Мы поиграли дома и задумались, а почему эти сокровища никому не известны? Это действительно сокровища музыкальные. И вот тогда у нас зародилась мысль рискнуть, сыграть программу из оригинальных четырёхручных произведений Моцарта и Шуберта, других нот у нас тогда просто не было. Концерт решили дать в маленьком уютном зале, похожем на гостиную, собственно, эта музыка-то ведь создавалась для дома, для гостиной, для салона небольшого.
История с группой «Колибри» у меня не простая совсем. В 1993-м году я по уши втрескался в её солистку Ирину Шароватову. Я увидел её перед концертом группы Red Snapper, когда она, приехав из Парижа, шла через аллею в замшевых сапожках с заострёнными носами невероятной изящности, укороченных чёрных штанах-бананах, в приталенной курточке, в яркой косынке и чёрных очках. Являясь вечным студентом и работая ночным сторожем в музыкальном магазине, я отдавал себе отчёт, что шансы хоть даже ненадолго заинтересовать прекрасную бэк-вокалистку не то, что равны нулю, они в минусе. Но я составил план, целую систему, на которую ушло четыре года.
Ехали очень весело, в ударе был Леша Лазовский из «Двух Самолётов», просмеялись всю дорогу. Но дальше было уже не так забавно. Когда приехали в угодья Линник, когда-то принадлежащие её деду академику Линнику, на нас выскочила хозяйка, босая, с растрёпанными черными волосами и горящих нехорошим огнём глазами. Она сразу обвинила Кешу, что он привез к ней отряд сатаны. Покрыла всех матом и выгнала компанию с участка. Всё это сопровождая проклятиями, обязывая нас колдунами и чертями, то есть, изгоняя злой дух со своей территории. Но при этом именно она выглядела как ведьма.
Святослав Теофилович никогда не разговаривал по телефону. Он не мог говорить с собеседником, которого он не видит, его реакции, его глаз. Нам звонила с приглашением иногда Галя Писаренко, а иногда Нина Львовна своим изумительным поставленным голосом: «Лиля, Алик. Мы ждём вас такого-то числа в половине шестого, будем слушать «Валькирию». Святослав Теофилович просит передать, чтобы вы хорошо отдохнули перед прослушиванием. Желательно поспать днём. Опера, как вы знаете, длинная».
Саундчек в ДОМе начался накануне (за что отдельное спасибо выступавшим в тот вечер Антону Ефимову и Евгении Сивковой), чтобы проверить совместимость педали с клавишами, и тому подобное… Я подошёл к райдеру весьма ответственно, и Ричард это оценил. Например, уже на саундчеке в день концерта он пожаловался, что слышит некий фоновый звук, который ему мешает. Я предположил, что это кондиционер, но Ричард возразил: «Нет, он идёт оттуда», — и указал в сторону бара. Поэтому я попросил бармена, несмотря на июнь, отключить холодильники на первые тридцать минут концерта, так как музыка, — предупредил композитор, — в начале будет очень тихой, а потом громкость будет постепенно нарастать. Один из двух кондиционеров тоже был отключён, и мы попросили билетёра не пускать в зал в первые полчаса.
Курёхин, поздоровавшись, сразу сказал мне: «Сергей, пойдёмте пить шампанское, а дела обсудим потом». Мы с ним выпили в кафе шампанского, и так под ручку пошли гулять по этой книжной ярмарке. Сергей меня поразил, когда я спросил, собирался ли он тут покупать книги. «Это само собой – ответил Курёхин, – но я и так знаю, что тут продают. Я хочу связать переводчиков, которые талантливые, но слишком робкие и застенчивые, не умеющие общаться с правильными людьми. Они сидят у себя дома и в офисе, никуда не выходят, их никто не знает, а лезут вперёд как раз самые наглые, но не очень, как правило, одаренные. Я хочу их с книгоиздателями связать, чтобы хорошие переводы были. А вы, Сережа, знаете, что такое фэнтези? Там такие чудовища с невероятным оружием, которые летают в космических просторах, жутко ведут себя, просто ужасно, от них вот такие искры во все стороны». И начинал это показывать в лицах, жестикулировать, и, казалось, что упомянутые искры от него самого сейчас полетят в разные стороны.
В какой-то момент группа Pep-See пригласила меня сфотографировать их с Курёхиным, потому что он стал тогда их продюсером. С группой Pep-See мы вообще не расставались пару лет, часть группы даже жила у меня одно время. Курёхин звонил иногда, я снимал трубку, с ним здоровался, передавал девушкам, они чаще всего договаривались о встречах на студии «Ленфильма». В тот период я дружил с музыкантом группы «Внезапный Сыч» Кешей Спечинским. В начале девяностых у Кеши появилась идея проекта: нужно сделать ансамбль, который будет петь попсовые песни, то есть деньги зарабатывать и вкладывать их потом в другие проекты, достаточно фантастические и смелые. Например, постановку рок-оперы «Лизергиновый Король» или трэш-фильм «Все должны умереть».
Был 94-й год, наверное, и Олег как-то говорит, давай сделаем группу. Я говорю, давай. Мы ничего не умели вообще, Олег что-то умел на аккордах играть. В итоге мы начали что-то бренчать, что-то пробовать. Он позвал своего товарища Сашу Мишина, хороший парень, гитарист и басист. Он начал нам помогать. Потом Лёша Решетников, который был солистом в группе «Океаны дождя», тоже к нам пришёл играть – оказалось, что он очень круто играет на гитаре. Поскольку он обалденно пел, у него было очень своеобразное чувство, слух уникальный, скажем, вообще идеальный, и он гитару по-своему как-то строил, как говорится, хрен воспроизведёшь. Она у него простая, но он подбирал какой-то свой строй для неё, манера напоминала Роберта Смита… А вот когда ты пытаешься играть ту же мелодию, не получается сыграть стопроцентно так, тональность как будто немножко другая получается. Позже к нам присоединился Светицкий Глеб, привнеся в группу электронный колорит, он тогда был большим поклонником New Order.
Но мы подумали иначе: ну как же так, ведь Моцарт – великий пианист, в его распоряжении было сколько хотите инструментов, он и писал для двух инструментов, и большинство произведений написаны им для фортепиано в четыре руки. Такая же история у Брамса. К их услугам были два, три, да сколько нужно инструментов, однако они писали для четырех рук. Значит они видели именно в этом виде исполнения наибольшее раскрытие своих произведений.
Мне дали послушать несколько аккордов. У меня – ненормальный абсолютный слух, что, кстати, в жизни мне часто мешало, потому что любая фальшь для меня – как удар по голове. Я им сразу объяснила, какие это звуки, объяснила, что рояль плохо настроенный, потому что октава не строит, как сейчас, помню. Дальше собеседование пошло как-то само собой, и я быстро поняла, что вот тут я точно не пропаду.
В пионерском лагере я был то барабанщиком, то горнистом – там главное было правильно и ритмично отбивать дробь. Как говорил один российский император: «Мне нравится музыка, особенно барабаны». Для меня всё, что ритмично – это музыка. Я узнал значительно позже про слова Джона Кейджа: «Музыка – это всё то, что мы готовы для себя воспринять как музыку». Самый крутняк я словил, когда начался брейк-данс, когда музыка стала по-настоящему ритмична, когда ритм стал преобладать над мелодией. Люди делятся на несколько категорий – некоторые люди двигаются мелодично, а некоторые двигаются ритмично. Я, наверное, в движении предпочитаю ритм.
