюшину» «Песняров», а потом выпить по «огнетушителю» портвейна как все нормальные люди. Покинутая мной «Легенда» процветала, став застрельщиком и участником разных комсомольских мероприятий и имея соответствующий репертуар, который никогда не расходился с линией Партии, только сходился. Причем, играли они неплохо, Саша знал свое дело, но когда слушал мои «западные» аранжировки собственных песен, строил кислую мину: зачем тебе эта головная боль? Живи, как все.
Клуб же «Мелодии и ритмы», который позже переименовали в «Метроном», продолжал развиваться. Прошло несколько живых концертов: «Аракс» с Беликовым – Абрамовым – Шахназаровым, Александр Лосев из «Цветов». Беликов удивил меня тем, что своим очень виашным голосом хорошо пел западные стандарты, Абрамов – плотным звуком, а Шахназаров – скромностью и доброжелательностью. Покойный ныне Саша Лосев после клубного концерта дал еще один, неформальный («квартирный», как бы сейчас сказали), дома у Вали Сысоева, который иногда выручал клуб свом отличным самодельным (!) проигрывателем. Помню, что домашний концерт мы записывали т.к. потом неоднократно слушали, сразившую нас, «Лошади умеют плавать». Но эта запись, к сожалению, не сохранилась.
Где-то в это время, летом 1975, нам утвердили и название группы – «Жар-птица». Обошлось не без споров: нам предлагали назваться то «Юностью», то «Молодостью», другие варианты начальству почему-то в голову не приходили. А мы хотели обозваться «Фениксом», альбом Grand Funk нам уж больно нравился. Пришлось идти на компромисс, заменив протестантский «Феникс» на православную «Жар-птицу».
Сейчас мне самому кажется странным, что я тогда столько времени тратил на слушание радио, следил за расписанием программ, не спал ночами, записывал «Top-20» на магнитофон, но тогда это был единственный оперативный канал информации, и не было ни Интернета, ни спутникового вещания, а журналы («New Musical Express», «Melody Maker») поступали нерегулярно. Вещание на БиБиСи было поставлено так, что одна и та же программа повторялась трижды для разных частей света: для Южной Америки в одно время, для Индии в другой день и другое время, для Европы в третий день и третье время, причем условия приема на коротких волнах были таковы, что у нас лучше ловилась одна передача, другой раз другая и т.д. в зависимости от метеорологии, от времени года…
У меня есть некая система ценностей по жизни и такие явления эстетики как кино, литература, публицистика, литература движут меня по тому направлению, которое у меня есть. Это мой вектор. И когда я смотрю хороший фильм, то понимаю, что он добавил что-то в плане моей эволюции, моего развития, поддержал меня каким-то полезным опытом. Когда же я слушаю «Звуки Му», я не получаю оттуда никакой информации, а та информация, что от них до меня долетает, носит для меня негативный характер, она не вписывается в ту систему «хорошо и плохо», в которой я существую.
Спустя несколько секунд дверь отворилась, и скромный мальчик внес в номер мой чемодан. Он весь был оклеен какими-то бирочками: Гонконг, Сингапур, Нарита, LED… я попытался представить себе его путь, открыл чемодан. «Спотыкач» откупорился и залил сладкой жижей все предметы, находившиеся там: брюки, рубашки, пиджак, футболки – всё было липкое и пахло дрожжами. Лишь только плёнка «Кино» была завёрнута в два пакета и совсем не пострадала.
Спустя неделю, после гибели Виктора, меня навестили ребята из группы Кино. Они поставили себе задачу собрать, по возможности, все старые записи, чтобы их… уничтожить. Ребята понимали, что на волне трагических событий многие захотят погреть руки на неликвидных материалах, признанных таковыми самим автором. Был у меня такой материал. Правда, те песни, которые подвисли у меня на полке, были вполне юзабельны, по сравнению со многими другими неликвидами, разбросанными по домам «квартирников», неизменно пишущих и тиражирующих всех, кто у них выступал. Наверное, этот факт и привел Каспаряна с Тихомировым ко мне. Они понимали, что на выпуск посмертных материалов, мои записи у пиратов значатся в списке, как номер один.
На фотографиях, сделанных в клубе «Икар», именно «Осколки» после 71-го года. Мы и в «Атлантах» пели по-русски, а после 71-го года тем более, так как Костя привёз из армии новые песни – «Музыкант», «Я сам из тех», «Птицы белые мои» (эти он исполняет до сих пор), «Ты хотел увидеть мир» (наш самый сильный хит), «Россия» («Небо – купол синий, первый ливень по весне. Это ты Россия, ты Россия снишься мне» – писал молодой Никольский, служивший в Киеве), «Спокойной ночи, дорогая миледи», «Летний дождик», «Я думал о многом и разном» (её мы с Никольским исполнили на его 50-летии в «России» – запись есть на его юбилейном альбоме), «Воздушные замки», «Алёна», «Ты девчонка хорошенькая», и др. Но это всё исполнялось ещё до магнитофонного «бума», который несколько лет спустя поднял до небес более молодых «Машину» и «Воскресение»… И как-то само-собой вышло, что до них – пустыня?
Носить длинные волосы было нельзя. В школе разговор короткий. Даже в 20-й спец, в которой учился я (тоже, кстати, в районе Патриарших – поэтому мы там все и сошлись). Для того чтобы сохранить длину волос, я обзавёлся бумагой с Мосфильма, в которой утверждалось, что волосы мне нужны для съёмок в фильме. На эту мысль меня навела Наташа Белохвостикова, моя соседка по школьной парте (в те, впрочем, редкие моменты, когда она появлялась в школе, а не изображала мать Ленина со спины на съёмках и не посещала первые два курса во ВГИКе). Кино, говорила она, это всё. Только кино! Как раз в то время одна добрая знакомая моего отца, по профессии режиссёр, приступила к съёмкам фильма «Юность Карла Маркса».
