Потом мы с Аней (Умкой) устраивали там Обэриутское шоу, где принимали участие Африка, Тимур Новиков, Гарик “Асса”, Агузарова читала их тексты. Защитился я 1989-м по теме “Исследование механизма разрушения и восстановления жесткой фазы в термоэластопластах на примере трехблочных сополимеров стирол-бутадион-стирол”. Потом я работал в институте неорганической химии, пока меня не позвал Мамонов работать в свою студию. Сначала удавалось совмещать и то и другое, но постепенно дело перевалило в сторону Мамона.
– Нет. Сейчас, говорят, четыре группы каких-то «Цветов»-самозванцев ездит по России. Они включают наши старые диски и открывают под них рты. И поэтому мы ушли под название «Петровский пассаж». Там сейчас работаю я, Вадик Маликов и Костя Болтинов. И вот ведь ирония судьбы: в 70-х у Вадика Маликова был свой блок из «фирменных» песен. И когда Стас просил: «Вадик, надо записать песню «Рано прощаться», он гордо отвечал: «Я «совка» не пою!» Но вот, что самое парадоксальное: с чего начал – к тому и пришел. Сейчас он поет на русском языке старые песни, которые составляли костяк репертуара «Цветов» во все времена: «Звездочка», «Есть глаза у цветов», «Честно говоря», «Богатырская сила», «Юрмала», «Рано прощаться», «Старый рояль» – всю нашу классику.
– А с кем бы тогда Киселев оставался?! Не с кем! Все остальные-то ушли. Басист Володя Антипин и барабанщик Женя Мамистов играли в ресторане «Кронверк», который стоит в закуточке у Петропавловской крепости. К ним присоединился Никита Зайцев из группы «Санкт-Петербург». Он мне еще тогда нравился. Он был классный гитарист и скрипач. Приезжая в Питер в перерывчики между гастролями, я тоже шел в «Кронверк» – там собирались все наши. Тромбониста Сашу Морозова взяли в Большой театр. Володя Василевский работал на радио и записал много разной музыки.
Кстати, с тухмановской песней “Я еду к морю” у нас тоже забавная история была. Вы, наверное, помните, что изначально в ней были слова “Счастливей встречи нету на всей Земле”. Мы ее записали, а тут как раз состоялась встреча Брежнева с Фордом во Владивостоке. Какие-то большие умы усмотрели в песне намек на эту встречу. “Я еду к морю” – а Владивосток как раз у моря. А тут еще и “Счастливей встречи нету на всей Земле”. Короче, нам пришлось слова переделать, и стали мы петь: “Меня счастливей нету. Поверьте мне”. Вот так.
Была популярная такая песня – у Юры она называлась “Еще вчера”, а в народе, естественно, по первым словам – “Почтовый ящик”. Помню, в Одессу приезжаем, а эта песня только появилась. Откуда ее там знали – загадка. В Зеленом театре, как только занавес открыли, все сразу закричали: “Почтовый ящик!” Потом была хорошая песня “Песня, гитара и я”, всякие лирические песни у него были. “Где моя смелость” – слова Алика Азизова, давным-давно ушедшего от нас, мы записывали с Антоновым здесь на радио. Ее пели еще, по-моему, “Поющие”, когда он у них работал. Еще какие-то песни он писал, которые мы записали на радио. Лирическая была песня. Потом она у него куда-то пропала совсем. Или еще хорошая песня – “Ты слов не говори, в глаза мне посмотри, и я пойму тебя”…
Позднее вышел приказ Министерства культуры о запрете приема на работу в Росконцерт людей, не имевших прописки в РСФСР. Это привело к тому, что группу покинули В.Плоткин и А.Фельдбарг. Оба вернулись в Ригу. Появился новый барабанщик Михаил Файлзильберг.
Редакция спортивного телевидения предложила «Верным друзьям» для цикла телепередач «Зимние виды спорта» записать песню Н. Седаки, в русскоязычной версии известную как «Синий иней» (русский текст А. Азизова). После записи фонограммы в студии, ансамбль выехал в Ленинград, где был сделан ролик на фоне катающихся буеров в Финском заливе. Передача вошла в фонд спортивно-музыкальных телепрограмм.
Вскоре Валерий получает добро на запись своей второй большой пластинки. Однако, негласный договор между ними включал в себя еще одно условие – теперь Ободзинский мог работать только с вполне определенными авторами. Вера Дербенева (вдова поэта-песенника Леонида Дербенева) в книге «Леонид Дербенев: между прошлым и будущим» впоследствии рассказывала, как к ним пришел Валерий Ободзинский и сказал, что «ему предложили записать пластинку-гигант маститые композиторы, то есть члены Союза композиторов, которые, к сожалению, не хотят, чтобы стихи к песням писал Дербенев – у них свои авторы».
А 1973 год стал последним в жизни “Москвичей”. Совсем недавно с популярного певца Валерия Ободзинского сняли, длившийся около года, запрет на выступления в Российской Федерации. Он перешел из Донецкой филармонии, где работал до этого, в Росконцерт и готовился к своим первым, после длительного перерыва, гастролям в столице.
К тому времени его популярность достигла такого размаха, что быть просто солистом в пусть и очень известном джаз-оркестре п/у О.Лундстрема было уже как-то не солидно. Требовалось иметь собственный коллектив, менее многочисленный и более современный.
Осенью 1968 года нам предложили выступить в бит-клубе еще раз, и уже с Леней Бергером. Сейчас, по прошествии многих лет, я думаю, что это было уникальное выступление. Да, хотя бы, тот факт, что трое из участников этого выступления (Леонид Бергер, Сергей Дюжиков и Виктор Дегтярев) осенью 1972 года вошли в состав московской супер-группы, которая так и называлась “СУПЕР”, выступавшей на рок-фестивале в ереванском дворце спорта и представлявшей сливки московского рока. Уже этот факт говорит многое об уровне того выступления. Некоторые из присутствовавших до сих пор иногда, да вспоминают это событие.
Набрав достаточное количество вещей для выступлений, мы начали “халтурять”, играя что-то из Роллингов, что-то из Битлов, а также из Кинкс, Энималс, Шэдоус и Венчерс (The Beatles, The Rolling Stones, The Kinks, The Animals, The Shadows, The Ventures) и несколько своих вещей на русском. В отношении “фирмы” у нас сложилось правило, требовавшее, чтобы все партии были сняты с оригинала “как можно ближе в ноль”, и не только сами ноты, но и приемы, которыми все игралось. Дюжиков, будучи перфекционистом, в этом отношении был непреклонно строг и требователен до холерических срывов и скандала.
Было всего три профессиональных коллектива, в которых я работал: «Веселые ребята», «Голубые гитары» и «Пламя». Когда появились первые рок-группы – такие, как «Машина времени» – я смотрел на них как на детей, которые только учатся ходить. Но со временем мое отношение к ним изменилось: я видел, что это серьезно, что у них есть своя аудитория и что именно их путь – дорога, которую мог пройти и я со своими, а не с чужими песнями. Потом появилась «Дорога в рок-н-ролл» Юрия Лозы и первые альбомы «Аквариума», и мне подумалось: что это я сижу на собственных песнях как собака на сене и не записываю их? К тому времени их количество, говоря банальным языком, переросло в качество. Сыграло роль и то, что много лет я занимался музыкой профессионально.
… На прослушивание в «Веселые ребята» я пошел тогда, когда меня туда позвал Валерий Шаповалов. Мне хотелось продемонстрировать, как я хорошо умею петь и играть, развернуться и уйти – такой девичий комплекс: поманить и прокрутить «динамо». Но когда появилось конкретное предложение, меня это заинтересовало, и я решил: пока Кеслер делает диссертацию, заработаю себе денег на гитару. Потом мне жутко нравилось то, что не нужно ставить аппарат, что это уже практически производственный процесс, фабрика такая по производству концертов, где я буду петь и где нормальный райдер, и не надо искать какую-то хлебовозку, чтобы добраться до места.