За кулисами мы заметили каких-то мужиков в шляпах и костюмах, похожих на интеллигентных алкашей. Они спокойно вышли на сцену, взяли инструменты, и тут Петя начал делать телом такие движения, что стало не по себе – любопытно и страшно одновременно. После концерта мы забурились к ним в гримёрку, сильно перевозбужденные от радости происходящего, и «Звуки Му» начали дарить нам какие-то предметы одежды, вытаскивать носовые платки из нагрудных карманов, снимать с себя галстуки, даря их нам как белые люди дарят бусы каким-нибудь аборигенам. Паша Хотин мне подарил шляпу, и мы помним об этом оба до сих пор.
Римский папа в начале девяностых пригласил всех православных в Ченстахово в Польшу и оплатил всем билеты, мы с женой отправились туда. Папа фурами завёз еду для русских, которые приедут в Ченстахово, поклоняться иконе – Чёрной мадонне. Мы купили очень много водки, тетрадей и консервов, потому как хотели всё это продавать на польских рынках. А в поезде прошёл слух, что водки пропустят всего две бутылки, а у всех было по десять. Пока поезд ехал до Бреста, мы всю эту водку выпили и границу пересекали ползком, на карачках. Поклонились Чёрной мадонне, а потом начали тусоваться по всей Польше автостопом. Поехали в Гданьск, в Краков. Видели, как папа Иоанн Павел II проезжает мимо на папамобиле и кричали папе: «Папа!».
Волей случая и в результате переездов с фестиваля на фестиваль у меня собралась большая коллекция подпольной рок-прессы, фанзинов и самиздата. Гурьев с правой стороны, а Волков с Левой, заставили меня написать центральный кирпич третьей «красной «Контркультуры» под названием «Дискретная энциклопедия всесоюзного рок-самиздата», куда вошло большое количество городов и огромное количество изданий. Хотелось всё это как-то образумить, сделать вертикаль и горизонталь. Публикация занимала очень много страниц.
В намеченный день я под моросящий туман вышел из станции «Ленино» и увидел незабываемую картину: в утреней дымке на некотором возвышении недалеко от метро стоял очень маленький автобус, а к нему несчётными кольцами Ньютона тянулась бесконечная человеческая очередь, по сравнению с которой очередь в Мавзолей казалась дождевым червяком.
Для меня очень важно время общения с инструментом. Первое впечатление, когда встречаешься с инструментом, знакомишься с ним, слушаешь его. Само звучание наталкивает – инструмент сразу провоцирует на какие-то темы, образы сами появляются вдруг под руками. Другой момент, когда инструмент – твой старый знакомый, и ты хочешь поиграть на нём, покрутить – повертеть, он, конечно, тоже может всегда тебя удивить. Особенно ценно, когда ты ничего не пишешь, не фиксируешь, а просто с ним общаешься, впечатляешься и что-то изучаешь для себя, открываешь новое.
У Володи Гуськова, нашего музыканта-гитариста, был любимый гитарист Дэвид Гилмор из «Пинк Флойд». Как-то на репетиции у Володи порвалась струна, мы прервались, и он надвязывал, чинил свою струну. Вдруг открывается дверь в репетиционную и в комнату заходит его любимый Дэвид Гилмор! Гилмор разглядывает нас, видит Володю с гитарой, рассматривает его самодельную примочку-дилэй с наклейкой «Soviet Union» и маленьким дисплейчиком.
Только в ходе этой серии интервью я стал лучше понимать, в какой степени мой, как вы выразились, «творческий путь», связан с Россией, и что мне на самом деле следовало бы чаще там показывать свои работы. И желательно не только в Москве и в Питере. Помимо них я выступал лишь в Ярославле (дважды, в середине 2000-х годов), в этот же раз в планах фигурируют Тула, Смоленск, Нижний Новгород и Зеленоград. В течение более тридцати лет я бывал в России каждый год, иногда по несколько раз, но после 2011 года ни разу не ездил туда.
Важной частью психического звукового ландшафта Хельсинки в моём детстве был muzak. Помню, как эта специально нединамически спродюсированная, анонимная фоновая музыка звучала в коридорах частной клиники, куда я ходил к врачу из-за астмы. Она действительно имела анестезирующий эффект, которого добивалась Muzak Corporation, корпорация, которая её придумала.
Мы с Ансси пришли на очередные переговоры, где нас ожидали три человека в строгих костюмах. Когда мы попытались выяснить, в чём дело, они ответили, что Гундлаху нельзя давать паспорт, потому что у него нет работы. Я спросил у костюмов, не могли бы они ему быстренько оформить официальную работу, на что те мне ответили, что это невозможно, потому как в СССР безработицы и безработных нет.
Два года спустя, в 85м году на тот же фестиваль приехал Дерек Бейли, и я снова очутился там. Бейли во многом был противоположностью Кейджа: свободный импровизатор, стиль и звучание которого можно всегда сразу узнать, хотя на словах он давал понять обратное, используя, говоря про свою игру, термин «нон-идиоматическая импровизация». Кейдж же был известным противником свободной импровизации и считал, что она полна повторов и клише. Тем не менее, концерты Бейли были для меня настоящим откровением, и я стал пытаться играть в его стиле.
Я, конечно, вышел из шинельки рок-музыки, в юности играл в институтской рок-группе, потом осваивал джаз-роковую гитару и даже джазовые прогрессии учил, слушал, торчал от Махавишну оркестра. Позже нашёл более утончённую музыку музыкантов ЕСМ Кита Джаррета, Ральфа Таунера и группы Орегон, Прогноз Погоды. Душа продолжала лежать в сфере арт-рока. Прокол Харум, Джетро Талл, Йес, Генезис, Кримсон и т.д. Но постепенно осваивая виолончель, я захотел новой невиданной музыки, что привело меня к авангарду, к Новой импровизационной музыке.
Мы воспитывались на западной музыке, и поэтому для нас никакого выбора между Западом и Востоком не существовало – мы были с Западом всегда. «Мифы» ничего нового не изобрели, но у нас был неплохой вкус. Мой хороший друг Сергей Тимофеев, который тоже музыкант и автор песен, он мне часто говорил, что не понимает, как самая простая песня у «Мифов» всегда сделана по «фирме». И это так и есть, но добивались мы этого не специально. Мы при сочинении собственных песен не «снимали» для этого западные аналоги, у нас это всё происходило само собой.
То выступление я смутно помню, но Макаревич в своей книжке пишет по нас примерно так, что приехали «Мифы» – наглые, волосатые, босиком, в рваных джинсах, а у их звукооператора магендовид был на заднице. В Москве в то время так боялись ходить, вспоминает Макаревич. Звукооператором у нас тогда был Шура Шерман, и у него, действительно, на заднем кармане джинс звезда Давида красовалась.