Кстати надо сказать, дефицит, в разных местах страны, воспринимался совершенно по-разному. Некоторые дефицитные товары, что часто продавались в райцентрах, для местного населения не значили ничего. Например, замшевые туфли английского производства могли лежать в навал в огромном фанерном ящике, посередь хозяйственного магазина. Потому, что в городе кругом была грязь и просто, негде было в них ходить. Или автоматические японские зонты спокойно дожидались заезжих столичных артистов, и местные жители не понимали, как это простой зонтик может стоить аж пол зарплаты!
Это надо было видеть – несколько пьяных стиляг, с набриалинеными волосами, держа в руках карандаши, на которых крутились катушки, наматывали на них ленту, которая никак не хотела распутываться и иногда, её приходилось резать. А когда всю ленту намотали на катушки и склеили, оказалось, что все рок-н-роллы резко переходят один в другой, начинал, например, Чаби Чекер, а заканчивал Элвис Престли и т.д. Склеили всё не правильно, чем и загубили фонотеку. Представляете, что это означало в то время!
Для чего люди хотят быть вместе? Группа так устроена, что если люди не бывают вместе, они никогда не будут играть. Групповое творчество связывает людей так, что они должны вместе пожить какое-то время. Если этого не происходит, то и музыки не получится. По-моему, чтобы родилась музыка, нужно стремиться к тому, чтобы коллектив дышал вместе, и – чтобы все зацепились за это состояние и вместе драйвовали. И – чтобы кроме этого никому уже ничего не было бы интересно. По крайней мере, раньше это было так, да и сейчас тоже наверняка так. Ребята начинают вместе играть – и начинают вместе дышать. Все, как обычно: надо дышать вместе, а иначе ничего не сделаешь. Коля с Игорем в «Арсенал» внесли жесткость и кайф, и это была не битловская лирика, а пахнуло уже серьезным роком. И когда это соединилось, всё встало, вроде бы, на свои места.
А дальше все развивалось само собой. Музыка живет собственной жизнью. Ко мне потянулись люди и появились ученики, потом последователи, затем и отступники. Думаю, лучшим и главным неидиоматиком был Валерий Дудкин, крайне странный и талантливый человек. И хотя на него больше повлиял Генри Кайзер, а затем Эллиот Шарп, все же суть его техники уходила к Бейли, которого он очень чтил. Эта его особенность была по заслуге оценена в мюнстерской гитарной лаборатории, (можно было бы добавить – имени Дерека Бейли) в конце 80-х, где Дудкин выступал.
Писать о Саинхо хочется/следует (получается?) скорее в понятиях “Веселой науки” Евгения Головина или иных миров Юрия Мамлеева, а не в терминах музыковедения, не констатируя в очередной раз, как западные обозреватели, уникальность ее голоса. Почему? – Да потому, что она не вписывается в традиционные деления/размежевания/классификации музыкальных жанров и стилей, представляет собой большое явление – принципиально во многом ИНОЕ по отношению к устоявшимся схемам и рамкам. Потому что для нее важны – прежде всего – не прием, не форма. А что? То, что вызывает наибольшее недоумение: странное схождение несопоставимого.
А в 1978 году мы выпустили настоящую рок-оперу. Музыку написал Эдик Кузинер. Он очень хороший музыкант, но не член Союза композиторов. Поэтому его заставили взять себе в соавторы композитора Кравченко (покойный Сережа Дячков также рассказывал, что знаменитую «Колыбельную» подобным же образом его заставили оформить на Фельцмана, иначе диск «Цветов» с этой и другими его песнями так и не увидел бы свет – прим. ред.). Якобы вдвоем они эту оперу написали. Выпустили мы ее. Но концертный ансамбль, учитывая опыт “Поющих гитар”, не ликвидировали. Просто ансамбль разделился на две части. Концертная “Калинка” и рок-опера работали параллельно.
Без всякой рекламы приехали. Нас встречал директор филармонии. Точнее, встречал не нас, а своего коллегу Когана. Когда мы ехали в гостиницу, то увидели, что через всю улицу, как сейчас эти переброски делаются, было написано: “Приезжают советские Битлы!” И больше никакой рекламы! Ничего! Ни одного плаката не было! Просто от руки быстренько написали, что приезжают советские Битлы. И все билеты были проданы задолго-задолго до нашего приезда. С дракой, с боем брали эту концертную площадку. Вот это была заслуга Виктора Абрамовича. Вернулись оттуда мы уже победителями!
В 1958 году в Ленинграде был создан первый в нашей стране джаз-клуб. Нам выделили помещение в ДК имени Кирова. Нашим президентом стал джазовый фотограф Наум Каждан, а мы с Володей Тагом были вице-президентами. Кроме нас в совет клуба входили Владимир Фейертаг, Вадим Юрченков, Аркадий Мемхес и еще несколько джазовых музыкантов. Совет определял дни собраний, обсуждения проблем, джазовых концертов, джем-сейшенов и т.д. В основном в джаз-клубе были музыканты-любители, так как высокие профессионалы на первых порах нас чурались. На первом, организационном, собрании ленинградского джаз-клуба присутствовал нынешний джазовый теоретик Алексей Баташов.
Но больше всего начальство волновали не деньги, а тексты песен, которые часто не соответствовали требованиям «взрослого» населения, поэтому и райком комсомола, и наше «мосэнерговское» начальство часто бывали очень недовольны. Например, когда Андрюша Макаревич спел песню «Если бы я был миллионером», начальство устроило мне настоящую проработку: «У меня такое ощущение, что вы никогда не слушаете слова, которые идут со сцены! – выговаривал мне наш куратор Леонов. – Послушайте, о чем они поют! Это же ужасно! Как вообще советский мальчик может такую мысль держать в голове?!»