– Однажды я выпустил сольный альбом… Несмотря на ироничные взгляды коллег, в том числе и Березина, я сказал, что поскольку вокально-инструментальные ансамбли – это молодежное явление, то я должен попробовать сделать собственную карьеру. Сначала все отнеслись к этому иронично, меня не выгнали, на дверь не указали, но когда вышли в свет мои первые альбомы и стали распространяться через сеть подпольных «писателей», и когда они получили успех, ситуация начала развиваться иным образом.
Год закончился. Пора «подводить итоги». Что такое «итоги»? Это черта, под которой то-то и то-то. Когда-то на ТВ была программа с таким названием, где в самом названии был карман, а в кармане кукиш – ясно, что для одних будут одни итоги, а для других другие. Но «Итоги» сами всех под монастырь подвели – кто-нибудь помнит […]
Там еще какой-то бунт против Слободкина был… Что он груб бывает с музыкантами, не дает нам песни петь. Глупо это все, конечно, было. Ведь Слободкин нам, в конце концов, давал деньги. Главное было не то, какие мы великие артисты, а то, что у нас был замечательный Слободкин. А администратор он был просто супер! Я видел его в работе. Как-то пришел к нему домой, что-то там ему показать, а он звонил по межгороду в разные места. Как он с ними разговаривал? Это что-то. Было четко и конкретно. Он свои условия навязывал очень жестко. По размещению артистов, по транспорту, по количеству концертов.
В 1973 году Москонцерт направил нас, видимо, не без помощи знакомого Дымова, на минский конкурс. И благодаря, конечно, не каким-то выдающимся вокальным качествам и инструментальному ансамблю или аранжировкам, а только благодаря партийной направленности репертуара. Тогда в Москонцерте было кроме нас всего три ансамбля: “Веселые ребята”, “Голубые гитары” и “Самоцветы”. И “Музыка” только образовывалась. То же, кстати, в инструментальном отделе. “Музыка” потом пела мои песни:”25 минут”, “Проходят годы”, и еще что-то. Юлик Слободкин тоже был с нами в Минске. Мы пели там “Гляжу в озера синие” и что-то еще патриотическое.
Обход территории и павильонов занял пару часов, зато наш новоиспеченный поверенный поведал о некоторых специфических обстоятельствах, связанных с будущей работой. Выписать пропуск в студию на ночь не представлялось возможным, зато под бетонным забором, ограждающим Мосфильм от остальной Москвы, существовал проверенный и налаженный сотрудниками лаз в виде ямы с утрамбованными покатыми краями. Он служил для ночных походов за водкой и поэтому был местом если не святым, то свято оберегаемым, в чем мне пришлось удостовериться в процессе полуторагодичного пролезания «туда». Обратно, на волю мы выходили утром через красивые ворота и пост, прямо к Ботанической улице.
Дэмиса, кстати, погубила та самая стремная деятельность, он связывался все с более темными личностями, будучи ко всему прочему и законченным эротоманом, висел на крючке и где-то оборвался – не найдешь концов. О сомнительности его спутников могу привести пример, что единственный раз в жизни моя сука-ризеншнауцер Марфа категорически не пустила типа, которого притащил однажды Дэмис в нашу московскую квартиру. Сука просто озверела, почуяв черную энергию и шлейф человеческих кровавых агрессий. Пусть ей будет хорошо в собачьем раю…
– Когда я туда пришел, там человек 20 работало. Числились какие-то люди из Москонцерта, кто постарел, кто спился, и для всех них – это было прибежище. Тартаковский всех их возил с собой, и они просто сидели в номерах. При этом на сцене работало четыре человека: Куклин, Сергей Криницын – ударные, Александр Рогожкин – бас и гитарист Владимир Ананьев. Ананьев тогда купил новые клавиши – они взяли молодого клавишника и меня. Я думал – посмотрю их репертуар, посмотрю коллектив, что-то порепетируем в поездке и я сыграю. Мы поехали в Карелию в Петрозаводск. И так получилось, что их клавишник не приехал. Я не знал ни ансамбля, ни репертуара, ни людей. Ничего. .
В том концерте в Воскресенске мы исполняли песню “Туман” из к/ф “Хроника пикирующего бомбардировщика”. Мы играем вступление, а дальше должен был вступать Май. Он не вступает. Мы опять играем вступление, он опять не вступает. В общем, с этой песней мы провалились. А последней была “Червона рута” Добрынина. Он возил с собой магнитофон и гитару подключал через него, создавая эффект реверберации. И вот он спел эту песню, а у него там был такой лихой “запил” гитарный. Мы ее спели и ушли. Минут через пять прибегают к нам и зовут на сцену. А там, как раньше в Москонцерте говорили, стоит “стон”. Нас не отпускают. Пришлось еще раз ее петь.
Совместное выступление с Курехиным стал мощным импульсом для того, чтобы сделать нечто подобное, но уже своими силами. Сначала вездесущий Летов взял инициативу в свои руки – он объединил нас в небольшой оркестр, который назывался “Афазия”. Мы дали пару концертов, наверно, в конце 1983 – начале 1984 года в ДК “Каучук”. На рояле играл Артем Блох, которого я уже упоминал, кстати, двоюродный брат Курехина. Помню, во время одного из выступлений он вошел в экстаз, отшвырнул ногой стул, встал в боксерскую позу и несколькими сокрушительными ударами послал рояль в нокаут. Выбитые клавиши так и летели во все стороны…
Те эксперименты, которые ставились в доперестроечных мастерских, и то, что сейчас принято считать московским авангардом, трудно даже сравнить. Музыка переходной поры была совершенно особенной, основывалась на спонтанном синкретизме, а сегодня авангард, все-таки, уже разложен весь по полочкам: вот это шоу, вот это этническое заигрывание с просвещенным обывателем, а это попытка прибиться куда-то к академическим музыкантам, ну а это мультимедийное искусство и соответствующие гонорары за музыку к театральным постановкам и фильмам – все это понятно. А то искусство было настоящим прорывом, потому что оно представляло собой поиск вслепую, оно создавалось «ни для чего, и ни для кого», оно было бескорыстным, – это была программа, создателей которой интересовала сама среда: немножко ошарашивающий, не совсем понятный, но страшно привлекательный мир свободного искусства и ничем не ограниченного творчества.
А в Ленинграде находился Межсоюзный дом самодеятельного творчества всего Северо-запада. Владимир Ильич Ленин говорил, что есть партия, и есть народ. Но ремни, которые вращение, идущее от партии, передают народу, это – профсоюзы. Поэтому профсоюзы и должны готовить этих самых работников культуры – что и делалось. Ведь на самом деле жизнь в селах до сих пор держится на клубах и домах культуры, а не на церквях, и ею руководили культпросветработники, и были культпросветучилища, в которых этих работников готовили. Это была его идея. Он не придумывал никакого министерства культуры, зато он придумал культпросветработу. Эта система была построена по личному указу Владимира Ильича, ее никто не пробовал сломать, даже Иосиф Виссарионович Сталин. Так этот рудимент сохранился до наших дней, причем со всеми своими кайфами, то есть с отделом литовок, который разрешал самодеятельный репертуар к всенародному исполнению. Прикиньте! Это было место со своей цензурой! И я понял, что это то место, которое нам нужно…
На эту запись пришел тогда и полный состав группы АКВАРИУМ, поскольку они дружили: Боря Гребенщиков, Дюша Романов и Сева Гаккель. А поскольку деньги еще оставались, и рядом стоял Боря, то я сказал ему: «С МАШИНОЙ ВРЕМЕНИ все ясно, она у нас теперь официальная. Давай-ка теперь я буду вас записывать». И в оставшееся время я записал ритмические болванки, и даже некоторые Борины песни целиком, которые потом принес к себе в студию и доделывал уже в доме пионеров. В основном эти песни попали в альбом «Акустика», а некоторые – в альбом «14», который потом был Борей расформирован. Записывал все звукорежиссер фирмы «Мелодия» Динов, а некоторые вещи я, как стажер.