Через год мы с Андрюхой Зизитопом нашли помещение и сделали новый Р-Клуб. Нашим третьим компаньоном стал Евгений Кармалин. Это было всем известное помещение на Тульской. Этот клуб был самый живучий, самый известный – мы там просуществовали больше шести лет.
Эта была молодость и задор, нам было всё интересно, но все тогда прекрасно понимали, что, чтобы рок уничтожить, его надо разрешить. Запретный плод сладок, а эта тема подвергалась гонениям, и поэтому она для всех представляла первоочередной интерес. С другой стороны, тем, кто выходил тогда на сцену, им было что петь, у них было, что сказать публике.
Мои потуги по извлечению из себя звуков стартовали в начале девяностых и представляли собой индУстриал. Многие мои ровесники также начинали с индустриала в их понимании – грохота кастрюль и прочего бытового металла. Группу делать – это тогда было сложно – нужны были какие-то инструменты, базы, люди, а для индустриала не нужно было ничего – пара кастрюль и он твой.
В тот год я решил себе купить дешёвую акустическую гитару, стал играть для себя, а потом купил себе испанскую классическую гитару. Начал играть классику, в основном раннее барокко. Потом купил лютню, играю лютневые пьесы. Все говорят, что лютня – лёгкий инструмент, если до того играл на гитаре – это не так. Лютня – совсем другой, чем гитара, инструмент, и по ощущениям, и совсем другая техника правой руки, и перестроить правую руку под лютню, если ты поставил руку под гитару, крайне трудно.
Мы живём в постмодерне, и можно сделать одну честную вещь, но, если ты делаешь честную программу, то обязателен взгляд со стороны, а взгляд со стороны предполагает, что делать каждый музыкальный кусок композиции надо начинать с оригинала, с которого этот кусок взят. Следующий шаг – полностью этот кусок развалить, посмотреть на него саркастически или с печалью, но сделать это надо тут же, в рамках одной вещи.
Наш запоминающийся образ потому и запоминался, потому что мы часто меняли костюмы. Мы часто выступали в выцветших рваных джинсовых куртках, а Вася иногда откровенно косил под Заппу с его девичьими косичками. Мы постоянно меняли стиль, мы хотели выглядеть вызывающе в хорошем смысле этого слова, то есть выглядеть не так, как ожидают, или как привыкли.
Нас представили, как дуэт «Ассоциативное Действие», по названию нашего первого альбома. Наша инструментальная композиция сопровождалась в вышедшей программе видеорядом бомбёжек израильской военщины несчастных палестинцев, показывали нас с Васей, израильских солдат и арабов, которые убегали со всех ног. То, что нас тогда показали по телевидению – был большой прорыв.
Однажды Джоанна на улице Горького устроила рекламную акцию в честь какого-то своего продукта. Был банкет – торжественный, хлебосольный, очень весёлый. В Москве в то время всё это было в диковинку. Стингрей была первым таким светским персонажем в этом шествии первых светских советских персонажей. В то время никто ею не пренебрегал. На одной из таких презентаций, это была презентация винила Думаю До Понедельника, вообще пришёл Вознесенский.
Был дуплет – сначала мы выступили, потом Цой. Это было на самой заре всей этой деятельности, и после концерта я стал спрашивать Цоя про его, ленинградского производства, двенадцатриструнку, на которой почему-то было всего 9 струн – я поинтересовался, куда делись три струны. Он посмотрел на меня, и, ничего не ответив, величественно удалился.
Головин неоднократно бывал у меня дома. Последний раз, когда мы с ним виделись, в домашней обстановке я спел свою песню – такой экспромт на сонеты Шекспира с намёком на кантри музыку – то есть такой адский замес на русском языке. Песня называлась Любовь И Фантазия, и ему она так понравилось, что он меня просто расцеловал.
Вначале, когда стали разыгрываться, пошли какие-то темы, все радостно отметили, что я играю как Харрисон. А потом Васе дали ноты для бас-гитары, он сначала пыжился, парился, а потом психанул и сказал, что это не басовый партет, а просто партия левой руки пианиста, что это бред собачий. В общем, они разругались с автором, и о пластинке больше не было речи.
Прошли годы, и я понял, что то, к чему мы припадали ушами в Германии, а слушали мы Радио Люксембург, объединило нас с миром западного рок-н-ролла, ибо выяснилось, что наши кумиры, например, ребята из группы Wings, делали то же самое – для них это точно так же было смыслом жизни – слушать именно это радио. Это было радио, которое транслировало американские шлягеры для американских военнослужащих, расквартированных в Европе, чтобы им не было скучно.
В Странных Играх, просто, кайфовые брались стихи, придумывали мелодии красивые – органично? – органично!, – всем нравится? – если играли на концерте все хлопают – шли к Тропилло и записывали, если не нравилась запись – шли во Дворец молодежи переписывали. Времени было до хрена, гнаться было не за чем, хотелось жить, а не существовать, к популярности особенно не стремились…, хотя известность была приятной.
Смотрю – идёт человек со свисточком на шее на веревочке, босиком, на нём клетчатая жилетка шотландская, которые теперь носят все, а тогда не носил никто, баки, гитара – фигачит так себе по набережной. Пересвистнулись, он подошёл, мы говорим ему – «чувак, у нас проблема, нам через 10 дней надо ехать, а у нас танцевальная программа не готова, культурная программа вообще не готова, идей нет, абы с кем ехать нельзя – там пять или шесть землячеств иностранцев – надо играть самую разную музыку от индийской до латиносов». Чувак нас послушал и сказал – «это очень интересно, парни, очень интересно».
Пою так, пою эдак, а потом приехала милиция, закрыли сцену, и всех на всякий случай выгнали из зала, и мне Летов говорит, что это громадный успех, что закрыли сцену. А я даже не успела понять, что произошло, а тут уже всё, концерт окончен. Ну, ладно, думаю – пошли домой. Нас никто не винтил, а Летов всё говорил, какой был удачный концерт, просто необыкновенный, потому что закрыли сцену. Я говорю: «А чё хорошего, что закрыли сцену – это же не очень хорошо на самом деле, может я плохо пела, что ли?».
Тогда казалось, что ты открываешь мир, казалось, что ты создаёшь абсолютно свободный художественный жест, который не повторим и уникален, создающий чувство радости и внутренней невинности. Когда ты знаешь всё про эту жизнь, богатый опытом, ты намерено всё упрощаешь, теряешь слова. Раньше слов не было, потому что они были не нужны, а сейчас слов нет, потому что они ничего не передадут всё равно. Песни с маленьким количеством слов, текста, уже тоже надоели.
Потряс одну, передвинул вторую, и вдруг… заветное буль-буль. Этот плеск я распознал бы из тысячи одновременно звучащих звуков! Среди пустых бутылок я обнаружил полную, запечатанную бутылку водки Флагман! Нежданная находка очертила ближайшую перспективу, и я полетел в аппаратную, размышлять и планировать свою дальнейшую жизнь.
Одно дело грамотно снять звук с комбика – поймать сигнал, звук с барабанов, это была целая наука, которой я сам могу научить кого угодно. Но вот эта мышка, какой-то экран, непонятные значки, коих сотни – я смотрел на них, как баран на вертел и ничего не мог с собой поделать. Да и сейчас на нынешнем этапе, если оценивать глубину моих познаний по пятибальной шкале, выйдет 0.7 или даже 0.5!