После концерта мы, организаторы, еще долго сидели наверху, в том фойе, где стоял рояль. Зажигали свечи и просто разговаривали. А как же?! Надо же поделиться впечатлениями, поговорить. Интересные были посиделки. Ничем не хуже, чем сами концерты, потому что мы там и стихи читали, и песни пели. Расходились мы уже далеко за полночь. А бывало, что шли через «Бухарест» ко мне продолжать. «Бухарест» – так назывался ресторан на Балчуге. У меня там мама работала в бухгалтерии, поэтому мы подходили с заднего хода и у буфетчицы покупали водку. А закуска дома всегда найдется…»
Но большинство музыкантов, состоявших в ЛРК, ничего не заметило или сделало вид, что не заметило. Вроде бы всех все устраивало, а кончилось и вовсе хорошо, система рухнула, и до сих пор можно праздновать победу, но вопрос в том, победу кого над кем? Да, у нас теперь есть классики «русского рока»: «Аквариум», «Алиса», «Аукцыон» и иже с ним, и приснопамятные «Кино» и «Зоопарк». Да, они были, кто-то еще есть, кого-то уже нет в живых. Приехало несколько героев из других городов, которых и без «прослушивания» причислили к рок-н-ролльной элите. Но где все остальные переписанные? Что стало с сотнями членов этого сообщества, которых сдали в архив? Точнее не в архив, а попросту выкинули на свалку?
То есть, я часто цитировала тот анекдот про Ленина, в котором он говорит, что не возьмет политическую проститутку Троцкого кататься на броневичке, потому что он в прошлый раз весь броневичок забздел. И вот про людей, которые на очередном сейшене (ибо это были не концерты, а именно сейшена – где попало, бесплатно и крайне раздолбайские) самовольно вылезали со мной поиграть на чем попало и делали это из рук вон плохо, я говорила: мол, этого в следующий раз не возьмем, а то он нам броневичок забздел. Ваня и говорит тогда: «Ничего себе «группа»… «Умка и Броневичок» получается. Только я в группе с таким названием играть не буду!». Ну, в общем, через некоторое время он и перестал.
Однажды Башмачок и вовсе меня поразил. Мне очень нравилась одна из подружек моей супруги, и, как-то раз, они встретились у меня дома на импровизированной вечеринке. Слушание магнитофона, пение песен, слово-за-слово, и мои гости внавал оккупировали мой диван. Во время непринуждённой беседы, в хитросплетении рокерских тел, красивая нога нашей подружки оказалась в паху у поющего СашБаша. Возбуждённый, он спел сразу еще одну песню, потом еще одну, а когда девушка вышла по своим делам, ринулся за ней. Дождавшись, пока она выйдет, он позвал её на кухню и начал раздевать. Динка, так звали девушку, неожиданно для него оказала сопротивление: стала кричать и вырываться, за что немедленно получила от СашБаша в лоб, и судя по всему далеко не один раз. Динка пришла в комнату вся в слезах, потрёпанная, с красным лицом. Саша остался курить на кухне.
В течение двух дней они приехали. Я приготовил покушать, купил бутылочку. Моим родителям нравился Цой, и они нам совсем не мешали общаться. У меня стояла тропилловская драм-машина «Лель», на которой летом мы записывались со Свиньёй. Её вид испугал Виктора, но я поставил ему запись, которую осуществил сам, наложив несколько гитар на эту драм-машину и спел про знак высоких чувств. К удивлению, Виктору очень понравилась вся песня вкупе: и текст, и мелодия, и звучание гитар, и даже то, как я записал «его» драм-машину. А мне страшно хотелось записать Цоя. Новый альбом «Кино» – я этим просто бредил.
Наверное, однажды Витя Цой услышал эту песню… не исключено, что в тот самый день, когда Рыба познакомил его с Каспаряном. Наверняка они выпили тогда немного и сыграли это Виктору на два гитарных голоса. У Лёши были еще собственные песни, одна из которых «Люди как звери» пользовалась большим успехом на концертах “тогдашнего” Кино. Короче, познакомившись с Каспаряном, Витя поспешил избавиться от Рыбы. В тот день Лёша приехал ко мне совсем пьяным, и я оставил его у себя на ночёвку. Получив зарплату, я купил два билета в Москву.
Нужно было хотя бы вытащить оригинал оттуда. Мало ли что там могло произойти, под шумок-то. Это опасение я высказал Андрею, и вскорости пришлось за ним лететь, пока еще хотя бы здание принадлежит Мелодии. В тот же день я купил билет и отправился. Стучу в дверь… редактор, оформлявшая наш договор, уже уволилась, никто ничего не знает. Мне показали одним глазом архив – тысячи и тысячи километровых лент с оформлениями, внешне похожими на наше, как две капли воды. Я еще сказал им “вот, такая же как вот эта – белая коробка BASF, окантованная красным коленкором”. Мне показали полку, на которой мириады таких же лент… сказали, что буквально на днях это здание переходит к другой организации-владельцу, не имеющей отношения к музыке… забор.
Самое главное было – не напиться и не уснуть до 21:00. Мы обзвонили всех своих родных и предупредили, чтоб смотрели “Время”. То ли в середине, толи в конце… лишь только когда рассказали о спорте и побежали титры о погоде мы поняли, что сегодня нас по телевизору не покажут. Разочарование своё мы надёжно топили в ирландском, полусладком вине. Они приехали потом в студию еще раз. Извинились перед Пругло, попросили позвать их на съёмку более адекватного героя, коим стал Филипп Киркоров, записывавший свой альбом в те же дни.