Кстати, бытует мнение, что впервые словосочетание «Rock & Roll» как название нового стиля употребил в 1951 году ди-джей Алан Фрид, с тем, чтобы отмежевать его от “Rythm & Blues” и успокоить “моральное большинство” белых американцев, крайне отрицательно относившихся – как к новому стилю, так и к факту популяризации черной культуры среди белых. Занятно, что на черном слэнге тех времен словосочетание «Rock & Roll» означало половой акт, или попросту траханье. И Алан Фрид, пытаясь ублажить “моралистов”, сам того не подозревая (он просто воспользовался словами из какой-то песенки), дал целой субкультуре весьма “аморальное” название.
Надо сказать, что пост-битническая философия Re/Search оказалась неадекватна охвату культуры сопротивления как единого целого. Они остались в 1980-х — начавшееся в 1990-х сближение между носителями трэша (реднеками, милитантами, правыми радикалами) и контр-культурой, так долго питавшейся от трэша (панками, анархистами) оставило их на обочине. В 1996 году Re/Search распался году на две части: V/Search (Вэйл) и Juno Books (Андреа Джуно). Постепенно превращаются в застывшие артефакты истории и У. С. Барроуз и индустриальная музыка, которой посвящены самые интересные тома Re/Search…
Как говорят жители Брайтон-Бич о жителях Брайтон-Бич, “культура у них одна — бактериальная”. Бактериальная культура не собирается в готические соборы, а предпочитает округлые колонии, на манер свалок или излюбленных беднотой Нового Света поселков из снятых с колес вагончиков. Бактериальная культура не имеет традиций. Бактериальная культура умеет одно — выжить и процвести, там, где более высокоорганизованные организмы не выживают. Так живут бедные — цепляясь за существования, заполняя кашей тел помойки третьего мира — цветные размножаются, как бактерии, а белая раса, пресыщенная академической “культурой”, медленно умирает под аплодисменты социальных дарвинистов. Культуру бедных и для бедных следует уподобить бактериальной культуре.
Вы должны смотреться как ГРУППА. Это не означает одинаковых комбинезонов или одинаковых костюмчиков а-ля “Секрет”. Но даже сам момент переодевания дисциплинирует музыкантов, подготавливает к тому, что сейчас мы выйдем на сцену, сейчас начнется иное измерение жизни. Это как снять обувь при входе в чайный дом – войти в другое измерение с другими правилами. Ну, уж, а при поездке в другой город без концертной одежды вообще не обойтись! Как-то некрасиво выходить на сцену в трениках, в которых вы сутки ехали в поезде, пару раз пролив на них пиво, а потом, сладко выспавшись на верхней полке, собрали на них ещё и пыль со всего купе.
Потом у нас еще был такой Паша Бабаков. Сначала он работал в ГОЛУБЫХ ГИТАРАХ, а потом – у нас. И очень долго работал. У него – уникальный голос: бас профундо! Ниже голоса я не слышал! Он с нами и в Африку ездил. И когда на концерте в Заире, то есть в совсем черной Африке, он пел «Вдоль по Питерской…», где брал ноты в самом низу, это был какой-то нечеловеческий утробный звук. Это звучало, как эффект, как будто октавный делитель заставлял голос звучать на целую октаву ниже. И нам самим становилось страшно, и динамики не выдерживали, так как тогда не было мощной, такой, как сейчас, аппаратуры. А на верху он брал фальцетные ноты. Сопрановые партии он пел элементарно.
Из музыки исчезли слова, семплер позволил интегрировать буквально всё, что попадётся под руку, стали появляться интереснейшие музыкальные явления без какого-то бы то ни было мессаджа (скажем, группа Oval), поэтому горизонт стал медленно расширяться, а позиция терпимости и вседозволенности – побеждать. Музыка перестала обсуждаться в терминах выражения протеста против чего бы то ни было, слово «саунд», казалось, снимало все вопросы. Мнение, что «на место мессаджа пришёл саунд», стало весьма распространённым. Серьёзные и ответственные люди отныне – это те, кто серьёзно работает с саундом. Как настоящий художник. Кстати, в панк и хардкор-андеграунде, слова «искусство» и «художник» были ругательствами.
Грустная история, песня о любви комсомольского активиста к девушке лёгкого поведения вообще не представлялась мне так, как она получилась – Олег великолепно вошел в роль и все, кто были в студии – Губерман и Тропилло – были впечатлены исполнением. Какие-то песни мы с ним спели вдвоем, такие как Конгломерат или Супер-Чукча – наши тембра удачно поддерживали друг друга. Апогея наш дуэт достиг в песне “Мать порядка”. Там мы выстроили красивый контрапункт, который очень обрадовал Тропилло, он, наверное, вспоминал недавнее наше приключение и думал, что не зря всё же связался с нами, такими обормотами.
Мы вернулись в студию, перекусили, и Тропилло вновь побежал в учительскую звонить, оставив меня привыкать к инструменту. Очень быстро у Андрея всё необходимое нашлось: примочки, клавиши и бас согласились дать Странные Игры, которые как раз всё это недавно приобрели. Я остался осваивать Борин инструмент, а Тропилло полетел в Рок-клуб, где договорился встретиться с братьями Сологубами на предмет примочек. Спустя совсем немного времени, он вернулся и высыпал из сумки настоящее богатство – сон гитариста: Boss Overdrive, Boss Flanger и Boss Compressor. Если бы в то время мне был знаком тупой американский возглас “wow”, я бы его непременно в тот момент бы употребил. На закуску, со словами “а это тебе должно понравиться”, он достал последний прибор красного цвета Boss Octaver и не ошибся, надо сказать.
В одном из дворов располагался знаменитый Ленинградский рок-клуб. В пыльной комнате, заставленной старой канцелярской мебелью и увешанной плакатами, сидел человек и в одиночестве пил вино. Имел ли он отношение к музыке? Непонятно. Смирнова нашла с ним общий язык, болтала, хохотала, выходила в соседнее помещение на полчаса. Проторчали там весь день. Под окнами играли дети. Они забрались по наружным газовым трубам на второй этаж и заглядывали в окно. Человек из рок-клуба плеснул в них вином из граненого стакана и заорал: «Пошли вон!» Детские головки исчезли. А он все вещал о непонятости и одиночестве…
Одно время репетиции стали начинаться много позже, около восьми вечера. Принцесса жила на Арбате, Смирнова – в Текстильщиках, Анюта – на Полежаевской, Амазонка – на ВДНХ и только Школьница была местной и имела провожатых в лице брата и парней из Э.С.Т.. Сначала репетировали Э.С.Т., потом ЖЕНСКАЯ БОЛЕЗНЬ, затем Э.С.Т., и опять ЖЕНСКАЯ БОЛЕЗНЬ. В двенадцать ночи выходили с базы. Галопом на автобус. Метро, последний поезд.
Музыканты, которые в 1964 году составили костяк, ставшего вдруг легендарным, ансамбля ЭЛЕКТРОН, стартовали в 1957 году на Всемирном фестивале молодежи и студентов, которой состоялся в Москве. Это был квартет гитаристов, в составе которого выступали Валерий Приказчиков, Евгений Гусев, Михаил Топтыгин и Виктор Сафонов – все ученики Иванова-Крамского. За несколько лет до проникновения в нашу страну альбомов английского ансамбля «Shadows» квартет исполнял элегантные аранжировки народных песен, сделанные для четырех гитар. Все четверо музыкантов получили звание «лауреатов фестиваля».