Я смотрел на Андрея, как заворожённый. Счастливая судьба преподнесла ещё один шанс, и я бросился листать его книги, искать себе стихотворение. Буквы нервно плясали по строчкам, но самое главное случилось: студия в моём распоряжении и сегодня я останусь. Пусть не опохмелённый, зато в тепле, и с надеждой.
В один из не самых лучших дней, мне вдруг стало невесело и одиноко. В гости идти не хотелось, тем более я знал: уйдёшь на вечер, вернёшься через неделю. И вот решил я никуда не ходить, а пойти купить бутылочку-другую винца. Проведу время с пользой, подумал. В магазине увидел портвейн за двадцать семь, купил четыре штуки и банку консервов каких-то, самых дешёвых. Покупал с мыслью, что хватит мне на неделю этого портвейна, дескать уйдут все, и тут я буду их потихоньку…
Я смотрю на сессию, а она пуста. Нет ничего, никаких треков. Протыкались с ним полтора часа, тут и ему уже ехать надо, мосты. В общем, решил, что я сам позвоню Вадиму, скажу ему об этом. А что тут можно сказать? Что песня, над которой столько бились, столько писали, приглашали людей, и вот теперь это всё безвозвратно пропало? Горькие думы одолели меня, и рука так не потянулась к телефону, а потянулась к бутылке.
Вишня налил крепкий ароматный напиток в стограммовый стаканчик, который я моментально осушил. Ранее мне не приходилось пробовать этот замечательный напиток, я неоднократно встречал в мировой литературе упоминания об Абсенте, как о наркотическом зелье. Может быть этот аспект и внёс некие коррективы в сознание, потому что всё, что происходило на его фоне, приняло судьбоносный характер.
Я – человек, очень сильно отягощённый кармой. Я был участником группы «Круиз», играл некоторые партии у Раймонда Паулса на его московских концертах, иногда подменял гитариста у «Весёлых ребят», до 1991 года. Потом, в определённый момент со мной что-то произошло, и я выздоровел от всего этого и начал играть какие-то свои вещи, слушать что-то, что поёт тебе в уши.
Почему именно «До-Мажор»? Потому что это самая простая, светлая и солнечная тональность. Меня часто подкалывают духовики: могу ли играть в ми-бимоле или в фа-миноре или ещё где-нибудь. А я говорю: «Да ради бога! Но, боюсь, вы не успеете!».
Питерская тусовка несмотря на все различия, о которых многие сегодня говорят, мало чем отличалась от московской. Это было единое варево, в котором те, кто хотел, варились без каких-либо идейных предрасположенностей. С Африкой мы познакомилась на том, что я купил очередную партию новых иностранных пластинок, это было на ленинградском рок-фестивале 84 года. У меня была эта пачка пластинок, Сологуб её увидел, посмотрел, и сказал, что есть такой Африка, и он просит у меня пластинки переписать. Африка в то время был в Москве и проживал с Наташей Егоровой, я с ним созвонился, и приехал.
В нашем МИФИ брали подписку о неразглашении и необщении с иностранцами, при этом у нас проходили встречи с нашими братьями из ГДР и коммунистами из Штатов. Перед такими мероприятиями нас наставляли под любым предлогом уклоняться от прямого с ними общения и от обмена валюты. Это, во всех красках ужасных последствий нарушения указанных запретов, нам объяснял человек, через которого все тогда валюту и меняли. Примечательно также, что сами встречи эти происходили в ДК Москворечье.
Когда мои родители мне говорили, что моя музыка звучит как поезд, который едет по шпалам, сегодня, пройдя весь свой музыкальный путь и обернувшись назад, я могу в этом с ними согласиться. Но в тот момент, когда у человека открывается подсознание, и ты начинаешь впитывать эту музыку, которая несёт для тебя сакраментальный или сакральный смысл, человек, естественно об этом не думает, просто эта музыка как среда находится вокруг тебя, и именно эта музыка человеком и впитывается.
В последние годы я водил такси, и когда я водил такси, я понял, что мне нужно отсюда убираться, потому что иначе водить такси нет смысла, нужно цель какую-то. Начал собирать деньги, три года собирал деньги в кубышку, насобирал десять тысяч долларов и рванул в Европу. Купил один билет в один конец. Приехал сюда, в Амстердам, и здесь познакомился с Максимом.
Мы сначала-то не знали же, что так всё получится. Мы думали, что мы как жуки-дровосеки – подтачиваем большое дерево, а оно вдруг раз и упало. Когда мы осознали уже, большая ответственность пришла – размеры бедствия мы испытали сильно. Не то, что испугались – но как-то приятно, что чего-то получилось, потому что отнять такие два жирных пирога – у фирмы Мелодия и Минкульта было задачей не из легких. Они же были монополистами на выпуск пластинок – и это все делалось партизанскими ходами и методами.
Я пришел на худсовет, они мою кандидатуру рассматривали, Опрятная говорит – вот видите, показывая на мои рекомендательные письма от Липницкого и Шумова – это люди все известные, давайте его брать. И это несмотря на то что она мне задала провокационный вопрос, что мол ты любишь Аквариум, Зоопарк, питерских, то есть в вину мне это ставила, а я ей сказал, что мы всех любим, мы тиражируем записи на весь Советский Союз, что мы их вообще всех раскрутили, и что до этого пустыня была. Опрятная говорит – ну ладно, но теперь тебе придется с другими группами заниматься, на что я сказал, что мне все равно, что чем больше, тем мне лучше.
Мы делали не русский рок, а рок на русском. Я вообще считаю, что никакого русского рока быть не может, как казахского джаза, таджикского блюза и чеченского рнби. Рок – это американская музыка. Я учился на эстрадно-джазовом, и нам все ещё в детстве разжевали, что вся эта история идет от блюза архаического, туда, к неграм, к их 16ти тоннам за смену, которые надо было дать. Нет такого стиля русский рок, не существует, потому что это американская субкультура. У нас есть русская рок-поэзия протеста 80х на фоне общемирового нью-вейва.
Это такие были карикатуры варваров, пришедших из степей, с их странными нравами. Я делал это из любви к диковинному, а также для того, чтобы удовлетворить спрос публики на экзотику. Эти группы частично переписывают наработки англо-саксонского музыки, но при этом трансформируют конечный результат. В то время французская публика хотела, чтобы рок был «французский», освобождённый от английских правил.
У нас в стране не было таких художников как Бойс. Бойс – это в первую очередь личность, в большей степени, чем оставшиеся от него документы, потому что он шаманист. В этом смысле он был фигурой противоположной тому же Уорхолу. На мой взгляд это два полюса, где в одном случае за основу берется шаманская практика, как у Бойса, а в другом случае берётся деятельность по встраиванию себя в социум, как у Уорхола, в чем он, конечно, гениален. И это размежевание присутствует до сих пор, потому что придерживающиеся линии Уорхола – это одна компашка, а Бойса – другая. Хотя где-то их линии, конечно, пересекались.