Сидели на точке эти дни, репетировали, готовились к записи. Точка находилась в бомбоубежище под архангельским автовокзалом и носила название “Палитра”. Почему-то местные наши остряки переиначили это в “Пол-литра”… Место там было много, и мы свезли туда всё, что можно было собрать – практически все самодельное, либо из стран социалистического, на ладан дышащего, лагеря: всякие там вермоны, форманты и прочие теслы. Мы там дневали и ночевали. Со спонсором нашим, Вадимом, мы сблизились – не разлей вода: он часто заходил к нам на точку не с пустыми руками…
В этом контексте герои нашей книги это оказавшиеся на помойке самоделкины, креативная природа которых, конечно же, не могла не найти способа реализовать себя. И, в конце концов, противостоять как прямому гнёту «акционеров», так и самой атмосфере духовной изоляции, в условия которой их бросила, опасающаяся конкуренции, номинальная советская «элита». Самодельные инструменты, самодельная техника, самодеятельное творчество… Все было, как бы, пропитано трэшем, но в самом начале это были лишь модусы трэша, а не его атрибуты!
Но лишь мы зашли за кулисы, к нам подлетел милицейский полковник и прорычал: «На сцене сегодня стоять по стойке «смирно»! Не дергаться! Все быстрые песни из репертуара исключить! Если – не дай бог! – народ начнет плохо себя вести, я самолично размозжу ваши головы вашими же гитарами!» В зале, действительно, была настоящая давка, и он боялся, как бы не случилось несчастья.
Ладно! Вышли на сцену, встали по стойке «смирно», и весь концерт играли, не сходя со своего места. Но, тем не менее, публика все равно бесновалась.
Москва, 05 декабря 2006 года в ожидании гостей Юрий Валов, Сергей Жариков и Сергей Летов Презентация книги Организатор фестиваля Новой музыки Сергей Летов Летов в своей любимой майке Александр «Чиня» Чиненков Валерий Шаповалов, Юрий Валов и Алексей Пузырев «Старик, оставь свои координаты…» Влад Петровский в хорошей компании. Василий Ниссен – продюсер всея Сибири. Радио России […]
Нет, первыми были как раз Градский и Турков. Они крепко дружили и много времени проводили, дурачась, в Мишиной квартире, который жил в том же доме на Кутузовском проспекте, где потом жил Брежнев.
Я помню, как однажды они стали гитары друг другу о головы разбивать. Но не потому, что они испытывали какие-то агрессивные чувства, просто им было интересно, у кого голова крепче. Турков кричал: «Саша, стукни так, чтобы у меня кровь пошла!» И Саша со всего маха бил его по голове гитарой! Тот ему – в ответ. И так они дубасили друг друга, пока не разбили гитары вдребезги. А вот недавно я узнал, что Миша Турков умер, и наш барабанщик Слава Донцов умер, так что из той команды остались только я да Градский…
И еще у нас было несколько «своих» песен моего сочинения – «По этой лестнице», которая, будучи «подпольным» хитом, попала впоследствии в «Афоню», в сцену, где Афоня беседует с девушкой, подружившейся с ним на танцах, у подъезда своей хрущобы (в недавней реставрированной и цифрово-ремастеринговой редакции фильма этой песни почти не слыхать, а ведь это была редкая и по тем временам довольно качественная студийная запись 1974 г., так что очень жаль), «Новгородский пир» – фольк-стилизацию на слова моих ближайших друзей Сережи Старостина и Сережи Шпакова, «Такие вещи» на слова Леонида Мартынова и, конечно, «Зеленый дол» на слова Роберта Бернса в переводе Маршака, тоже ставший к тому времени своего рода хитом.
В журнале «Наука и жизнь» и «Знание – сила», которые выписывал мой отец, часто бывали статьи о языках и языковедах. Об олимпиаде я как раз узнал из этих журналов. Однажды, в 1964 году, я прочел интервью с языковедом Андреем Зализняком. Интервью открывалось фотографией какой-то анкеты Зализняка, в которой в графе «Какие языки вы знаете» значилось сорок пять языков! Это потрясло меня. Я решил на собственном опыте узнать, сколько языков человек может изучить – и уж во всяком случае изучить столько же, сколько Андрей Зализняк. Я всё еще продолжаю этот эксперимент! Когда меня спрашивают, сколько языков я знаю, я говорю, «примерно сорок». На самом деле – в два раза больше. Просто не хочу пугать людей.
Мало кто из живущих в Австралии любителей музыки не знает имени Леонида Бергера. Его голос, высокий артистизм и душевная теплота покорили сердца не одного поколения слушателей. Леонид разносторонне одарен, как это часто бывает у талантливых людей: он не только певец, но и широко известный композитор, оригинальный аранжировщик, обладает незаурядными литературными способностями. Большой интерес, проявляемый в современной России к музыкантам, стоявшим у истоков становления российского рока не обошел стороной и маэстро.
-Не вписываясь со своими идеалами в существующую систему, люди нередко просто «выпадали» из нее и в прямом и в переносном смысле. Целая плеяда российских диссидентов, независимо от национальности, эмигрировали и встали во весь рост за границей, поведав Западу ошеломляющую правду о социалистическом безобразии и беспределе. Люди, покинувшие родину и, тем самым, выразившие протест брежневскому строю и ситуации в СССР, внесли свою посильную лепту в процесс разрушения авторитарного государства. Это касалось и моего личного невосприятия того, что происходило в мире искусства. Мой отъезд был самым настоящим протестом против существующих драконовских законов системы.
Короче, в 1985 году, когда началась перестройка, я все это бросил и пошел работать во Дворец культуры пищевой промышленности руководителем музыкального клуба. Стал прокатывать концерты. Делал джазовые вечера. Тогда ведь после длительного перерыва в джазе появилась очень талантливая молодая поросль. Это был настоящий техничный джаз. Кроме обоих Бутманов, были Женя Маслов – супер-пианист, Дима Колесник – он сейчас в Америке, Рябов – замечательный гитарист, Костюшкин – прекрасный саксофонист, отец одного из солистов “Чай вдвоем”, Старостенко – этот спился, ушел в монастырь, там всех споил, после чего его оттуда выгнали. Но тогда в джазе было безвременье.