(перевод с английского и датского) Третий конференц-зал отеля Измайлово-Альфа, 3 мая 2005 года, 14.00 МСК. ———————— Участники встречи: А – Директор радио, Асгард С – Главред радио, Сергей Зал – датские журналисты Ася – переводчик ———————— А: Поехали. Меня зовут Асгард Асов, я – директор Специального радио. Позвольте представить вам главного редактора Специального радио – […]
Одновременно я получил еще одно приглашение – от Юрия Антонова, который звал меня в свой ансамбль МАГИСТРАЛЬ. И вот закончился концерт, директор МАГИСТРАЛИ уже стоит надо мной с ручкой и чистым листком бумаги, требуя, чтобы я немедленно написал заявление о приеме на работу в ансамбль, но тут вдруг появляются – директор ВЕСЁЛЫХ РЕБЯТ Николай Агутин (папа Лени Агутина) и певец Толя Алешин. И вот здесь начинается настоящая детективная история: меня усадили в машину Агутина, довезли до какого-то темного переулка, где пересадили в машину Слободкина. И вот там, Павел Яковлевич убедил меня, что все дела творятся в Москве, поэтому нужно непременно переезжать в Москву. И не просто в Москву, а в ВЕСЁЛЫЕ РЕБЯТА. И он начал перечислять, лауреатами каких конкурсов они уже были…
Первое представление этих песен состоялось в Новороссийске на летней площадке. Она вмещала человек семьсот, и на наш первый концерт, начинавшийся в 19.00, пришло человек четыреста. Зато на концерт в 21.00 собралось три тысячи человек! Смели часть забора, у теток-билетерш разорвали куртки, так что титьки видны стали! Короче говоря, на этом концерте Аничкин окончательно сломался. Он увидел, что самая большая отвязка наступает именно на нашем выступлении.
Конечно, очень интересно было бы посмотреть сейчас судебные протоколы двадцатилетней давности. Поработав главным редактором газеты и нажив массу врагов из-за своих резких статей, я хорошо знаю: то, что написано от руки на судебной бумаге в линейку, может сильно отличаться от того, что реально происходило в зале суда – особенно после того, как секретарь под руководством судьи переложит рукопись на машинку. К тому же, суд над участниками группы «Воскресение» был априори судом заказным и советским. Но могу подтвердить, что и суд, и прокуратура и – самое главное! – следователь Травина не справились с возложенным на них Партией заданием. Все было как-то хлипко, тускло, лениво и неубедительно. И откровенно мерзко.
Милиция и дружинники, измотанные предыдущим концертом, решают принять усиленные меры предосторожности; все это напоминает артподготовку перед сражением. Пройти в зал трудно даже тем, у кого есть билет. С молодежью неформального вида обращение самое грубое — пинают ногами, тащат за волосы. Таким образом обеспечивается «порядок». На служебном входе — хаос. Даже тем, кто внесен в список группы, приходится стоять на улице и ждать. Семнадцатого ноября в их числе оказалась жена Кости Кинчева Анна Голубева, находившаяся на седьмом месяце беременности. Она и гример «Алисы» Ада Булгакова были в списке, однако для милиционеров сие несущественно. Ничего не знаем, не пустим никого! (Как выяснилось впоследствии, списки вообще были уничтожены.)
Сначала мы записали миньон с песнями “Верба” и “Горлица” (я там на клавишах, на “Хаммонде” играю), а потом – гигант “У нас, молодых”. Надо сказать, что я перешел из ВЕСЁЛЫХ РЕБЯТ в САМОЦВЕТЫ с полным компотом своих песен. Я сразу стал петь восемь песен. Я пел “Мами-блю”, “Тебе, я знаю, все равно”, пластинка с которой разошлась в 6 миллионах экземпляров, “Жил-был я”, “Бросьте монетку, месье и мадам”… Я пришел туда со своим багажом, да взял еще тот багаж и сюда поставил – и он очень хорошо пошел. Он был в “формате”, как сейчас говорят.
Но! Кроме этих монстров, под Москвой и Санкт-Петербургом, да и по всей России, проходит немало фолковых open air. На некоторых из них вполне можно сыграть, если не на основной, то на дополнительной сцене. Оплатят ли организаторы вашему коллективу дорогу – большой вопрос, но спросить можно. А вот совместить приятное с полезным – попутешествовать, себя показать, найти новых поклонников, продать оным свои диски и кассеты (если есть) – все это вполне реально. Разумеется, хорошо бы иметь свою страничку в интернете, на которую вы сможете дать ссылку организаторам фестиваля. На ней должны быть mp3шки, фотографии с концерта и “парадные” фото группы, тексты, пресс-релиз. Нужно быть готовым к тому, что вас попросят прислать демку по почте или передать с поездом. То есть, нужна демо-запись – две-три песни, необязательно студийного качества. Ну, да это все вещи известные.
Ведь случилось как?! Однажды в Москве выступали ПОЮЩИЕ ГИТАРЫ и дали страшного шороху! В Москонцерте директором тогда был Домогаров, очень талантливый и очень уважаемый мною человек – не человек, а просто солнце. И вот этот Домогаров вызвал Пашку и сказал: «Почему у ленинградцев есть вокально-инструментальный ансамбль, а в Москве, в столице нашей советской Родины, нет?! А ну-ка сделай ансамбль под условным названием «Веселые Ребята»!»
Дюжиков родился 27 июля 1948 года в Вене, в семье военного летчика, который в составе советских войск в то время находился в Австрии. Семья кадрового офицера Советской армии всегда жила там, куда направляли отца Сергея – Александра Ивановича Дюжикова, полковника авиации и командира полка. До шестого класса Сергей успел пожить вблизи от аэродромов Ельца, Ефремова, Горького и Орла, а в 1961 году, когда отец ушел в отставку, семья Дюжиковых поселилась в Измаиле.
Хочу заметить, что все, кто в советские времена, так или иначе, принадлежал к неформальному рок-движению – музыканты, участники дискотек, распространители записей, журналисты подпольных изданий – все учились врать изначально, так как принадлежали, фактически, к культурному андеграунду. Сначала врали родителям, потом, работникам клубов и ДК, потом милиции. Последней, самой серьезной инстанцией был КГБ. Но и эту контору иногда удавалось обвести вокруг пальца: против жителей музыкального подполья не использовались слежка, прослушка и не разыгрывались какие-либо специальные оперативные комбинации. Весь этот набор использовался против известных диссидентов, таких как Сахаров, Солженицын, Марченко и т.д.
– Фактически я весь пятый курс так проездил. Я начал работать в сентябре, а полностью СКИФЫ собрались у Гранова месяца через два. Витя Дегтярев тогда учился на третьем курсе, а Серега Дюжиков – на четвертом. И у них были проблемы с учебой. Но Витя брал академический отпуск, а потом как-то еще выкручивался. А Дюжиков… У нас в 1972 году была уникальная поездка в Ливан, Сирию и Иорданию. Мы в Бейруте тогда прожили 28 дней. И Дюжиков отказался ехать, потому что у него как раз была сессия.
Последний мой тогдашний российский всплеск музыкальной деятельности – Ереван, вместе с друзьями: Дюжиков, Валов и др. Опять толпы народа, возбуждение, истерический концертный кайф, потом беспорядки в городе, милиция… Но хотя и хорошо мы там с местными ребятами погудели, и даже анашой меня в первый раз угостили, моё воображение и всё существо уже были в пути, в полёте – без всякой анаши…
Операция “Даёшь Запад!” Господа, присяжные заседатели! Самолёт тронулся – назад дороги нет!
Или всё-таки есть?
Просветы, правда, были: появился некий Рафик, который на основе Ереванской комсомольской инициативы устраивал нам концерты в Ереванском дворце спорта: “Орфей”, “Скифы”… Деньги были неплохие, народу – тьма, аппаратура – спасайся, кто может; короче, почти что Лас-Вегас. Затем “Орфей” пёрся по горам Армении на автобусе просвещать высокогорные аулы на английском языке с удивительно неплохим результатом. (Последний такой “Ереван” был уже перед моим отъездом в Австралию в 1973г.)