То, что мы делали, в мире это обычно называется андеграундом. Это была культура андеграунда, потому что мы никуда не лезли, мы нигде не выступали, да и негде было с такой музыкой показываться в Москве, такой музыкой занималось здесь пару человек. Началось это всё на Болотной, у меня в мастерской мы с Лёшей сделали комнату на последнем этаже с чердаком, и когда в один из моментов перформанса открывался люк, там стояли прожектора, они включались в последний момент, комната была наполнена дымом, в зале сидело полтора человека. Раз в неделю, по четвергам, мы делали там концерт.
У нас тоже было в начале самиздат на бобинах. Но мне теперь это не интересно, и я вычеркнул это уже. Всё, что мне не интересно в моей истории, я стираю, то есть этого не было уже. Сегодня я занимаюсь своими операми, все остальное меня не интересует.
Сейчас главная проблема – найти чего-нибудь такое, чтобы это не воспринималось как музыка. Причем, если человек пилит деревяшку, и объявляет, что это музыка, то тогда это будет музыка. А есть нет, то тогда это будет человек, пилящий деревяшку. Если человек объявил что-то музыкальным произведением – уже всё – никуда не денешься – музыка! А всё остальное – это не вопрос терминологии, это уже вопрос маркетинга.
Для меня всегда важно было, чтобы то, что я делаю инспирировало других людей на нечто подобное. Сейчас информации гора, и масса групп, которые называют себя шумовыми, но мне хотелось бы чтобы в России люди куда-то дальше пошли, пытались найти свои ходы в этом плане. А я сейчас слышу кучу групп, который заняты повторами западных аналогов, и новых идей маловато. Когда я занимаюсь музыкой, я пытаюсь «снимать» кино. Должно быть то, что называется саспенс – томительное напряжение, такой Хичкок немножко, с ужасами в конце и в начале. Мне важно чтобы это было интересно слушать, как и смотреть.
Принц в белом за белым роялем – Придите и возглавьте! Придите и прославьте! – Оркестр Композиторов как зеркало российского импрова – Новая русско-тевтонская весёлость – Мы вышли на Пикадилли – Севаоборот удружил – Uncool ещё Uncool в Альпах – Конец прекрасной эпохи…
Аналоговая запись на высокой скорости звучит ничуть не хуже, чем цифровая, но она имеет другие свойства. При записи на плёнку происходят трансформационные искажения. Особенно это было слышно, когда писали на шестимиллиметровую ленту классику в Филармонии. Прихожу к Цесу, слушаем прямой сигнал и записанный, прямо с головки – так вот записанный заметно лучше звучит, чем прямой. Лучше, а не хуже. Только касается это лишь оригинала. Первая копия на 38 звучит уже примерно так же как прямой сигнал зала.
А однажды увидели настоящее чудо. Приехали из города сильно под вечер. Был конец июля — начало августа, то есть уже абсолютно темно. И когда мы втроём с Барабулькой подошли к дому, участок осветился голубым светом и вдруг стало светло. Так отреагировали на наше появление миллиарды светлячков, сидящие на деревьях плотным слоем. Я набрал их в банку немного, и потом долго читал под светом живой лампы.
Англия была самым большим государством в мире. Под их протекторатом были Канада, Австралия, Индия и ещё много чего. Сейчас много говорят об американской экспансии, но основным врагом для России всегда была Великобритания. Контрольный выстрел в лоб Распутина произвёл Освальд Рейнер, британский разведчик. Это доказали, потому что у Нагана калибр 7,62 в то время, как во лбу Распутина дырка от пули Браунинга – 9,17. Кто оплатил резню в Тегеране и убийство Грибоедова? У них до сих пор засекречены материалы девятнадцатого века по переговорам России с Персией. «Когда Англия нюхает табак, Франция чихает», – писал Гоголь в «Записках сумасшедшего».
В 1911 году в цирке взбесилась слониха. Не было оградительной решётки, и слониха ногами насмерть подавила массу людей. Над ней состоялся суд, он приговорил животного к смертной казни. Вестингауз настоял на том, чтобы слониху казнили электрическим током. Её зафиксировали, надели на голову электроды и пустили 220 вольт. Она там орала, кипела, умирала долго и мучительно. Но Вестингаузу это не помогло: Тесла с Сименсом выиграли переменные 110, и в итоге Джордж Вестингауз купил у них контрольный пакет.
Потом, в апреле 1984-го, иду по Арбату. Навстречу – какой-то малознакомый хиппарь: Привет! Хочешь, с Шевчуком познакомлю? Вот так вот просто. Тут же зашли в ближайший переулок и поднялись в квартиру, где Юра постоянно останавливался в то время у своих московских друзей. Так и познакомились. Потом я устроил ему акустику в МАрхИ. У нас было маленькое помещение в подвале – для дискотек. Пришло человек десять-двенадцать. С каждого по рублю. Потом на Пушке все и пропили. В общем, подружились, и когда осенью 1985-го Юра, Володя Сигачёв и Сережа Рудой приехали в Москву писать альбом «Время», то уже жили у меня – в родительской квартире на «Соколе».
Пятнадцать лет спустя мы снова собрались по случаю 40-летия со дня окончания школы и она там тоже была. К тому моменту Горбачев уже побывал у власти, а СССР исчез с карты мира и я ей говорю: «Помнишь нашу беседу?» – «Да», – отвечает. – Теперь ты знаешь, что я был прав, не так ли?» – «Что ты имеешь ввиду?» – спрашивает. А я отвечаю: «Ты знаешь, что большинство советников Горбачева учились в американских университетах?». Так что, это сработало. Вовлеченность сработала. Конечно, это был не единственный фактор, но он сработал.
Во время работы в оркестре Полада Бюль-Бюль Оглы доводилось мне не раз встречаться и с Владимиром Высоцким. Я много раз рассказывал про эти встречи в интервью. На концерте в Ташкенте в 1977 году наш ансамбль даже аккомпанировал ему. Но мы и до этого не раз пересекались в компаниях или за кулисами всяких мероприятий. Однажды я долго настраивал гитару Владимиру Семеновичу, а когда вручил ему инструмент, он взял и обратно приспустил все струны со словами: «Понимаешь, Зиновий, мне нравится, чтобы она гудела». Несколько раз я ему показывал свои песни.
«Вежливый Отказ» придумал Петя, в музыкальном плане его организовал Роман, но вот эта идея, что мы не будем играть на танцах, а будем играть свои песни,- это вдалбливал я: «Чуваки, мы будем играть свои песни!». Роман спрашивал: «А где мы их возьмем?», я отвечал: «Сами напишем!». Он беспокоился: «А куда?», я говорил: «Пробьемся!». Я хочу порадоваться за Романа вот в чем. Когда я два лета отработал культоргом в лагере «Волга», далее стал молодым специалистом и не мог все лето отдать этому веселому времяпровождению. И меня спросили: «Кого ты рекомендуешь?». Я спросил всех, с кем я тусовался, и никто не захотел быть культторгом. Один Рома сказал: « Я буду!».
Произошло прослушивание в Рок-Лабораторию, они там понравились, причем на прослушивание случайно был Козлов. Я дал ему кассеты всех, кто играл на прослушивании и он сказал, послушав: «27й километр» мне интересен». Мы попали в число отобранных, у Фролова сработал какой-то нонкомформизм, он сказал: «Ну их на хуй, я не буду дальше!». И Рома остался без солиста. А где-то за полгода до этого я устраивал концерт по своей юмористической линии и пробовал продать билеты, решил: «может денег заработаем?». Пытались продать, но практически ничего не продали.