На первые гастроли мы поехали в Ташкент. Там даже афиш не было, просто висела у кассы какая-то бумажка. И полный аншлаг! Зал битком! Публика и русская, и узбекская! Вот, что такое был Анатолий Королев! Это какой-то кошмар! Девушки были все время. Мы от них просто убегали. Да, ладно мы! Хотя и за нас, конечно, цеплялись. А Анатолий Иванович убегал пожарными лестницами, чердаками и т.д. И так по всей стране! Успех был колоссальный!
Синдром крепчал – топография музподполья – хождение в рок – «Чувак, не надо!» – джазовички-бодрячки – смоленская школа – кредо – «партизан альтернативной сцены»
И так получилось, что бывшие музыканты «Поющих Сердец» Виталик Барышников, Витя Харакидзян и Сашка Ольцман собрали ансамбль «Эрмитаж», который исполнял музыку в стиле джаз-рок. Юрий Федорович сам предложил мне: «Может, там будешь солистом?..» И я стал петь в «Эрмитаже». Помню, у них был клевый хит «Атлантида»: «Атлантида – это миф». Вроде сначала пошло-поехало, но потом я почувствовал, что джаз-рок – это не мое. Конечно, музыканты в «Эрмитаже» собрались колоссальные: что Витька – басист, что Виталик – чумовой пианист, что Ольцман – чумовой гитарист. Но того сольного момента, что я хотел, там тоже не было, потому что им в кайф было поиграть какую-то сложную инструментальную музыку, и пенья-то особо не получалось. В основном клавиши колбасились, как и положено в джаз-роке. Но народу песни нужны! Понимаешь?
Интересно, что Плоткин в «Веселых Ребятах» был только директором, а в «Надежде» он стал уже музыкальным руководителем. В «Веселых» он выполнял только администраторско-директорские функции. Но он же человек творческий, ему хотелось большего полета, а в «Веселых Ребятах» всем руководил Павел Яковлевич и не давал ему выплеснуть из себя то, что он хотел. Директор – и достаточно. Занимайся директорством. Поэтому он и начал раскрываться в «Надежде» как режиссер-постановщик, и у него нормально это получалось. Он прекрасно танцевал. Чувство ритма у него хорошее. А потом, когда он уже руководил «Надеждой», он ГИТИС закончил.
Самое гениальное, если бы приехал Леня (он сейчас Леон) и мы бы позвали Пузырева – и это был атас! Я сделаю так красиво, что мало не покажется. Если я хотя бы у себя имел такую запись, и то мне было бы это приятно. Я уж не говорю про то, чтобы люди ее слушали, чтобы она в эфир пошла. Будет ли это продаваться или не будет – это вопрос другой. К сожалению, это решаем не мы, это решают люди, которые берут диски в киоски. Но они продают только тех, кто поет попсу. Но, может, и это будут продавать?
Классический джаз (в его восприятии просвещенным сообществом) долгое время вынашивал свою программу обновления-освобождения. Она была в значительной степени связана с идеей чувственности, с реабилитацией телесного начала в музыкальной культуре (литературным отражением этой программы можно считать роман Германа Гессе “Степной Волк”). Зорн выделяет в старой, привычной музыке именно это измерение и показывает за один концерт такие полюса и крайности, которых прежняя джазовая традиция никогда не обнажала.
Освободившись от гнета реальности, чистое искусство раннего авангарда оказалось беззащитным перед любыми внутренними “деформациями” (Лосев). Пафос самовыражения, неутомимое погружение в глубины собственного “я”, анархическая самозаконность творчества (можно только завидовать тому, с какой легкостью словечко “creative” выносилось в заглавие тех или иных художественных начинаний) превратили новую импровизационную музыку в разновидность “искусства самоощущения”, неспособного довести до конца ту атаку на наслаждение, под знамена которой новаторы поначалу становились без колебаний.
Благодаря такому подходу удавалось зафиксировать очень существенные моменты проблемы “джаз и тоталитарное общество”. В центре внимания здесь оказывалась прежде всего тема неполноценности, нравственной ущербности человека в его отношениях с бездушным социумом, а художник чаще всего представал в образе эквилибриста, балансирующего на грани между официальным и неофициальным искусством. Забавно, но зародившись, как отражение джазовой жизни “в одной отдельно взятой стране”, эта конструкция может быть эффективной и при анализе ряда феноменов западной сцены, где не менее тонкая грань разделяет коммерческую и некоммерческую, массовую и элитарную музыку.
И вот, допела Джоанна свою песню на английском языке, и Вишня позвал её в микрофон заслушать результат. Девушка скинула уши и рванула дверь в микрофонную на себя, а открывалась она вообще наружу… в общем, заклинило дверь. Я то сидел на кухне, и вот слышу крики, типа “шортова двер, я немагу открыт двер”. Явился на подмогу, тык-мык… никак. И тогда Лёшка разбежался и в сердцах двинул злополучную дверь своим мощным плечом. Она слетела с петель, погребла под себя американскую диву, а поверх всего этого – Вишня на двери лежит, Джоанна из-под двери благим матом орёт “yourbanny potap”…. Весело, в общем записи у него проходили…
Что говорить, разозлил меня он не на шутку. Морозов уже в громкую связь кричит мне: “Серёга, ну чо, будешь писать?”, дает фонограмму, а этот не уходит – всё смотрит на меня, на комбик, что-то говорит, жестикулирует, а на мне ж наушники… И тогда я ему говорю с выражением, мол, иди дядя своею дорогой, пока я гитару не отложил и не помог тебе отсюда уйти. – “Что, да как вы смеете, я записал самые лучшие образцы советской эстрады…” – “Тем более тогда, что вы лезете со своей эстрадой в ряд калачный!” -” Это калачный ряд? Ну и свинство здесь Тропилло развёл я щас пойду ему скажу, ишь…
Родители одного моего ученика, очень продвинутые химики, по полгода работающие в Ганновере, в институте Планка как-то сказали: «Да вы поймите, вокруг вас чудеса творятся! То, что раньше было сказками, стало чудом реальным, а вы принимаете это как должное… На самом деле это – чудеса!». Но нет таких чудес, чтобы в один прекрасный день было сказано человеку: «Ты свободен, отдыхай!». Без человека ничего не будет работать и искусства не будет без человека. Его ответственность только возрастает.