В декабре, видимо чтобы ознаменовать присуждение ей Д.А.Приговым звания младшего лейтенанта, Татьяна решила устроить бал, соответствующей встрече нового 1984 (!) года. Она договорилась с руководством школы, где учился ее сын, и пригласила группу “ДК” инкогнито поиграть на танцах. Туда же она пригласила Владимира Сорокина, Андрея Монастырского и других и известных ей московских концептуалистов. Особенно мне запомнилось явление Андрея Монастырского, который избегает всяческих тусовок. Вне пределов его квартиры его можно было увидеть только в лесах и полях близ мифической деревни Киевы горки, на Поле Коллективных Действий. Андрей явился, но замаскировался – был в какой-то кожаной шапке-ушанке с опущенными ушами, которую не снимал и все время спрашивал, когда будут “винтить”?
В лице Ободзинского, как это ранее совершенно справедливо произошло с Вертинским, партия евразийцев найдёт себе хорошего адвоката. И недаром певец посвятил свою версию известного романса Вертинского «То, что я должен сказать» событиям 1993 года: Ободзинский (как, впрочем, и все они) был на стороне расстрелянного Парламента. Другими словами, Ободзинский опять не вписался в очередной поворот истории и через год скоропостижно скончался в самом расцвете творческих сил, будто судьба таким вот жестким и категоричным образом оберегала его от каких-то новых, непредвиденных и еще более ужасных потрясений, способных нанести певцу наибольший ущерб – уничтожить Легенду.
В ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА мы пришли осенью 1970 года. “Мы идем туда на три месяца, зарабатываем необходимую сумму, затем сваливаем, покупаем аппарат и убираем “Битлз”!” – сказал Саша. И это удалось бы, поскольку музыканты там получали по полторы тысячи рублей в месяц! Но, поварившись в этой системе, мы поняли, что СДЕЛАТЬ СВОЮ ГРУППУ НАМ НИКТО НЕ ДАСТ! Поэтому Градский поступил учиться в консерваторию, а я остался работать в ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТАХ….
Гениальный Тухманов попытался соединить эти противоположности в своем бессмертном шлягере «Эти глаза напротив». Но вещи типа «Веришь» Гарина, несмотря на всю их прелесть и почти акварельную прозрачность красок, время все чаще оставляло на обочинах своих виртуальных шоссе, да и общая политика Партии и Правительства на искоренение культа приватности, который принесла с собой «оттепель», была уже четко и ясно сформулирована в начале 70-х «Песней, моей песней» на слова все того же Павла Леонидова в исполнении супер-ВИА тех лет – ансамбля «Веселые ребята». Официальные 70-е смело можно назвать годами ВИА: «Без забоя – нет запоя!», – скандировали тогда трудящиеся.
…Одно время на гастролях мы с Серегой Рудницким читали Рериха – “Шамбала”, “Белый разум”. Антонов заинтересовался: что это такое? Ни фига не понял, но что-то в башке, видимо, отложилось. И вот однажды в Минске пьяный Юрик в гостинице, в лифте терзает какого-то чернокожего: ты говорит, откуда? – “Из Нигерии”. – “А Шамбалу знаешь?” – “Анаши у меня нет!”, – отвечает тот, по-моему, явно наложив в штаны.
Когда мы уехали оттуда, то считали, что все будет нормально. Но если у Макаревича или у Стаса Намина были какие-то прикрытия здесь, в Москве, то мы… Короче, месяц мы здесь спокойно жили, готовились к защите дипломов, и вдруг – звонок с Петровки. Первому позвонили Харитонову: “Остальным мне тоже звонить, или ты сам всех соберешь, или вы сами придете к нам?” И на Петровке нам русским языком объяснили, что “дело не в вашем репертуаре, не в идеологической стороне, это – ваша проблема, тут вы с комсомолом разбирайтесь. У вас статья: использование общественных организаций в целях личной наживы. И стоимость этого проекта выйдет вам от 8 лет и больше”. Мы: “А у нас диплом!” – “Ребята! Какой диплом?! От восьми – минимум!!! А дальше – посмотрим…”
Когда я попал в МАШИНУ ВРЕМЕНИ, мне выдали уже басовую гитару, чешскую, похожую на “гибсон” – не помню уже, как она называлась. Времена были замечательные, и кто с гитарой – тот герой нашего времени. Большинство относилось к моему увлечению хорошо, остальным было по барабану. Родители все время работали, и им было все равно – ну, гитара и гитара…
Вернувшийся из армии Сулименко предпринял несколько попыток возродить ДОКТОР, но все они оказались неудачными. Два друга вновь соединились в одном составе лишь в начале 90-х годов. Они назвали свою новую группу странным именем – БУЛЬОН. Но музыка, которую они исполняли, была вновь необычной, экспериментальной и экстравагантной – дух 80-х все еще витал в ней. Несмотря на огромный творческий потенциал, который был заложен в этой музыке, биография БУЛЬОНА оказалась очень короткой. Проект не получил продолжения, да и народу – к началу 90-х – было уже не до музыки – выжить бы!
“…А вышло не так: всем не утратившим стыда содомлянам дозволено было бежать, и даже если они, увидев юношу, оглядывались, подобно жене Лота, то не были за это обращены, как она, в соляные столпы. И произошло от них многочисленное потомство, у которого это движение вошло в привычку, подобно движению распутных женщин, которые делают вид, будто рассматривают […]
Ответив на дежурные вопросы типа «где вы познакомились с Александром Арутюновым, какие общие интересы у вас были, как часто вы встречались» и т.п., Травина, наконец, задала главный на тот момент вопрос: покупал ли я у подследственного какое-либо музыкальное оборудования, и если да, то какое и – за сколько. Я, помня наши с Сашей уговоры, ответил, что нет, не покупал. Травина вздохнула, и тут начался хорошо известный тем, кто прошел школу подобных диалогов хоровод вопросов-ответов, когда следователь много спрашивает, меняя темп и характер пляски, постепенно выводя в центр круга главный вопрос, а допрашиваемый или врет, если виновен, или несет от страха околесицу типа «да, я подонок, я в детстве задавил велосипедом кошку, но не сажайте меня пожалуйста». Я знал, что виновен, и врал так, как врут учительнице в школе, то есть глупо, вяло, но упорно.
В результате в ближайшее время группа СКИФЫ была приглашена в МАДИ на вечер стройотрядов и вечер встречи журналистов в кафе “Синяя птица”. Единственным нашим условием было предоставление транспорта туда и обратно. Ни о каких финансовых взаимоотношениях речи не было. На первом этапе нас интересовала только творческая сторона дела. О вечере в МАДИ стоит сказать несколько слов. Ведь это был первый шаг на пути к завоеванию определённой популярности.
В тяжелую минуту Паша всегда готов прийти на помощь, и все было нормально, если бы не его тяжелый характер. О! Какой коллектив был, если бы не этот Пашин характер! От него тогда никто бы не ушел! Ни Лерман, ни Градский! Никто! И мне очень не нравится, что он не дает сейчас работать ни Гатауллину, ни Пузыреву. Нет – и все! Нельзя – и ай-яй-яй! Но у Гатауллина – хорошая команда, хорошие “Веселые Ребята”. Да и у Лешки Пузырева с Мишкой Файбушевичем достаточно приличная группа. Ребята ездят, чего-то поют – да пусть поют! Чего ж гнобить-то друг друга?! Как-то мелко все это…
…В начале сентября 1983 года я узнал, что Саша Арутюнов и Леша Романов, бывший тогда лидером группы «Воскресение», арестованы и сидят в Бутырке, что у Саши дома был обыск. А спустя несколько дней в нашей студии раздался междугородний телефонный звонок. Женский голос поинтересовался, это ли номер ансамбля «Жар-птица» и можно ли поговорить с его руководителем Сергеем Поповым. Я ответил, что это я и есть, и услышал, что со мной разговаривает следователь Московского областного Управления внутренних дел капитан милиции Травина. Жестким официальным тоном, не оставлявшим места для вопросов, она сообщила, что ждет меня 19 сентября в 10.00 в своем кабинете.