Там мы узнали о традиции произносить тосты во время застолья. Я вообще-то пью мало. Стаканчик пива в день это максимум. И там мне приходилось класть в бокал из-под вина клубнику и притворяться, что я пью наравне со всеми. Один наш саксофонист из оркестра, который пил все, что горит, но умел при этом не потерять контроля над собой. Его однажды спросили: «Как ты можешь пьяным так здорово играть?». На что он ответил: «Да, я и репетирую пьяным».
Мы набрали целый багажник деревяшек, из которых я дома выбрал корень-загагулину, которая звучала, когда ее прижимали к столу и дали мы ему название «рутсаунд». Этот корень обнимал камень, то есть по центру коряги был кусок известняка. Гермес предложил приделать к корню звукосниматель, который мы поехали и купили в магазине вместе со штекером, натянули как на лук гитарную струну. У Гермеса были примочки, он играл на сантуре (персидский инструмент) и он играл через процессоры, которые дал мне попробовать озвучить корягу и она зазвучала очень прекрасно.
Иду, а земля качается под ногами, какая-то мощная тревога, причем дверь, к которой я пошел, выходила во дворик с красным асфальтом, за которым на горке жил Клинт Иствуд собственной персоной и разводил помидоры, которые воровал Витя Гинсбург, перелезая через заборчик, тоже большой любитель помидор. И прямо на моих глазах по красному асфальту появляется во всей красе огромная трещина. Тряхнуло быстро, но здорово, у них разрушилось 96 тысяч построек, попадали эстакады. После этого события я с какими-то идеями и эскизами приехал к Фрэнку и он мне сказал, посмотрев: «Юр, это не то!”, напоминает обложку альбома «Black Sabbath». И я затеял новое, придумал гору Джамалунгму, на вершине которой стоит рояль, из рояля пышет пламя, но к этому роялю не подобраться никак, только на вертолете подлететь, а внизу – небоскребы, гигантские постройки.
Однажды в JFC звукорежиссёр Саша Алышев показал мне запись певицы Леры Гехнер, и мне так понравился её голос, что я решил непременно сделать с ней проект. Мы с ней связались, встретились. Она уезжала на месяц, и мы решили в следующий раз увидеться через месяц и всё обсудить. Но пока Леры не было, я написал аранжировки на стандарты, и мы с половиной группы «Doo-Bop Sound» стали выступать вместе с Лерой. Первый же выезд на фестиваль в Днепропетровск выявил жизнеспособность проекта, и теперь мы могли существовать двумя составами. Поездили по разным фестивалям, записали альбом на студии ДДТ. Наверное, эпоха Леры в моём жизнеописании достойна особой главы. Недавно мы принимали участие в шоу «Голос», где Лера удачно спела песню Высоцкого.
В начале 2000-х году он возродил ансамбль “Веселые ребята”, собрав туда новых музыкантов. Наличие концертного зала и великолепной студии давала тогда основание надеяться на появление полноценного концертно-студийного коллектива с давними успешными традициями. Но…
Как концертный коллектив новые “Веселые ребята” так и не состоялись. А их студийные попытки переписать хиты прошлого, не вызвала отклика в душах старых поклонников ансамбля и не привлекла новых. Как сказал мне один из бывших музыкантов:
– С технической точки – все блестяще. Но живые люди так не играют. Души там нет.
С уходом Павла Слободкина, очевидно, закончится и история одного из самых успешных музыкальных коллективов Советского Союза – ВИА “Веселые ребята”.
У Армстронга возникли проблемы с бандитами, которые захотели взять его под свою опеку и заниматься его делами. Но он был парень умный и старался держаться от всего этого подальше. А Глэйзер был менеджером в ночном клубе, где играл Армстронг, Луи доверял ему и, когда возникли эти проблемы, подошел к Джо и сказал: «Послушай! Я хочу вырваться из-под опеки этих бандитов, давай ты будешь моим менеджером. Подумай, как нам лучше все это устроить». Это было в 1929 или 1928 году. C того времени все дела Армстронга вел Глэйзер, с которым у него имелась весьма необычная договоренность
В Центральном Парке я увидел абсолютно идеальное место для того, чтобы там звучала барочная музыка. Там был арочный свод, который создавал эхо, и мне показалось красиво там поиграть на клавесине или харпсихорде. У меня не было ни одной проблемы с полицией, и я подозреваю, что полиция там не натренирована на людей, которые делают свое дело хорошо.
На голове у меня было каре и был я в синих круглых очках, а за спиной носил кофр с синтюком. И каждый день в свой адрес я выслушивал: «Смотри, Леннон идет!». Еду в метро домой, входят бомжи и говорят: «Вот с нами и Джон едет!». И каждый день я проходил мимо гигантской арки дома, в которой Леннона застрелил Марк Чэпмэн. Когда ты входишь в Центральный Парк со стороны 72й улицы, первое что ты видишь – самодельный мемориал, где стоят фотографии «Битлз», свечки, тусуются ребята. При этом, поскольку я учил английский язык, в моем бушлате, в кармане я носил книжку, которую любил с детства и купил там за доллар – «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Только через несколько месяцев я узнал, что Марк Дэвид Чэпмэн, которого взяли на месте преступления, был одет в navy бушлат, и в кармане у него лежала книжка «Над пропастью во ржи».
Заехали по дороге к Billy Joel в Нью Йорк, но остановился я у Феди Чернина – главного редактора журнала «Новое русское слово». Торопился я в Аризону к своим друзьям — аборигенам. После первой же «трубки мира» я залип на Аризону так, что меня оттуда было не вытащить. Двое суток там провёл, приезжаю к Бэтси. И что-то в голове моей изменилось: рядом с Бэтси меня преследовало наваждение, что существует две Бэтси, и что я обнимаю не ту. Будто сестра-двойняшка – не моя Бэтси. Промучился неделю и опять улетел к своим краснокожим.
Вот с моей точки зрения, эти истоки ненависти к джазу они все на каком-то фрейдизме наших вождей построены. И так продолжалось довольно долго пока не появился жанр еще более опасный. Это был уже рок-н-ролл, это были «Битлз». И джаз, как перелистнутая страница в книге, уже уходил в прошлое. Поэтому он переставал быть опасным, и тогда началось через, конечно, невероятное количество эстрадных компромиссов приятие джаза, как жанра, который можно выпустить на сцену.
Тут надо сказать, что саксофоны все были казенные, купленные на деньги Государственного Департамента, то ли Госдеп вынудил или предложил фирме саксофонов производящих, подарить всю секцию, все инструменты саксофонной секции, потому что важно было, чтобы в 1 ряду было некое единообразие, а во-вторых, чтобы инструменты были новые. Там трубы и тромбоны – это не так уже существенно. Но все приехали с казенными, с новыми саксофонами, и поэтому Зуд Симсу было не жалко дать какому-то юноше незнакомому дунуть. К тому же он был пьяный и добрый человек. Он мне говорит: «На, дуй!».