Когда я начал заниматься своим ансамблем, я познакомился с самыми ведущими композиторами-авангардистами. София Губайдуллина, Эдисон Денисов, Альфред Шнитке – мои друзья, которые написали для моего ансамбля около двухсот произведений для ударных. Ударные – это не только барабаны, это и маримба и вибрафон, звуковысотные, шумовые инструменты. Сейчас я пишу книгу об ударных. Написал я ее тридцать лет назад, а сейчас посмотрел и ужаснулся: насколько она устарела. Приходится заново переписывать, по сути, писать новую книгу, потому что up-grade ничего не дает и сразу видно, что это – старый кусок, а это – новый. Издатели хотят печатать, но им придется подождать.
Продрав глаза, долго соображал, где я, и кто рядом. Выяснить это попытался наощупь. Что-то сильно мешало… в попытке проверить, кто рядом со мною, наткнулся на что-то совсем твёрдое… Олег ошалело открыл глаза и принялся ими вращать, разбуженный моими изысканиями, и, не понимая, где он, кто с ним, и сколько времени – день или ночь. Он привстал, узнал меня,. и его вращающиеся глаза встали в ступор, увидав в моих руках нечто совсем невообразимо невозможное… одну бутылочку какая-то заботливая, нежная и ласковая рука предусмотрительно положила мне под подушку, и я держал её в руках.
В свое время Джоанна Стингрей нанесла громадный вред нашему року. Она много всякого подвала тогда вывезла на запад. Там смотрели: “Что за обезьяны держат в руках гитары?” Ведь в те годы были коллективы, которые умели играть хорошо, было что показывать. А туда поехала вся эта волна говна. И после этого ни Америка, ни Европа не воспринимают нас нормально. Не нужна им эта Россия.
Еще расскажу про «Нет тебя прекрасней». Когда Юра уходил, он на прощанье оставил маленький клочочек, там буквально одна строчка там была, и мятый листочек со стихами. Расставались тяжело. Он очень не хотел уходить. Вышло так, что дирекция Ленконцерта поставила нам ультиматум. И вот, когда он уходил, оставил эту строчечку. Он ее наиграл и напел. Мне понравилось, я говорю: “Вот уходишь, а на память о тебе останется песня”. И где-то в следующей поездке за одну ночь я эту песню сделал. Практически никакой оркестровки я не делал, написал бас и соло. Бас, бегающий, жуткий такой, который до сих пор остался там. Правда, чего-то Юра Иваненко добавил от себя. Еще круче стало. Но она, вообще, никак не проходила где-то год. Мы все равно продолжали ее петь. А когда ее записали на пластинку, она стала хитом.
И вот, в канун Нового 2003 года, мы договорились о встрече с «Поющими» в гостинице «Советская». Надо сказать, что место это знаменательное. Именно там, в далеком 1967 году, состоялся первый концерт «Поющих гитар» в Москве. Волновалась я, конечно же, очень сильно. Ведь мне предстояла встреча с легендами советской поп-музыки! Когда я с мамой за ручку ходила в детский садик, эти люди уже гремели на всю страну. Но, как оказалось, волновалась я зря. «Поющие» оказались очень веселыми, добрыми, общительными людьми. Поистине талантливые люди талантливы во всем.
Помню, как он, только-только появившийся тогда, растворимый кофе (по 2 рубля банка), добываемый им по какому-то немыслимому блату в Москве, нам на маршрут привозил. И всем раздавал в качестве подарков. А подарок этот был по тем временам – поистине царским! Мы его экономно, как лакомство, растягивали на весь маршрут, подкармливаясь с помощью с «первого друга советского артиста» – кипятильника, после концертов в холодных советских «хилтонах», когда ночью, после возвращения с выездного концерта – все было закрыто-перекрыто, да и в продуктовых магазинах – шаром покати. Да еще – вечный «рыбный день» в гостиничных кабаках по все стране. «Хековое» было время, что говорить…
Сам был свидетелем, как он обзванивал филармонии и стращал директоров, обещая «убрать их», если решатся взять на гастроли группу «Круг», образованную ушедшими от него музыкантами во главе с И. Сарухановым (Стас Намин состоял в каких-то родственных отношениях с тогдашним заместителем культуры Клухарским). Даже не знаю до сих пор, чем закончилась та полукриминальная эпопея у Сенчиной.
Сегодня портрет Валеры с его надписью висит в моем кабинете над письменным столом. Остались записи, ноты. Даже усилок у меня под аппаратуру – «Akai» до сих пор – Валерин. Частенько мысленно советуюсь с ним, вспоминаю наше житье-бытье, долгие гастроли, приключения, коих было – немерено. А на «автоматическом наборе телефона» – до сих пор его номер. Был когда-то наш традиционный ночной «созвон», которого сейчас – так недостает… И рука в первые годы после его смерти, по вечерам все время непроизвольно набирала первые три цифры – 117 … Даже на кассете с автоответчика до сих пор, по прошествии 16 лет, как не стало Валерия, храню его веселый и энергичный тенорок. Спешил, как всегда, что-то говорил про наши тогдашние дела. Было это 12 октября, за два дня до роковой поездки.