Эта мода на Ободзинского и его мотивы с элементарной очевидностью раскрывает провинциальные скобки всего феномена. С другой стороны, – так же легко узнаваем и заказчик «праздника», всегда по образу своему и подобию репрезентирующий ту среду, из которой, собственно, феномен и вышел: десятка два различных разновидностей лезгинок – это азбука настоящего лабуха. Однако, в компетенции музыкантов находились не только лезгинки, цыганочки и прочая, на их языке, «понтяра», по отношении к которой никогда не употреблялся глагол «играть».
Это суховатая музыка, в которой присутствуют резкие переходы, скачки и откровенные расколы. Смычок Владислава Макарова совершает по-настоящему судорожные движения, он врезается в пронзительные звуки саксофона Летова. Ударные Юденича при этом не определяют ритм музыкальных фраз, а скорее, в сумасшедшем порядке расставляют в них знаки препинания. Прислушайтесь к сменяющим друг друга каскадам виолончели, чей звук перекрывается оглушающим голосом альта, а чуть дальше слышится лихорадочная трель сопрано, неуклюже вступающая в общий хор, за ней – снова звуки кларнета, которые почему-то раздваиваются…
– Леня Бергер тогда познакомился с Давидом Тухмановым и «ввел» того в мир негритянских певцов, натащив ему кучу своих пластинок с записями Рэя Чарлза, Сэма Кука, Вилсона Пиккетта и других знаменитых негритянских певцов. Слушая эти пластинки, они сильно подружились. А потом Бергер совершенно гениально спел его песню «Любимая, спи!». На записи мы все просто очумели от счастья. Тухманов и сам не ожидал, что это так будет здорово звучать.
Валерий Ободзинский. Все ждали очередного упоминания его имени. Хотя, – какое имя может быть у народного любимца? В самой непреодолимости желания получить автограф – не кроется ли компенсация за подсознательное понимание анонимности объекта наших инвестиций? Действительно: «Уберите этого Градского!!! — крикнул тогдашний начальник Гостелерадио Лапин, увидев Ободзинского на «Голубом огоньке». Брежнев – в Кремле, Градский – на телевидении… Что подумает народ?!
В 1976 году Макаров окончательно отходит от рока, а вместе с ним, и от игры на гитаре: “Я слушал всю музыку, которую мог найти, у меня начала собираться огромная коллекция пластинок. Больше всего я интересовался импровизированными мелодиями. Именно тогда я отказался от гитары в пользу виолончели, поскольку последняя обладает преимуществом – она может звучать одна. Постепенно я научился обращаться с этим инструментом, как с гитарой, играть на нем, “настраивать” его. Именно тогда я начал создавать свой собственный стиль…”.
Так Медведева оказалась во Франции. Хотя до встречи с Лимоновым она и занималась литературным творчеством, несомненно, именно Э.Лимонова (который вскоре стал ее вторым мужем) по праву можно считать ее крестным отцом в литературе. По правде сказать, он влиял на нее не только литературно, но и мировоззренчески: Медведева, будучи по-настоящему “человеком сёлф-мейд”, нигде и никогда по-настоящему не училась, впитывая в себя, как губку, книги, людей и окружающее ее пространство. В конце концов, в ней сконцентрировалась та же гремучая смесь из русского авангарда, западного мегаполисного космополитизма и социального нонконформизма.
Недавно, выполняя должностную инструкцию арт-директора, которым я работаю в одном клубов, и сидя в гримерной с симпатичной молодой стриптизершей, готовившейся к выступлению, я вкратце рассказал ей эту историю – про «Воскресение», о котором она немного слышала, и о «Жар-птице», которую она не слышала никогда. Она неожиданно с восторгом заявила: «Какой отличный пиар – следователи, дело, обыски в квартире рок-музыканта!!! Что же вы не воспользовались тогда этим случаем, были бы популярны: о вас бы все газеты написали, на телевидение интервью бы брали, вас бы все слушали!»
Итак – нет места, некуда ставить технику, а заниматься творчеством, ой как хочется – всяко лучше чем бухать без продыху. На убереженные от пьянства деньги покупается мини-композер (Роланд, к примеру), где вместо подушечек пальцев используется изящная ручка, а сам приборчик легко умещается в кармане – и вы абсолютно мобильный и независимый композитор… Конечно, потом придется явиться на поклон к большому брату-компьютеру, но зато в ваших руках будет заветный миди-файл с возможностью замены любого звука из арсенала малыша-композера на другой возжеланный.
Должен сказать, что мы с Алексеем очень сблизились духовно, в Архангельске у меня такого человека не было, и нет. Он понимал все с полуслова, мы с ним тоже пробовали что-то записать и удивительное дело… Вишня до сих пор остается единственным человеком в моей жизни, которому я не просто готов простить музыкальное инакомыслие – под воздействием его чар даже я, строгий приверженец тяжелого рока, мог сыграть абсолютно попсовые рифы, и меня от этого не тошнило, а даже было прикольно, местами. Вероятно, нас объединяло чувство юмора, и за это качество, развитое у Вишни до совершенства, я готов был ему простить даже полную коллекцию пластинок Boney M на полке. Такого взаимопонимания, как с ним, я ни с кем не испытывал. Хотя мы, абсолютно разные люди… хотя сегодня я уже понимаю, что нас единит – мы оба, по сути, всю жизнь занимались одним делом – превращением говна в конфетку. Всегда работали черт знает на чем и неизменно выпускали продукт. Как в те времена, так и в сегодняшние дни…
Послушав материал он оживился – “Псс, да что тут играть-то, проще пареной репы, я-то думал, что действительно что-нибудь сложное…”, но здесь он, надо сказать, слегка погорячился, потому что после нескольких пробных дублей оказалось, что музыку такую играть ему еще не доводилось и что это посложнее, чем то, что он выигрывал в группе “Тамбурин”: он сыграл несколько песен, из которых в альбом вошла лишь одна – “Соси – посасывай” – там он сыграл действительно здорово, мы её оставили. Но вечером, уже прослушивая записанный материал, решили все-таки, что Петелин не очень подходит для нашего проекта и надо искать другого – более жесткого, техничного, агрессивного и энергичного.
Меня наполнило чувство злости и обиды. Я не знал, что ему ответить, я думал, что за хуйня происходит? Чувство несправедливости обуяло – как же это так? Пришли два идиота, непонятно каким образом получивших погоны, и лепят такой идиотизм! Это что вокруг происходит? Как не странно, но я верил тогда в какое-то подобие справедливости существующего строя и общества, я слышал, конечно, много рассказов о сталинских репрессиях и от родителей тоже, но я был уверен, что все это в далёком прошлом, что сейчас у нас совсем другие времена и вот на тебе! Я высказал всё, что думал о них, не особо заботясь о последствиях. Будучи немного постарше, я б, наверное, не стал бы так себя вести, но в тот момент я просто не понимал, с чем имею дело. Высказал все, что думал об организации пришедшей ко мне, молодому рабочему-ударнику и тон мой был нелицеприятен. Они просто не ожидали такого отпора.
Женя Губерман был удивлен еще и тем, как у нас в записи звучат барабаны. Было известно, что если звук сводит гитарист, то у него под гитару кладется вся остальная аранжировка, и все остальные инструменты запихиваются далеко вглубь, в том числе и барабаны, а у меня, как и у Суворова – барабан любимый инструмент, и никогда своими гитарами я не подавлял ритм-секцию. Женьку удивило такое уважительное отношение с барабанам, и Андрея Тропилло это тоже очень удивило, он не понимал, каким таки образом мы достигли такой звук на МД200, а ведь он был самым опытным на тот момент рок-инженером, который сделал и до того и впоследствии столько много для развития рок-н-рольного дела в нашем Отечестве.
За кулисами гитарист местного ансамбля, который на танцах там играли подскочил и давай хлопать нас по плечу: – “Ну, вы молодцы, ну вы ваще, ну, вы и вдарили, вот уважаю!”. Это нас немножечко приободрило, мы молча прошли к автобусу, молчаливый Яша Попоренко нам ничего не сказал, но по лицу его всё было видно. Приехали на родной завод, выгрузились, потом через пару дней Яше пришлёт такой поджопник от партийного начальства, за то что на его участке действуют такие охломоны от музыки, и что их послали представлять великий Ордена трудового красного знамени завод “Красная Кузница”. Надо отдать должное, Яша нас тогда отстаивал, дескать, ребята молодые, горячие, еще потренируются, еще научатся, но ему твердо сказали: нет, этих ребят никуда и никогда больше выставлять не надо.