Момент и процесс рождения стиха, рифмы, строчки, как это происходит и несколько слов о саморедакции и самоконтроле в процессе создания стихотворения, насколько спонтанен интуитивен и осмысленен сам процесс и результат Развитие личности поэта и его профессиональных навыков – это необратимый процесс или можно вернуться к истокам забыв про опыт
Всё, что можно говорить в контексте этого пункта, сводится к возможно наибольшему читательскому опыту, включая не только всю существующую мировую поэзию, но и всё, что о ней написано. Не зная сегодня контекста современной русской литературы и не имея опыта письма, невозможно написать ничего значительного. Думаю, начитанность и компетентность это – основной принцип становления нынешнего литератора.
Его эфиры стали первыми интерактивными программами для советских слушателей, куда они могли позвонить и напрямую пообщаться со звездными гостями, среди которых был, например, Пол Маккартни. Кроме того, Сэм Джонс выступал в качестве координатора, советника и переводчика многих важнейших общественно-политических мероприятий: от съемок документальных фильмов и проведения благотворительного концерта после землетрясения 1989 года «Рок в помощь Армении» до организации встреч на высшем уровне Маргарет Тэтчер, Михаила Горбачева, Бориса Ельцина и работы координационного Совета Россия-НАТО.
Что же нынче? Видится много энтузиазма у начинающих на первых порах, которое не всегда доживает в виде мощного костра желаний постижения всех мудростей музыки. Некоторые охладевают, перегорают, находят что-то более интересное для себя, не находя перспектив или от духовной слабости, может даже иногда из-за равнодушия и дилетантизма педагогов. Но это жизнь, и побеждает всегда упорный и сильный, который не обращает внимания на сложности, а видит цель и идет к ней. Мы лишь проводники Её Величества Музыки (некоторые полупроводники), пропуская её через себя мы доносим до слушателя её великолепие, чувственность, лиризм, красоту и скрытую энергию.
С Цоем мы познакомились у Гены Зайцева, когда они с Рыбой принесли ему первый альбом слушать. Заслуг перед рок-н-роллом в то время у них ещё не было, и Гена, член совета рок-клуба весьма скептически к ним отнёсся. В тот день он был под впечатлением от привезённого из Уфы нового альбома Шевчука «Не стреляй», а тут пришли два красавца и поставили ему про дерево. Разумеется, Гена не мог не заметить контраста: с одной стороны красивые тексты, нормальное пение, а с другой – предсмертный рёв загнанного марала. Разумеется, однорукому нравилось больше ДДТ, поэтому впоследствии он стал директором Шевчука. Цоя сразу шибко полюбил Тимур Новиков, и я часто стал встречать Виктора у Тимура – его приводил Гурьянов.
Мы жили в эпоху, когда всё подвергалось цензуре, и тут глоток свободы – джаз Арт Блейки. Это был, наверное, 1959 или 1960 год. «Железный занавес» ещё не проржавел и об Америке никто даже не мечтал. Но вот, как хотите это воспринимайте, но в какой-том момент я просто понял, узнал, почувствовал, что настанет день и я буду играть вместе с Арт Блейки и «Посланцами джаза». Вечером я засиделся у Быковых и когда прощался, так и сказал им: «Вот увидите, я буду играть в оркестре “Jazz messengers”».
Художник в первую очередь – это проявление эго: «я самый главный, я рисую такие работы, я всё знаю, слушайте только меня». Все через это проходят, и я должен был изменить себя, стать другим. Я устроился в такси, работал в лимузинной компании года два. Собрав какие-то средства, я сделал первую серию живописных работ и устроил первую выставку в очень хорошем доме на Beverly Hills среди очень обеспеченных людей, где у меня пару работ купили, в Лос Анджелесе и познакомился с художником Юрием Балашовым, который оформлял пластинку Frank Zappa «Civilization Phaze III». Единственный русский художник, получивший «Grammy» за оформление пластинки. Он работал с Виктором Гинзбургом, который снял потом «Generation Р», а в то время работал над первым своим фильмом «Нескучный Сад» об эротической революции 90х годов в России.
Что там стоит? Genesis, King Crimson, Van Der Graaf Generator, Iggy Pop, Sex Pistols, Public Image Limited, Patti Smith, Nina Hagen, Can, Bob Marley, Black Uhuru, Led Zeppelin, Doors, Kraftwerk, Rolling Stones, David Bowie, Roxy Music… У меня никогда не было стилистических пристрастий. Что понравилось, то и приобреталось. Когда я занялся издательством музыки, то слушать стал значительно меньше, поэтому даже толком не помню, что у меня там есть. Теперь я слушаю то, что просят послушать. Мне из этого мало что нравится. Но не хочется обижать ребят. Да, и вдруг попадётся что-то прекрасное. Не хочется пропустить.
Первый раз я их увидел, когда Берт (Олег Тарасов) устроил концерт в МАМИ, рядом с нашим теперешним складом («Отделения ВЫХОД»). Там была аудитория, куда пришло человек тридцать народа. Ребята честно выступали. Егор яростно рубился, а Янка смотрела в зал, и мы с ней несколько раз глазами встречались. Потом мы им устроили квартирник на Красногвардейской, где были и Егор, и Янка. Запись Егора у меня потом кто-то украл, а запись Янки осталась, и мы через несколько лет её издали под названием «Красногвардейская». После концерта мы выпивали -закусывали, и всё было прекрасно. Потом вдруг «бац!», разведенный только что спирт, который охлаждался в бутылке под холодной водой, загадочно исчез – кто-то эту бутылку умыкнул.
Это был конец семидесятых, а в начале восьмидесятых уже состоялся концерт «Аквариума» в ДК Кусковского химзавода, где были организаторами Илья Смирнов, Илья Барац и Сергей Васильев. Илюха был у нас главный, самый стойкий, и я ему дико благодарен. Его и Тоню Крылову отличала гиперактивность и бесстрашие. Я-то всегда боялся и что-то делал, преодолевая страх, а у них этого липкого чувства не было. Когда меня первый раз гэбшник принял, меня трясло несколько часов. Илюха был вождем, моим начальником. Он всегда был ведущим, а я – ведомым. Мы делали общее дело, и главным в этом деле был он, а не я. И в журнале «УрЛайт» и в организации концертов. Я его нежно люблю, между нами и сейчас баррикад никаких нет. Хотя, на данном этапе мы имеем разные воззрения на жизнь.
Получив техническое образование, он закончил Лондонскую Королевскую Академию Файнарта, которую заканчивали ребята из «Queen» и некоторые другие музыканты. Он, когда нас послушал, сказал, что наша музыка наиболее близка к «Talkin Heads», потом уже, на гастролях в Америке про нас говорили, что мы – «русский «Токин Хедс». Но если изучать нашу команду, можно понять, что у нас нет четкого ритма в композициях. Саша Липницкий играл на гитаре довольно своеобразно и коряво, с чем Леша Павлов, барабанщик, который играл очень хорошо, боролся как мог. Лелик Бортничук тоже на своей гитаре бегал взад-вперед, то замедляясь, то ускоряясь, Петр тоже играл оригинально, правда вполне ритмично, так что мы с Павловым удержать весь этот поток не могли. Брайн сказал нам: «Вам нужен ритм, – «чуки-чуки»! Вам нужен гитарист».