В Архангельске было много различных рок-групп и ни одна из них не состояла в дружбе с Андреем Тропилло. Стояла задача развить это движение, усилить его и углубить. И студию мы построили не просто для себя, что б не прерывать процесс звукозаписи и делать заметки на будущее… конечно, в процессе работы в студии совершенствуешься, набираешь опыт. С большим энтузиазмом я записывал в нашей студии местные коллективы. Мне хотелось, чтобы помимо нашей музыки появлялась еще и другая сторона медали, запечатлеть для истории как можно больше хороших групп, и я записывал отнюдь не только тяжелый рок.
Президентом Архангельского рок-клуба тогда был Ростислав Дубинин. Он не был музыкантом, среди творцов был очень известен своим спокойствием и коммуникативностью – отличался редкостными дипломатичскими качествами, способными привести к консенсусу самый тяжелый спор с самыми непрошибаемыми функционерами, сохраняя при этом равновесие и непременно приводя переговоры к оптимальному результату. Заручившись поддержкой районных комсомольских властей, нам удалось поставить самую лучшую по тем временам аппаратуру, какую только было возможно.
Женя – яркий и очень одаренный артист, даже не музыкант, а именно Артист. Мне иногда кажется, что не поступи он так опрометчиво – сложилось бы всё иначе. Но, с другой стороны, что мы могли ему предложить? Что мы могли предложить сами-то себе? 70-е закончились, концерты были невозможны. Рок превратился в опасную «идеологическую диверсию». Халтуры не было никакой – народ привык к магнитофонам и «дискотэкам», а там уже сложилась своя, еще более комсомольская тусня… Панком же, пусть даже «цивилизованным» Морозов не хотел быть ни в коем случае.
Большой наш друг и крутейший московский дискобол Илья Васильев привел к нам флейтиста Ивана Аджубея. Ваня был внуком Н.С. Хрущева, ну и так, неплохо, по-домашнему, играл на классической флейте (а не деревянной блок-флейте, на которой в 83-84гг. играл у нас Миша Генералов). Однако он ушел от нас сразу же, как мы перестали быть чисто инструментальным ансамблем и стали петь песни про… Но дело даже не в этом. Аджубей был постоянным участником какого-то модного тусняка в американском посольстве и постоянно носил оттуда буквально горы винилового новья.
Как вы уже догадались, группа «Смещение» исполняла мои (а чьи же ещё?) вещи, которые были просто гениально обработаны и развиты Мелом Шахером русского рока – Андреем Лебедевым-Крустером (не путать с Лебедевым-Кумачом!). Причем, Крустер в «Смещении» играл на гитаре, а не басу. Легко представить, что это было… В щепки разлетались не только стулья, но и целые концертные залы. А задавала тон всему этому безобразию – фантастическая и в хорошем смысле сумасшедшая солистка группы – простая русская Гала по прозвищу «Лужайка», она же Алеся Троянская.
В дальнейшем события разворачивались таким образом, что надеяться на помощь в Москве оказалось бессмысленным и безнадежным. Были повреждены многие внутренние органы. Российская медицина оказалась бессильна. И вот тогда, по личному указанию президента Франции Жака Ширака, с которым Эдисон Васильевич подружился еще тогда, когда Ширак был мэром Парижа, в Москву был послан специальный реамобильный самолет, предназначенный для перевозки очень тяжелых больных. Вот на этом самолете Эдисона Васильевича в бесчувственном состоянии и перевезли в Париж, в госпиталь, в котором спасают от смерти и лечат только героев Франции.
Как-то мы сидели на кухне, и Тропилло долго, упорно, с большим энтузиазмом учил меня жить и указывал на недостатки в работе. А я по мере сил отбивался. Свинья, наконец, не вытерпел: «Слушай, он хочет, чтобы ты сказал: «Да, я – мудак!». Скажи это – и он успокоится. Я, вот, спокойно могу сказать про себя: «Да, я – мудак!» Что тут такого?».
Около года я ждал, что Петя одумается, но единственной уступкой, на которую он пошел, стал последний «трек», в котором он смешал вырезанные куски – и в результате получился некий отзвук, сон от этих концертов, пропущенный через нынешнюю Петину голову. Конечно, моему горю этот трек никак не помогал. Но это было, в первую очередь, его детище, а не мое. Поэтому я не сдался, отдуплившись ответной статьей, которая так и живет в двойнике «П.Мамонов 84-87» рядом со статьей Автора. Зато Петр лично сделал лицевую обложку: раскрасил доску-пятидесятку и прибил к ней гвоздями свою фотографию. Получилась такая «псевдоикона», которая мне очень понравилась, хотя она, больше подошла бы к виниловой пластинке.
Как-то Саша Липницкий договорился с Брайаном Ино об издании в России “OPALовского” альбома “Звуков Му”. Уже хлебнув много всякого разного с российскими музыкантами и прожив достаточно долго в Ленинграде, Ино ни на какие деньги не претендовал, просил только договориться между собой. А вот, как раз, это и было самым сложным. Я был готов удовлетворить и группу и Петра: мне казалось, что надо прорваться сквозь этот тяжелый бред, а определить, кто, сколько получит – это уже дело техники.
Потом мы с Аней (Умкой) устраивали там Обэриутское шоу, где принимали участие Африка, Тимур Новиков, Гарик “Асса”, Агузарова читала их тексты. Защитился я 1989-м по теме “Исследование механизма разрушения и восстановления жесткой фазы в термоэластопластах на примере трехблочных сополимеров стирол-бутадион-стирол”. Потом я работал в институте неорганической химии, пока меня не позвал Мамонов работать в свою студию. Сначала удавалось совмещать и то и другое, но постепенно дело перевалило в сторону Мамона.