Ну, у Димы, надо сказать, реакция молниеносная, не успели милиционеры привстать, протянуть к нему руки, он уже словно ледокол разрубал стоящую у дверей толпу и полетел прочь. А на встречу ему плывет “большое спокойное солнце” – Борис Гребенщиков, он тоже был на концерте и его привлек шум в фойе и он пошел на этот шум, буквально приняв на грудь нашего Диму. Тот врезался в него на полной скорости и очумело глядел, моргая широко раскрытыми глазами, увеличенными линзами с большими диоптриями. Затем Дима также молниеносно исчез, а БГ направился в нашу сторону. И тут же, откуда ни возьмись, появился Виктор Цой, он тоже был на концерте и когда старший в штатском спросил:
-“А тебе-то тут какого еще надо?”,
Мы недоумённо переглянулись… нас охватило возмущение, представьте – это самый тихий и кроткий из нас гитарист “Аутодафе” и наш художник, который рисовал оформление к нашим альбомам. Самый трезвый из нас, самый скромный попал в беду. Алексей никогда ни в какие скандалы не ввязывался, сколько бы не выпил, всегда ведет себя достойно, в крайнем случае просто тихо спит, а почему-то загребли именно его. Новость эту первым услышал не я, а наш вокалист Олег Рауткин, а уж он напротив, человек буйный, прямо скажу, горячий. Прямо сходу, чуть ли не с криками “наших бьют!” бросился на выручку к Булыгину. Конечно, Рауткин не дипломат, он стал повышать голос и его также заломали. Тут и я пришел, так как уже узнал. Представился художественным руководителем группы и спрашиваю:
То, что человек хочет, то он и получает. Весь вопрос в адекватности самого человека, в моём случае, женщины. Я уже вышла из восемнадцатилетнего возраста, из двадцатилетнего и даже 25-летнего возраста, так что длинные хвосты поклонников за мной, к счастью, уже не тянутся, и поэтому обид всевозможных стало значительно меньше, что, между нами говоря, удобнее, потому что мне приятнее петь, а не сидеть после концерта в абсолютно умотанном состоянии, в холодном зале, и в течение часа выслушивать нон-стопом, какая я замечательная и вообще. Бокал красного вина, не холодного, после концерта – нормально, но сидеть и пить до рассвета, пусть даже хорошие дорогие напитки, пусть даже с замечательной закуской… Это означает, что на следующий день я буду в неработоспособном состоянии, и следующая репетиция пойдет прахом.
Как выяснилось позже, бОльшая часть «списков» была составлена по слухам, и добрая половина перечисленных там групп, разумеется, просто не существовала в реальности. Четверть списка самолично придумал Сергей Жариков и распространил через свой знаменитый гиперзаконспирированный «Сморчок» – журнал, издававшийся на фотобумаге и распространявшийся на фотонегативах. Там, например, из номера в номер описывались занятные приключения женской панк-лесбо-группы «Розовые двустволки» или строго законспирированные концерты вокально-инструментального ансамбля «Ильичи», где, якобы, три человека, загримированные под Ленина, нецензурно охаивали ценности демократического централизма и «социализма с человеческим лицом».
Андрей Владимирович Тропилло никогда ничего не выбрасывал. У него в доме был замечательный подвал, который он каким-то чудом сумел подмять под себя, и хранил там всякие деревяшки, фрагменты металлических изделий, старые ламповые приборы, какие-то трубы. Говорят, он хранил в этом подвале станок для нарезания грампластинок на костях. Он мог изготовить всё из ничего. Поэтому всегда и везде Тропилло со всего свинчивал всё, что отвинчивалось.
Одно из самых постоянных сотрудничеств Летова – это, несомненно, сотрудничество с трубачом Юрием Парфёновым, участником группы Три-О: диск Secret Doctrine содержит некоторые из их дуэтов, записанных в 1992, 1993, 1995 и 1999. Это сборник абстрактной музыки, творческой, с большим количеством элементов разговора и вкраплениями бас-кларнета, который вновь дает нам возможность изумиться глубине творений обоих музыкантов, в частности, при прослушивании волнующей Procession, и, еще раз убедиться в том, что Летов – поистине замечательный флейтист.
Бывало и так: открывается занавес – люди, одетые в черное, в черных очках выкатывают на сцену, именуемую “черный кабинет”, огромный черный концертный Stainway и уходят. Гаснет свет, рояль широким лучом “берет” пушка, и наступает тишина. Минута проходит, другая, зал начинает недовольно шебуршать. И вдруг… крышка рояля открывается, из него появляется Курехин в джинсовом костюме с вышитым на спине разноцветными камнями словом Capitan. Фиксирует крышку и начинает извлекать волшебные звуки прямо из чрева рояля. Начинает с верхнего регистра, бьет молоточком по металлической раме, изредка задевая струны возле колков – в том месте, где струны вообще не должны звучать.
КАМЕНЬ ДЛЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛА – TERRIBLE MAN – САМ КАЙЗЕР! – «ДРАНГ НАХ ВЕСТЕН» – КУРЕХИН И ГУСИ – БРОНЕНОСЕЦ ПОТЕМКИН И ДЕБОШ – ЗАГАДКИ РУССКОЙ ДУШИ И МИТЕК ДРОРУШКА – КОВЕРГЕНЦИЯ ДУШ
В «Веселые Ребята» меня привел Женя Казанцев, с которым мы учились в хоровом училище. Слободкину нужен был высокий голос, и у меня как раз был высокий голос! Казанцев нашел меня: «Хочешь в «Веселые Ребята»?» Маликов, когда узнал об этом приглашении, долго кричал: «Они же из тебя там все соки выжмут!» Но я думаю: «А почему нет? Дай, пока учусь на последнем курсе, деньжат подзаработаю! Все равно я там работать не буду…» Они ж «бабки» зарабатывали очень большие! Не то, что мы с Маликовым!
Сергей Летов – совершенно особенный персонаж современной русской музыки и, наверняка, один из самых выдающихся саксофонистов нашего времени. Внешность у него довольно необычная, чем-то напоминающая сумасшедшего ученого – грива непослушных волос, босые ноги и борода на манер древних пророков, смеющийся, чертовски проницательный взгляд, совершенно невероятная одежда и удивительно мягкий, нежный голос. Весь этот образ выдает личность неординарную, полную самых разнообразных противоречий, которые, в свою очередь, выражаются в музыке: все до последнего…
РУССКО-УКРАИНО-ФРАНЦУЗСКИЙ ПРОЕКТ И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО. НИЧТО НЕ ПРЕДВЕЩАЛО ПУТЧ – И КОРАБЛЬ ПЛЫВЕТ. РУКА МОСКВЫ В ИМПРОВИЗАЦИОННОЙ МУЗЫКЕ. БРОНЕНОСЕЦ ПОТЕМКИН НА ПОТЕМКИНСКОЙ ЛЕСТНИЦЕ.
Но это ещё далеко не всё. Самое любопытное совковое ноу-хау состояло в том, что помимо запретов всегда существовал подробный перечень того, что нельзя, но, тем не менее, можно! Как и подробный перечень людей-товарищей, на которых как раз и распространялось действие первого перечня, как в популярном в то время анекдоте: «В нашей стране всё во благо Человека! В нашей стране всё во имя Человека! И мы знаем имя этого человека!»