Москва того времени вспоминается мне, как город, где не прекращался праздник. Если мы не были на гастролях, то все вечера проводили в ресторанах. Устраивали сейшены, ходили в ресторан Дома кино слушать знаменитого саксофониста Леонида Геллера. Кстати туда меня впервые привел Крамаров и познакомил там с танцором из ансамбля Моисеева Витей Дроздовым, он потом иногда подрабатывал, участвуя в наших концертах. Позднее Витя ввёл меня, так сказать, в московскую тусовку, познакомил с Галей Брежневой, с популярным тогда композитором Гариным, которого потом при загадочных обстоятельствах убили в Сочи, и всякими другими известными личностями. Помню, однажды мы пришли в кабак вместе с Наташей, моей будущей женой, и на ней был шикарный белый плащ, на который тут же запала Галя Брежнева и начала торговаться. Наташа согласились продать его, Брежнева плащ взяла, а деньги не отдала. Она кстати частенько так поступала, не только с нами.
Стас тогда активно поддерживал «Бригаду С», при этом у него была давно состоявшаяся группа «Цветы», популярная в 60-70е годы, и тогда же он начал формировать «Парк Горького» из музыкантов “Цветов” и “Группы Стаса Намина”. В результате часть музыкантов осталась в “Цветах” (тот же Александр Лосев), кто то влился в “ПГ”, а другие сформировали “Лигу Блюза” (Воронов, Солич). Николай Носков и гитарист Алексей Белов, будущие участники “Парка” вроде бы до этого не играли в “Цветах” или в “ГСН”. Белов, к стати, тоже ездил тогда в Таллин. Барабанщик «Парка Горького», Александр Львов, работал у Стаса звукоинженером, мы даже не подозревали, что он еще и на барабанах играет.
Все названия были курьезными и смешными, при этом мы записывали импровизированные песни, имитируя разные стили. У нас был заготовлен целый список названий: «Свиньи из Ташкента», «Смрадные Штангисты», те же «Обсосанные гантели», «Неозазнобы» (женский состав), “Продмагдистрой”, трио “Ресфедер”, “Знатные Пупсы”, “Окрест имени трехсотлетия приема вещей в химчистку”, “Свежий пирог 905 года”, “ТВД Гогенлоэ”, “Мракобесы Сибири”. Названое многих композиций или проектов мы в последствии брали на вооружение для наших экспериментальных проектов или записей. В итоге нас поставили на прослушивание на следующий день, в который случился настоящий аншлаг. Было много народа, ДК набился под завязку.
И эти люди потом вдруг стали говорить, что “Проспект” – московская «золотая молодежь», «голубая кровь», играют музыку странную и непонятную, хотя мы играли те же рок-н-роллы, твисты, ска, реггей. Михаил Чекалин сыграл красивое соло на рояле со специальной примочкой и все было вполне цивильно. Но в итоге все закончилось благополучно, у нас даже остались деньги, которые мы потратили на такси и выпивку. Этот знаковый концерт был записан на кассету, но наш басист Сергей Кудрявцев взял и стер его зачем-то, ему что-то не понравилось, и мы сильно удивились тогда. Он был порой человеком порывистым, эксцентричным и не всегда отдавал отчет своим действиям, хотя в целом адекватный парень и играл вполне прилично. Поначалу мы все играли средне, но много репетировали и в какой-то момент вышли на неплохой уровень.
В 1981 году открылся Рок-клуб. Они долго не могли найти территориального помещения: их не брал к себе ни комитет по культуре, ни образование, а нашли они себя в самодеятельности. Куратором рок-клуба со стороны Ленинградского межсоюзного дома самодеятельного творчества была Наташа Веселова, которую я хорошо знал, а она меня часто видела в качестве ведущего на всевозможных мероприятиях. Тогда открытие любого концерта не могло пройти без человека, который должен был выйти в начале, сказать «здравствуйте», рассказать о том, что будет, когда, зачем, почему, и, гордо удалиться со сцены. Имея опыт работы одним из топовых диск-жокеев города, по всей вероятности на тот момент я был единственным человеком, который мог произнести слово «рок» со сцены.
И сколько бы мы не пели, если мы не затрагиваем определенные мышечные движения, то работаем только с эстетикой. Нам нравились «Песняры», мы их слушали, но когда ставили «Битлз» или «Лед Цеппелин», башню сносило совсем по-другому. Теперь понятно, что «Песняры» работали в большей степени в зоне эстетики, а музыка «Битлов» и «Цеппелинов» обращалась к животному нашему началу. Слушая музыку человек, имеющий достаточно расширенную сферу эстетического восприятия, сам вводит себя в состояние транса, самогипноза. Песни – это самое простое средство на время отключить свое «суперэго», переорганизовать нейроны на акт медитации. За это наш бортовой компьютер выдает нам бонус в виде амфитаминовой либо опиатной группы химических соединений, нас «вштыривает» или нам становится просто хорошо.
В «Рок-Лаборатории» каждая группа была очень другой, было стыдно походить на кого-то. Там было много концертов, фестивалей, например – «Движение в сторону весны» был хороший, интересный фестиваль. К самым ярким впечатлениям от наших концертов относится дебют старика Хэна, нашего барабанщика в 1988 году во Дворце Спорта «Динамо». Там были «Звуки Му», «Алиса» и когда объявили нас, такое было ощущение, что над залом пролетел реактивный истребитель МИГ -29. Огромный ор, вопль всеобщий зала и зрители прорвали кордон с охраной и милицией, залезли к нам на сцену, раздавили примочки Сережи Володина, в итоге, он вообще без гитары остался. Люди эти застыли в трех метрах от меня, стали кружком, а мы играем и поем.
Кто же создает психоделическую музыку ныне? Те, кого нет в мейнстриме, кто не облюбован средствами массовой информации, кто пишет музыку ради нее самой и невозможности жить иначе, без нее, вне ее. Такие одухотворяют себя и вселенную. Они – счастливые, потому что творят, а не производят, потому что их творчество не завязано с заказами и гонорарами. Оно независимо ни от кого и ни от чего. Оно межпланетно, бесценно и не измеряемо денежными знаками. Творчество и психоделика там, где нет обыденного человеческого обмена “купи-продай” и марксистского “деньги-капитал-деньги”. Психоделика делает душу человека и тем самым вкрапляет ее в духовную ауру планеты.
Но пройдет лет двадцать, чтобы удостовериться в истинности тамошних пространных красот. Русско-украинский проект вызрел как-то быстро и просто. И понеслась птица-тройка, точнее трио по украинским просторам прямо таки от Киева ко Львову. Саша Нестеров, киевлянин и гитарист, нашел меня как единомышленника аж в 91 году во время совместного украино-французского проекта «АРФИ- Днепр». С ним у нас произошла душераздирающая история в дни августовского путча в виде водного путешествия на корабле в никуда, так как на родине происходили события исторической неопределенности. Французские музыканты привезли в незалежность почему-то комиссарско-большевистский фильм Эйзенштейна «Броненосец Потемкин», как-то не ко времени и не к месту.