– Нет. Сейчас, говорят, четыре группы каких-то «Цветов»-самозванцев ездит по России. Они включают наши старые диски и открывают под них рты. И поэтому мы ушли под название «Петровский пассаж». Там сейчас работаю я, Вадик Маликов и Костя Болтинов. И вот ведь ирония судьбы: в 70-х у Вадика Маликова был свой блок из «фирменных» песен. И когда Стас просил: «Вадик, надо записать песню «Рано прощаться», он гордо отвечал: «Я «совка» не пою!» Но вот, что самое парадоксальное: с чего начал – к тому и пришел. Сейчас он поет на русском языке старые песни, которые составляли костяк репертуара «Цветов» во все времена: «Звездочка», «Есть глаза у цветов», «Честно говоря», «Богатырская сила», «Юрмала», «Рано прощаться», «Старый рояль» – всю нашу классику.
– А с кем бы тогда Киселев оставался?! Не с кем! Все остальные-то ушли. Басист Володя Антипин и барабанщик Женя Мамистов играли в ресторане «Кронверк», который стоит в закуточке у Петропавловской крепости. К ним присоединился Никита Зайцев из группы «Санкт-Петербург». Он мне еще тогда нравился. Он был классный гитарист и скрипач. Приезжая в Питер в перерывчики между гастролями, я тоже шел в «Кронверк» – там собирались все наши. Тромбониста Сашу Морозова взяли в Большой театр. Володя Василевский работал на радио и записал много разной музыки.
Кстати, с тухмановской песней “Я еду к морю” у нас тоже забавная история была. Вы, наверное, помните, что изначально в ней были слова “Счастливей встречи нету на всей Земле”. Мы ее записали, а тут как раз состоялась встреча Брежнева с Фордом во Владивостоке. Какие-то большие умы усмотрели в песне намек на эту встречу. “Я еду к морю” – а Владивосток как раз у моря. А тут еще и “Счастливей встречи нету на всей Земле”. Короче, нам пришлось слова переделать, и стали мы петь: “Меня счастливей нету. Поверьте мне”. Вот так.
Была популярная такая песня – у Юры она называлась “Еще вчера”, а в народе, естественно, по первым словам – “Почтовый ящик”. Помню, в Одессу приезжаем, а эта песня только появилась. Откуда ее там знали – загадка. В Зеленом театре, как только занавес открыли, все сразу закричали: “Почтовый ящик!” Потом была хорошая песня “Песня, гитара и я”, всякие лирические песни у него были. “Где моя смелость” – слова Алика Азизова, давным-давно ушедшего от нас, мы записывали с Антоновым здесь на радио. Ее пели еще, по-моему, “Поющие”, когда он у них работал. Еще какие-то песни он писал, которые мы записали на радио. Лирическая была песня. Потом она у него куда-то пропала совсем. Или еще хорошая песня – “Ты слов не говори, в глаза мне посмотри, и я пойму тебя”…
Позднее вышел приказ Министерства культуры о запрете приема на работу в Росконцерт людей, не имевших прописки в РСФСР. Это привело к тому, что группу покинули В.Плоткин и А.Фельдбарг. Оба вернулись в Ригу. Появился новый барабанщик Михаил Файлзильберг.
Редакция спортивного телевидения предложила «Верным друзьям» для цикла телепередач «Зимние виды спорта» записать песню Н. Седаки, в русскоязычной версии известную как «Синий иней» (русский текст А. Азизова). После записи фонограммы в студии, ансамбль выехал в Ленинград, где был сделан ролик на фоне катающихся буеров в Финском заливе. Передача вошла в фонд спортивно-музыкальных телепрограмм.
Вскоре Валерий получает добро на запись своей второй большой пластинки. Однако, негласный договор между ними включал в себя еще одно условие – теперь Ободзинский мог работать только с вполне определенными авторами. Вера Дербенева (вдова поэта-песенника Леонида Дербенева) в книге «Леонид Дербенев: между прошлым и будущим» впоследствии рассказывала, как к ним пришел Валерий Ободзинский и сказал, что «ему предложили записать пластинку-гигант маститые композиторы, то есть члены Союза композиторов, которые, к сожалению, не хотят, чтобы стихи к песням писал Дербенев – у них свои авторы».
А 1973 год стал последним в жизни “Москвичей”. Совсем недавно с популярного певца Валерия Ободзинского сняли, длившийся около года, запрет на выступления в Российской Федерации. Он перешел из Донецкой филармонии, где работал до этого, в Росконцерт и готовился к своим первым, после длительного перерыва, гастролям в столице.
К тому времени его популярность достигла такого размаха, что быть просто солистом в пусть и очень известном джаз-оркестре п/у О.Лундстрема было уже как-то не солидно. Требовалось иметь собственный коллектив, менее многочисленный и более современный.
Осенью 1968 года нам предложили выступить в бит-клубе еще раз, и уже с Леней Бергером. Сейчас, по прошествии многих лет, я думаю, что это было уникальное выступление. Да, хотя бы, тот факт, что трое из участников этого выступления (Леонид Бергер, Сергей Дюжиков и Виктор Дегтярев) осенью 1972 года вошли в состав московской супер-группы, которая так и называлась “СУПЕР”, выступавшей на рок-фестивале в ереванском дворце спорта и представлявшей сливки московского рока. Уже этот факт говорит многое об уровне того выступления. Некоторые из присутствовавших до сих пор иногда, да вспоминают это событие.
Набрав достаточное количество вещей для выступлений, мы начали “халтурять”, играя что-то из Роллингов, что-то из Битлов, а также из Кинкс, Энималс, Шэдоус и Венчерс (The Beatles, The Rolling Stones, The Kinks, The Animals, The Shadows, The Ventures) и несколько своих вещей на русском. В отношении “фирмы” у нас сложилось правило, требовавшее, чтобы все партии были сняты с оригинала “как можно ближе в ноль”, и не только сами ноты, но и приемы, которыми все игралось. Дюжиков, будучи перфекционистом, в этом отношении был непреклонно строг и требователен до холерических срывов и скандала.