Через пару дней мы уже играли на концерте памяти Дж.Колтрейна в каком-то ДК какого-то завода. Это был большой концерт со многими участниками, – включая Курехина, Гребенщикова, некоего мальчика по имени Африка, а также московских авангардистов из летовской компании (с ними мне еще предстояло познакомиться). На концерте присутствовали, – как «критики»: Дмитрий Ухов, Татьяна Диденко, Артем Троицкий, так и композиторы-авангардисты: Светлана Голыбина и Софья Губайдуллина, если я не ошибаюсь. Это было мое первое публичное выступление в Москве и, тем более, перед такой маститой публикой. Мы сыграли с Летовым несколько коротких дуэтов, заявив, таким образом, о принципиально новом проекте, что было очень тогда важно и действительно вылилось потом в продолжительное наше сотрудничество, которое имеет место до сих пор, вот уже двадцать лет…
– Честно говоря, то, что записывали «Самоцветы» на пластинках, и то, что исполняли на концертах, это были будто два разных ансамбля, – рассказывает Полонский о работе в «Самоцветах». – И мы не раз сталкивались с тем, что пипл бывал просто в недоумении. Все ждут «Мой адрес – не дом и не улица», «Вся жизнь впереди», «Багульник», а тут выходит Пресняков и 15 минут играет на саксофоне-синтезаторе и обламывает их так, что… И мы столкнулись там с такой проблемой: если у тебя есть вывеска, то под этой вывеской и работай! Если написано «Магазин гвоздей», то и торгуй гвоздями. А написано «Парфюмерия»…
На этом история с конкурсом «Алло, мы ищем таланты!», как ни странно, не закончилась. В 1971 году руководитель «Красных дьяволят» Саша Соловьев и его барабанщик попали в самый первый состав «Цветов» – вместе с Александром Лосевым и Стасом Наминым. Этот первый состав исполнял некоторые мои песни и тоже принимал участие в популярной передаче. Но тогда у Стаса что-то не получилось, что-то не заладилось, и призового места группа не получила. Тем не менее, в составе участников передачи они ездили с концертами по стране, побывав и в Дубне. Стоит ли говорить, с каким восторгом принимала их публика, когда они исполнили мою песню «Водовоз», которую в городе уже хорошо знали.
Питерская группа IDDI образована в 2000 году.Первый альбом «Ожидание» был выпущен в декабре прошлого года. IDDI играет музыку нестандартную, неформатную и совершенно не массовую, достаточно странную, необычную, не очень-то вписывающуюся в общепринятые представления о так называемой музыке рок.
Герберт Маркузе в книге “Одномерный Человек” убедительно показал, что главное средство для подавления человека в современном обществе является “безальтернативность”, изъятие самой идеи “альтернативы” из языка и мышления. Цивилизация, базирующаяся на торговле мифами-брендами, не нуждается в свободном и критическом мышлении. В этом мире все безальтернативно, нет никакого выбора, кроме псевдовыбора разнообразных брэндов – одинакового среди одинакового, кроме удовлетворения надуманных псевдопотребностей. “Правильно” жить – значит найти свое место в системе корпоративных ценностей и твердо знать, что лучший напиток – это “кока-кола”, лучшая еда – гамбургер, а лучшая музыка – то, что звучит на праздничных концертах на Новый год или в День Милиции.
Профессиональные записи Терри так и не всплывали на нашем рынке, хотя я знаю точно, что они существуют. Людмилу Колот нередко приглашали на запись другие группы, она была способна быстро разрулить даже самую тухлую аранжировку. Впоследствии её талант востребовался на родине джаза в Америке, где Терри попала в состав оркестра Глена Миллера. Там и живет до сих пор, и ничего о ней оттуда не приходит. Своим собственным проектом она так и не прославилась, и если бы не наша “детская” запись, сегодня трудно было бы предъявить какие-то внятные доказательства наличия Терри в истории питерского рока.
Некая гипотетическая задача российской электроники в итоге сводится к тому, что бы органично и эффективно соединить свой интеллектуальный потенциал с культом технологии. С другой стороны, для местных музыкантов, имеет смысл, эффективно преодолеть некоторую технологическую зависимость, или даже ущербность, в пользу творческой свободы, умственной раскрепощенности и независимости от различных клише и пресловутых международных стандартов. Именно тогда, на мой взгляд, возможен интересный результат, который сможет абсорбировать в себе все многообразие и глубину российского «культурного хаоса» и, в то же время, оказать существенное влияние на общемировые творческие процессы.
Виктор Лукъянов (автор-композитор поп-певицы Светланы Владимирской) познакомил меня с Иваном Шаповаловым – начали общаться еще до того, как ТаТу стали популярны. Сложность была в том, чтобы сделать вторую вещь для проекта (после “Я сошла с ума”). Я ставил голоса, занимался звуком, аранжировкой песни “Нас не догонят” – заработал немножко денег. После оглушительного успеха ТаТу за мной начали гоняться с предложениями сотрудничества.
– Я великолепно помню случай, произошедший в кафе «Молодежное», – рассказывает Горик. – Уже, когда мы играли, стояла на дверях охрана, и в перерыве кто-то ко мне подходит и говорит: «Там рвется малый один. Пускать или не пускать?» Описал его внешность. «Я, – говорю, – не знаю такого. Не пускай». Потом, уже ближе к концу люди начали как-то просачиваться в зал, все-таки прорвался и он, и оказалось, что это – Градский. Он вырвался на сцену, когда у нас был перекур, схватил гитару: «Разве так надо играть? Вот как надо играть!» – и стал наяривать «The House Of The Rising Sun», причем орал, как резаный. Сегодня он поет, а тогда он просто орал…
Мы уже говорили, что Bach, развил до совершенства гностическую идею музыкального сборника, и немецкий лейбл СРО уже выпустил (в качестве иллюстрации) и продолжает выпускать огромное количество баховских апокрифов, – тем не менее, самый лёгкий анализ этих вещей показывает, что, “собирая” так понравившиеся ему хиты менее удачливых композиторов-современников и малость транспонируя их в показательные тональности, Себастьяныч попросту демонстрировал свою математическую “систему” путём создания заведомого шедевра из набора расхожих клише своего времени.
И уж подлинный любитель музыки не пройдёт мимо качественных “консервов” – прекрасных студийных записей музыки Прокофьева, в коих преуспели, кстати говоря, такие, например, яркие выходцы с Дальнего Востока, как: Сейжи Озава, Кун Ву Пак, Чо Ланг Лин, Кунг Ва Чанг, Кент Нагано и Мунг Ван Чанг.
Ко второй категории мы относим «популярное» или имманентно релевантное искусство, задачей которого является обслуживание вкусов самой различной публики, включая и так называемую «продвинутую» ее часть. По отношению к первой категории это искусство буквально “женского пола”. Насколько комплиментарное – настолько же и ангажированное уже готовыми стереотипами – оно так сильно смахивает на наркотик, что доходы от него власти давно уже рассматривают в контексте водочно-табачных акцизных марок.
Когда на следующий день после инцидента Владимир Резицкий был вызван на ковер в Обком КПСС, власти предержащие поинтересовались у него подтекстом перформанса: “Человек на сцене застрял в красном рояле, просит его спасти, его оттуда за ноги тянут потянут, а вытянуть не могут! Что вы себе позволяете?! Думаете мы не понимаем, на что они намекают?!” На что Владимир Петрович не стал оправдываться, пожал плечами и многозначительно прокомментировал: “Москва… Перестройка…”
Может быть, имеет смысл дать несколько измышлений относительно израильской русскоязычной рок-публики, как о естественной части описываемого неми феномена. Стоит заметить, что, как нам кажется, произошел своего рода эффект эмоционального консервирования вкусов из-за отрыва от российских реалий и ощутимой обособленности русскоязычной рок-музыки в Израиле – вкусы как публики, так и музыкантов, чудесным образом оставались практически неизменными, видимо на это работала своего рода эмигрантская ностальгия. При этом очевидно, что подверженности модным в это время в России течениям не наблюдалось – люди продолжали любить признанные российские коллективы (для каждого свои – до момента эмиграции). Невероятно, но факт: ни одна из искусственно раскрученных российских звезд не выдерживала и не выдерживает здесь конкуренции против любой из рок-легенд 80-х.
